Часть 2

Погребенная  

27

Когда Генри открыл глаза, было уже темно.

Конечно, там было темно, потому что он держал тяжелые фиолетовые шторы на окнах, чтобы ни один луч солнца не мог проникнуть внутрь. Именно это он и предпочитал.

Там было темно и тихо. Как в могиле. Как в гробнице. Тихое, угрюмое и интимное место. Ибо это был Генри Борден: нечто, что существовало ночью, вскормленное тенью, порожденное тысячью мертворожденных полуночников. Он был ночным по темпераменту, по желанию и по потребности. Бледный могильный червь, который зарылся в зловонные и жирные глубины его собственного мертвечинного существования.

- Ты должен проверить девочку, - сказал голос рядом с ним.

Элиза.

Она спала рядом с ним, как всегда, щека к щеке, бедро к бедру. Он мог чувствовать прохладное легкое давление ее так призывно близко, и если не было ничего другого в этой ужасной жизни, то была Элиза. Элиза, которая была такой умной, такой терпеливой, всегда внимательной и заботливой о Генри. Элиза всегда давала советы, и большинство из них были очень хорошими.

Она научила его первым играм на кладбище, а позже он научил ее другим, которые, как они оба знали, были неправильными, но в их неправильности было их обольщение.

В бледном свете луны были видны темные сучковатые деревья, сверкающие мраморные надгробия и одинокая фигура, стоящая на четвереньках и копающаяся в земле. Это мужчина в длинном бордовом плаще и шляпе с высоким отворотом. Он похож на кого-то из черно-белых персонажей старого фильма ужасов: тощий, как тростинка, в тени его бледное лицо расплылось в улыбке чистого восторга или в гримасе абсолютного ужаса.

Дерн откинулся назад, он копал.

Как собака, копающая все глубже и глубже, ищущая мясистую кость, чтобы обглодать ее и похоронить в каком-нибудь тайном уединенном месте.

Почва черная, богатая и влажная. У него захватывает дух, сердце начинает биться в новом восхитительном ритме, мозг наполняется все возрастающим подсознательным эротическим трепетом. В глубине его сознания звучат голоса – одни старые, другие новые, но все они заглушены другим, доминирующим, громким, подавляющим.

(выкопай ее, выкопай эту маленькую шлюшку)

(если ты выкопаешь ее, то сможешь забрать себе)

Дрожащими пальцами он царапал полированное дерево гроба, смахивал грязь, открывал защелки и открывал крышку. А внутри, в шелковых, похожих на лоно глубинах... девушка в белых погребальных кружевах, с огненно-рыжими волосами, с полной грудью, вздымающейся от желания. Ее белые тонкие пальцы сложены на ней. Она едва дышит. Но дыхание глубокое и страстное. Когда Генри нависает над ней, наблюдая, вдыхая зловоние кладбища, ее глаза открываются и ловят сияющий лунный свет. Она улыбается и показывает ровные белые зубы.

- Возьми меня, Генри, - говорит она. - Прямо здесь.

Она убирает руки от груди, и его грязные пальцы разрывают ее платье, пока ее груди не освобождаются, пока эти мраморно-белые шары не оказываются под его ладонями, и он работает ими.

- Сейчас, Генри, сейчас, - она раздвигает свои длинные ноги, и он входит в нее без колебаний.

Она задыхается от холода его члена, обхватывает его ногами, качается вместе с ним, заставляя его входить глубже и быстрее, пока они оба не вскрикивают в кладбищенской тишине, когда ветви деревьев скрипят высоко над головой, а летучие мыши летят в темноте.

- Ребенок, - говорит она ему, задыхаясь в гробу. - У нас будет ребенок...

Hо это было воспоминание. А сейчас...

- Ты должен быть внимателен, Генри. Это очень важно, - сказала Элиза.

Снова грезы наяву. Иногда ему не хотелось делать ничего другого.

- Если девушка сбежит, - сказала Элиза, - будут неприятности. Беда для всех нас.

Генри потер глаза.

- Она не может уйти.

- Червь там, внизу.

- Червь ее не отпустит.

- Ты не можешь доверять Червю. Она не в себе. И ты это знаешь.

(твоя шлюха права, Генри, ты знал, что ползучий маленький червяк не в себе, когда впервые держал ее в своих объятиях, но ты действительно удивлен? зачатая в открытой могиле... с твоей сестрой)

- Заткнись, - сказал он.

- Она опять тебя дразнит? - cпросила Элиза.

- Да.

- Не обращай на нее внимания.

(ты не можешь игнорировать меня, Генри, ты не можешь, ты не можешь)

- Уходи.

(но я не уйду, я не уйду)

- Пожалуйста...

(пожалуйста, говорит он, глупый маленький мальчик, я заставлю тебя умолять, умолять...)

Червь никогда не была обычным человеком, и бог знает, как он пытался заставить ее быть похожей на других детей. Все эти строгие правила и наказания только ухудшили ее каким-то образом. Это было что-то врожденное в ней. Что-то, почти не поддающееся контролю. У нее были свои куклы, воображаемые друзья и сказочная страна Неверленд в ее собственном воображении, но не более того. Ей нравилось помогать ему, очень нравилось. Но иногда Генри задавался вопросом, не следует ли ему запереть ее на чердаке, как он делал раньше. Если она когда-нибудь нарушит правила и выйдет на улицу, попробует поиграть с другими детьми или приведет их сюда... Что ж, это будет серьезной проблемой.

А Генри не хотел неприятностей.

Только не с началом игры.

(вы думали, что она будет обычной? ребенок, зачатый в гробу? одна, вскормленная в могилах и выращенная на кладбищах?)

- Только будь осторожен, Генри. Всегда будь осторожен.

- Буду.

- Вон та девушка внизу. Ты должен быть осторожен с ее сестрой... как ее зовут?

- Тара.

- Да, Тара. Помнишь, как она говорила по телефону? Как ты чувствовал, что в ее голосе было что-то опасное? Будь осторожен с этим. Она такая же женщина, как и все остальные. Она хищница. Не забывай об этом.

(все - похотливые грешные блудницы с раздвинутыми ногами)

- Я не забуду.

Элиза на мгновение замолчала, а потом сказала:

- Боюсь, что так и будет, Генри. Вот это меня и пугает. Помни, что ты украл сестру Тары. Вспомни, что она может чувствовать. Она любит свою сестру. Ты угрожал ей. Она будет опасна.

- Да.

- Подумай, что бы ты почувствовал, если бы кто-то украл меня.

Генри пристально посмотрел в ее пустые глаза.

- Это было бы ужасно.

- А если бы пригрозили причинить мне вред?

- Я бы очень рассердился.

- Имей это в виду.

Он лежал там рядом с ней, и была тишина, которая была золотой и теплой, поразительно красивой. Ему не хотелось вставать, но он знал, что должен это сделать. Он вздохнул, вылез из постели и натянул брюки и рубашку. Сегодня игра действительно начнется, и ему не терпелось посмотреть, как отреагирует Тара. Просто как далеко ее можно толкнуть, прежде чем она полностью сломается.

(ха-ха-ха, мы будем ломать ее дюйм за дюймом, Генри)

(мы сломаем ее кости нашими пальцами)

Да, да, так оно и будет. Он почти ощущал мягкое, но настойчивое давление, которое он применял, чтобы деликатно защелкнуть их одну за другой. К тому времени, как он закончит, от Тары Кумбс мало что останется. Просто ветреный, глухо звучащий каркас и ничего больше. А потом, если он захочет, он сможет привести ее сюда вместе с сестрой и начать восстанавливать ее, превращая во что-то более полезное.

Шепот.

Генри стоял в дверях, прислушиваясь к их разговору. Слушая, как они болтают без умолку. Весь долгий день, пока он не запирал их на ночь в комнатах, они только и делали, что разговаривали, разговаривали и разговаривали. Может быть, это и есть старость. Поскольку вы больше ничего не могли сделать, вы говорите о других, которые все еще делали, все еще активны, живя опосредованно через них.

- Ты забыл рассадить их в разные комнаты прошлой ночью, Генри, - напомнила ему Элиза.

- Да... я очень устал. И забыл.

- Тебе лучше перестать забывать.

Он кивнул.

- Я лучше спущусь туда. Кто знает, что они могут замышлять?

Элиза лежала. Ее глаза даже не моргнули.

- Не будь слишком резок, Генри. Они же старые. Старики иногда говорят совсем не то, что думают. У них иногда не все в порядке с мозгами, как у нас с тобой.

- Я знаю. Я лучше пойду посмотрю.

- Ну ладно. Я буду здесь, когда ты вернешься.

Закрыв за собой дверь, Генри прошел по коридору и остановился на верхней площадке лестницы. Они внизу шептались и бормотали. В основном о вещах, о которых они ничего не знали, как будто старость была тем маслом, которое, в конце концов, развязывало скрипучие петли их языков и позволяло всему этому вытекать из них.

- Наверху, наверху в постели с Элизой, - услышал он сухой баритон дяди Олдена. - Весь день пролежал там в постели. Черт возьми, что с этим мальчиком?

- Он устал. Просто оставь его в покое. Я уверена, что он скоро спустится.

Тетя Лили.

- Ну, это все прекрасно, но я чертовски голоден. Мой желудок думает, что мне перерезали горло. Давай, парень, займись жратвой! Я не становлюсь моложе здесь.

- О, какой язык! Ты же знаешь, что Роуз этого не одобряет!

А потом мать Генри, сама старая стерва:

- Нет, я не одобряю ругани. Ты же знаешь, что нет, - oна замолчала, и Генри почти увидел, как она поджала старые морщинистые губы. - Когда мальчик спустится, я поговорю с ним. Не сомневайтесь в этом. Мне не нравятся ни его манеры, ни его поведение. С меня хватит.

- И что, черт возьми, он делает в этом подвале? - дядя Олден хотел знать.

Генри спустился по лестнице, и как только они услышали его, слова испарились у них с языка. Больше никакого шепота и болтовни, совсем ничего. Это было хорошо. Они на собственном горьком опыте убедились, что он этого не потерпит. О, в детстве он был сыт по горло, но теперь уже не мальчик, а мужчина. Мужчина в доме, и он был главным. Ему не хотелось говорить им об этом. Что они были старыми и больными, практически инвалидами, а он был молод и силен и мог бы отправить их на холод в любое время, когда захочет.

- Ну что ж, самое время, Спящая красавица, - сказал дядя Олден.

Когда-то его глаза были яркими, почти ослепительно синими, но время превратило их в тусклый лазурный цвет... и все же в них была опасность, и Генри это почувствовал.