Изменить стиль страницы

От чего он не мог отказаться, так это от образа жизни, который был у многих жителей Нью-Йорка. Кэмерон называл это «культурой патио», рождённой из необходимости максимизировать функциональность маленьких пространств, которые так часто были стиснуты городом — коллективный обычай растягивать окружающую среду, устраивать вечеринки на крышах и пожарных лестницах. В таком духе, Кэмерон превратил маленький бетонный дворик своей студии в городской оазис, несмотря на все открытые пространства, которые окружали карликовый город Фолли-Крик, штат Северная Каролина.

Взяв толстый шерстяной плед со своего футона, Кэмерон открыл раздвижную стеклянную дверь и вышел на свой крохотный островок одиночества. Он свесил с выступа балкона пластиковые панели, такие, как используют для укрытия лодок от непогоды, но оставил одну расстёгнутой и поднял вверх, чтобы выпустить дым из своей маленькой трубы.

Рядом с терракотовым камином он держал стопку дров и корзину щепок для розжига. Иногда он использовал газету, но ничто не могло сравниться с треском огня, рождающегося от кедровых щепок и испанского мха. Много лет назад, до Лос-Анджелеса — сейчас казалось, будто это было сто лет назад — Кэмерон был обычным ребёнком из Болдер, Колорадо, и отец водил его в поход и разрешил присоединиться к скаутам. Время от времени, оставаясь один в темноте, Кэмерон хотел, чтобы этого никогда не было — Калифорнии, «Чейз и Слоан», Нью-Йорка, «Фоксфаер» — но затем он думал обо всём хорошем, что при этом произошло, и чувствовал себя ужасно виноватым.

Кэмерон хохотнул сам себе.

— Может, мне стоит рассказать об этом Мозгоправу Шелдону. Он, наверное, обделается от восторга, — сказал он в пустоту ночи.

Укутав плотнее одеялом своё скрытое под фланелью тело, Кэмерон наклонился развести огонь, плавными ровными движениями. Он не был уверен, что в доме разрешено устраивать на террасе камин, или что это вообще законно, но в Нью-Йорке это никогда их не останавливало. Кроме того, он проснулся с внезапной, необъяснимой необходимостью оказаться на улице, сбежать за пределы своей микроквартиры с её удушающей пустотой.

Как только огонь заревел внутри круглого, как живот Будды, камина, и ароматный дым радостно повалил из трубы и клубился в личной, скрытой за пластиком пещере Кэма, он устроился на мягком шезлонге. Он с запозданием пожалел, что не сделал себе чашку кофе или горячего какао, но он ни за что не собирался вставать, когда закрытый балкон начинало заполнять приятное тепло.

Кэмерон вздохнул и откинулся назад, глядя в тёмную-тёмную ночь. Он никогда не видел такой темноты, как минимум с детства в Болдере, и даже с того времени он не помнил ничего подобного. Холодный воздух щипал, густой и статически заряженный, но тяжёлый от обещания свежего снега. Лунный свет отражался от свежей пудры, уже покрывающей землю, создавая дезориентирующую иллюзию дня, контрастируя с давящей темнотой леса и неба. От этого Кэмерон сбивался с равновесия, чувствуя себя далёким… одиноким. Или, может быть, он уже испытывал такое, и ясная кристальная ночь издевалась над ним, отражая его внутреннее беспокойство.

Кэмерон чувствовал, как на него опустился давящий вес, отвратительный, но в целом знакомый, а затем он как всегда почувствовал невыносимую тяжесть того, что жив. То, что чувствуешь, когда не спишь в три часа ночи, зная, что нужно вставать в шесть и повторять всё заново, эту бесконечную ленту Мёбиуса, ленту существования. Иногда оно просто подкрадывалось к нему и готово было раздавить.

Крепче укутавшись в одеяло, Кэмерон уткнулся носом в подушки на шезлонге и отключился от бессмысленного мира. Если он и чувствовал тёплую влагу на щеках, и как его лёгкие содрогаются и дёргаются от рыданий, что ж, всем вокруг было плевать.