Выражение ее лица больше не выражало беспомощность. Оно было жестоким и хитрым. Мои пальцы стиснули прохладную рукоятку кинжала. Меня настигло осознание, что зеркало сбоку предоставляло Наэри обзор на каждое мое движение. Я была так сосредоточена на том, чтобы добраться до нее, так потеряна из-за визита гедонизма, что не обратила на это внимания.

«Чертовски глупо, Фейт».

Когда по моему подбородку потекла кровь, женщина ухмыльнулась и подошла ко мне. Она потянулась за кинжалом, накрыв ладонью мою руку.

— Пошла на хрен, шавка, — ее голос был низким и холодным.

Я подняла руку — ту, в которой был хрупкий флакон — и ударила Наэри по лицу.

— Только после тебя, шлюха, — выдохнула я.

Вспыхнуло пламя. Тело Наэри моментально объяло огнем, а ее крики разорвали тишину палатки. Я отшатнулась и упала на ковер. Девушка кричала и пронзительно выла, выливая воду из кувшина на свое лицо, но пламя продолжало поглощать ее одежду. Меня достигла вонь паленых волос. В палатку ворвались солдаты.

Они посмотрели на Наэри, горящую, как столб, затем на меня, лежащую на ковре с ножом в животе и с льющейся кровью изо рта…

И убежали.

Чернота обволокла мое зрение. Боль мешала сосредоточиться.

Девушка до сих пор кричала. Ее вопли то затихали, то снова набирали силу. А может, это кричала я. Было трудно определить.

Прошло какое-то время.

По крайней мере, мне так показалось.

Перед моим взором заплясали пятна. Моя рука болела. Я с трудом прищурилась, чтобы посмотреть, что меня беспокоило. Моя обугленная ладонь была обращена к потолку палатки, а на ней плясали последние языки пламени там, где меня коснулся «Божественный Огонь».

Я лишилась руки. Черт.

Мой живот объяло холодом. Я больше не ощущала нож в животе. Уже нет. Да и боль куда-то пропала. Все казалось… очень холодным. И далеким. Я попыталась пошевелить здоровой рукой, но это было все равно, что сдвинуть глыбу льда. Моя плоть не поддавалась.

Я то приходила в сознание, то снова отключалась. Сейчас было не важно, кто из двух якорей умрет. Мы обе умирали… но кто из нас переживет другого в предсмертной агонии. Истеку ли я кровью до того, как она сгорит заживо? Кто знал.

Кого это… волновало. Внезапно мне показалось, что это не имело большого значения.

Мое сердце медленно билось. Мучительно. Мои внутренности сводило судорогой. Ножевое ранение в живот было серьезной штукой.

Накатывала тошнота, но у меня не было сил. Ох, Боже, все опять охватило болью. Я застонала и ощутила, что моя кожа покрылась потом. Ужасный способ умереть. Я думала о мужчине с перерезанным горлом. Думала о женщине, горящей заживо из-за «Божественного Огня». Думала о бедном Витаре. И Солате.

Черт, похоже, не существовала легких способов умереть. Только еще более ужасные.

«Женщина».

Я повернула голову, пытаясь оглядеть палатку, и заметила, что один из ковров до сих пор горел, а на нем лежал обугленный, неподвижный труп Наэри. Она больше не кричала. И была совершенно молчалива. Однако «Божественный Огонь» продолжал полыхать, распространяясь на кровать, сжигая шелк, будто тот был пропитан бензином, и треща.

Ха.

По крайней мере, осталось недолго. Если рана в животе не убьет меня, то это сделает огонь.

Я закрыла глаза, представив лицо Арона, и почувствовала… счастье.

Я справилась. Я спасла его.

Надеюсь, он будет помнить, как сильно я любила его высокомерную задницу.

Только поэтому я пошла на риск.

Не могла по-другому. В этом парне не было ничего нормального, скромного или покладистого. Арон считал, что весь мир принадлежал только ему. Он был кровожаден и мог вести себя как придурок. Но также Арон был заботлив, нежен и добр ко мне. Я так скучала по тем мгновениям, когда просыпалась в объятиях Арона и видела его улыбку. Я не представляла себе жизнь без его смеха, высокомерия и самоуверенности.

Вот по чему я скучала больше всего в этом мире. Дело не в том, что я умирала в чужой стране. Дело в том, что я умирала, когда только обрела мужчину, пробудившего во мне жажду к жизни.

Для меня Арон всегда останется кем-то большим, нежели просто Богом. Он был моим Ароном. Только моим Ароном.

И он победил.

Я положила ладонь на свой раненый живот, и меня охватило странное умиротворение.