– … Такой бы жить да жить!

– … Ей бы и птичье молоко достали!..

– … У ее родителей деньги и на квартиру, и на гарнитур были собраны…

– … Положили во всем новом, ни разу не надеванном…

– … А все из-за такого, что ни кожи, ни рожи… Да с ним на одном гектаре по нужде не сядешь…

Корова чистила чеснок и с нежностью думала о бубне. Она была сейчас Любавой, и это была ее четвертая смерть…

– … За Аськой нет вины, – сказал Олег, прерывая молчание. – Она могла здесь остаться еще на любой срок, но ведь и Любава могла подождать.

– Угу! – пробормотала Корова. – Ты пошуруй в печке, а то заморозим пионеров и школьников.

Олег взял рукавицы, кочергу и вышел. Корова тихонько постучала по бубну, звука не было, бубенчики не пошевелились. Она вздрогнула и поежилась. Этого еще не хватало – простыть. А немудрено, кладбище у них здесь не близко. Представила сейчас дом Любавы, полный людей, закусывающих и пьющих с удовольствием после мороза и от мысли: «Все-таки я живу – лучше, чем – я умер», – это там сейчас ощущает каждый. Сегодня будут пить, а потом остервенело любить, чтобы убедиться еще и еще раз в этой простой, как вот эта школьная чернильница, мысли.

Пришел Олег, удовлетворенный тем, что хорошо исполнил гуманную йстопническую миссию. Сел, уставился на нее.

– Не ешь меня глазами, – сказала Корова. – Нету у Аськи вины, нету!

– Могла бы ответить сразу, – облегченно вздохнул Олег, – а то сидит, пыжится. Я думал, ты там черт знает что раскопала.

– Я знаю одно, – сказала Корова, – я бы на ее месте тоже повесилась. Это говорю тебе я, у которой пределом желаний было, чтобы кто-нибудь когда-нибудь сварил для меня суп. И поднес мне его в тарелке и сказал: «Ешь, Анжелика!» Тут сгодилось бы даже мое идиотское имя. Ты заметил? Ее все называли Любавой – не Любой, не Любкой, не Любочкой даже, Любашей или как там еще можно, а Любавой…

– У нее никогда никого не было. Ни одного парня… Этого стихоплета я не считаю.

– Его тоже не было.

– Ее детвора любила. Знаешь, за что? Она хорошо передразнивала.

– Она рисовала. У нее на этажерке Рокуэлл Кент стоял. И все ее рисунки – на его лад. Там вся деревня в лицах. А! Черт! Забыла спрятать! Вдруг спьяну начнут разглядывать…

– Да брось! Они не тем заняты. А что говорят вообще?

– Хотели бы сказать – с жиру! Но с жиру бесятся, а не умирают. Поэтому больше молчат. Жалеют. Особенно старики. А подруги хорошо выли. Б два голоса…

– И все-таки? – спросил Олег.

– Я же тебе сказала. Я на ее месте поступила бы так же…

– Я могу рассказать все, как было, – сказала Ася, умоляюще складывая руки.

– Не надо, – отрезал Вовочка. – Честное слово, не надо. Я же верю в вашу личную непричастность. Просто вам фатально не повезло.

– Не повезло, – печально повторила Ася, Посмотрела на свои умоляющие руки и опустила их. – Вот приедет оттуда Олег, и вы убедитесь…

– Я убедился…

Так вот о каком его голосе говорят, что он похож на голос военного радио.

– Не надо неясности. Дело в том, что вы нам не подходите. Я очень сожалею, но, может, это даже хорошо, что мы оба узнали об этом так скоро. – Он встал, а Ася продолжала сидеть, хотя это было глупо. На диване, у окна, сидел парень, похожий на большую кошку. На нем был мягкий пушистый свитер, а под ним, наверное, очень сильное и гибкое тело. Он смотрел на Асю сочувственно и насмешливо, и это казалось ей отвратительным, мешало сосредоточиться и сказать что-то очень сейчас для нее важное. Да, вот оно!

– Пошлите меня еще в командировку. Мне очень было бы нужно в Сальск – для моей темы.

– Ася! Ася! Мы же с вами взрослые люди.

Да, конечно, взрослые. Что это она как на экзамене: еще один вопрос, профессор! Ведь никогда она так не поступала, а тут сидит с этими своими жалкими, просящими руками. Встать! И Ася встала. Ну вот, теперь все в порядке. Она пошла к двери, стараясь держать позвоночник строго и прямо, как в медицинском корсете. Вовочка помахал ей рукой, а большая кошка улыбнулась с дивана. Дверь мягко вошла в поролоновые пазы. В приемной секретарша, равнодушно скользнув по ней взглядом, сказала:

– Сегодня суббота, бухгалтерия не работает. Расчет получите в понедельник.

И Ася пошла по длинному коридору. Хорошо, что сегодня суббота. Почти нет людей. Не надо отвечать на вопросы. Впрочем, какие вопросы? Кто ее успел за это время узнать? Кому она интересна? Это Мариша могла не спать ночь, а утром перекрестить ее и утешить. И посоветовать: «Иди и не волнуйся. Приедет Олег, и все встанет на свои места. И не спорь ты, если Вовочка будет шуметь… Пусть… Это он за зарплату».

Никто не шумел. Вы нам не подходите – и все. Стерильно и четко, как в хирургии. Да! Как это она не сообразила, что это за большая кошка в мягком свитере. Это ведь Барс. Значит, и Крупеня тоже «не подходит»? Она почти машинально толкнула его дверь – заперто. Табличку, правда, еще не сменили. Хорошо, что у нее еще не было и таблички. Типография не истратила на нее ни капли краски, ни грамма цинка, ни клочка бумаги. Она открыла дверь своей комнаты. В кресле, расстегнув шубку из лисьих хвостиков, сидела Каля. Длинные волосы струились по солнечному меху, длинные ноги в затянутых сапогах красиво лежали на стуле, стоящем рядом.

– Привет! – сказала Каля. – Боже мой, на кого ты похожа! Ты совершенно неэкономно расходуешь эмоции.

– Зачем ты здесь? – спросила Ася. – Сегодня ведь суббота.

– Меня вызвал Вовочка. Чтобы я приняла у тебя письма.

Ася подошла к столу.

– Хорошо.

– Я возьму сама, плюнь ты на это, – махнула рукой Каля.

– Тебя же вызвали. – И Ася стала выдвигать ящики, словно пытаясь что-то найти.

– Не повезло тебе, – сказала Каля. – Но ты не делай из этого трагедии. Я понимаю, все рвутся в Москву, и никто не понимает, что тут еще надо суметь выжить…

«При чем тут Москва? – думала Ася. – Просто – не повезло».

– Ты бы все равно не смогла у нас работать. Я поняла это сразу. Люди делятся на тех, кто пропускает жизнь через сердце и через мозг и кто ее не пропускает, а отражает. Впрочем, это азбука… И вряд ли это тебе сейчас нужно…

Ася молчала. Была какая-то неправильность во всей нынешней ситуации. Причем неправильность не в существе, а в форме. Начиная хотя бы с того, что сегодня суббота, бухгалтерия закрыта и она обречена ждать до понедельника. Неправильность была и в том, как сидела в кресле Каля. Теперь, когда Ася тоже села, ноги Кали не казались положенными красиво, наоборот, они будто покинули умную голову Кали, и ее желтую шубку, и ее струящиеся волосы. Они были сами по себе – красивые ноги на стуле.