– Р-раз! – громко отсчитал надзиратель.

Билли испустил короткий вскрик и крепко закусил губу, вцепившись руками в стойки. Солдат неторопливо пропустил сквозь пальцы спутанные узловатые хвосты, отступил на шаг и ударил снова. Юноша резко дернулся вперед, словно пытаясь вырваться из пут. Слабый сдавленный стон заглушило механически четкое:

– Два!

– Сильнее! – нетерпеливо крикнул комендант, охваченный каким-то демоническим азартом.

– Три!..

Стиснув зубы, Кэрол съежился и замер, точно его ударили ножом. От напряжения вены вздулись у него на лбу, а пальцы, обхватившие опору, побелели. На шестом ударе на спине его выступила кровь, к десятому она уже неудержимо стекала тонкими ручьями… Билли задыхался, судорожно втягивая воздух, словно утопающий. Все его тело лихорадочно дрожало, как в ознобе, а по вискам катились капли пота. Он больше не пытался сдерживать отчаянные крики, от которых содрогался знойный воздух. Они рвались наружу, как и кровь из его ран.

Бену легче было самому перенести удары, чем смотреть на эту пытку. Но власть, преобладавшая над ним сейчас, удерживала его на месте крепче, чем оковы: заступничество только разожгло бы ярость коменданта.

Счет медленно, размеренно, неумолимо приближался к тридцати. Кэрол уже почти не бился: его колени подогнулись, а веревки врезались ему в запястья. Но нечто было выше понимания его мучителей. Беспомощный, он не казался жалким. Кричал – но не просил пощады! Он горячо, беззвучно умолял об этом только Бога, все еще веря в Его милосердие, безграничное, как небеса. Бенджамин знал, что в тайне Билли жаждет не передышки, а избавления от мук и унижений – навсегда…

– Сорок два! Сорок три! – методично выкрикивал Бейс.

Спутанные ремешки слипались, и солдат расправлял их после каждого удара, пропуская между пальцев. Звук, с которым плеть рассекала тело осужденного, был невыносимым. Полосы на его спине слились в одну сплошную рану. Удары исторгали из его груди уже не стоны, а сдавленные хрипы. Внезапно он затих. Два последних удара прозвучали в полной тишине.

– Отвяжите!.. – взмолился доктор Браун.

Едва разрезали веревки, несчастный без сознания соскользнул на землю. Надзиратель выплеснул ему в лицо ведро воды. Билли слегка пошевелился, его глаза были закрыты.

– Скоро опомнится! Это послужит ему уроком, – невозмутимо заметил Роджерс. – Вольно, Нордек! Симпсон заменит вас! – крикнул он солдату, беглым взглядом оценив его работу. – И принесите свежую плеть.

Но Бейс внезапно выступил вперед:

– Капитан!

Роджерс нетерпеливо обернулся.

– Позвольте я сам! – выпрямившись точно по команде, воскликнул надзиратель.

Коменданта удивила эта просьба, более похожая на требование.

– Я ценю ваше рвение, но не думаю, что вы справитесь, – ответил он, указывая на повязку Бейса.

– Это не помешает мне! – заверил тот, с готовностью протягивая руку, чтобы взять у пехотинца плеть.

– Отлично! В таком случае – всыпьте осужденному пятьдесят плетей за покрывательство. И столько же – за дерзость и неповиновение, – громко распорядился Роджерс, указав ему на Бенджамина Баркера.

Не дожидаясь, пока солдаты применят силу, Бен сбросил с себя куртку, освободившись от позорной надписи, и обнажил покрытую рубцами спину. Пока его привязывали к треугольнику, Бейс в нетерпении переминался с ноги на ногу позади него: Бенджамин слышал скрип его ботинок. Все знали, каким образом Бейсу удалось пробиться в надзиратели: он часто добровольно сек своих товарищей. Страх и физические муки жертвы разжигали в нем животные инстинкты, компенсируя свободой острых ощущений тяготы неволи. Что касается Бенджамина, то у Бейса он был на особом счету. Их противостояние длилось с давних пор, и Баркер ни разу не дал себя сломить.

– Начинайте! – раздался приказ. Плеть со свистом разрезала воздух.

Бен замер. Боль с быстротою пульса пронзила его тело и яркой вспышкой взорвалась в мозгу. Первый удар – внезапно, сзади, как нападение трусливого врага – парализует, словно ты разрезан пополам. А те, что следуют за ним – уже невыносимо жгут без передышки, как в затяжной агонии. Они терзают плоть, пока не доберутся до души. Никакими криками невозможно заглушить такую боль. И даже, если молча терпеть ее, до скрипа стиснув зубы, все тело, содрогаясь, будет оглушительно кричать о ней. Но самое опасное – не в боли, а в том, что ужас перед нею делает тебя беспомощным настолько, словно ты больше не принадлежишь себе. Баркер сопротивлялся этому бессилию, как только может сопротивляться человек: скрывая страх и слабость от своих мучителей, он прятал их собственного разума.

Бейс наносил удары крест-накрест, резко оттягивая плеть. Трудно представить, что человеческое существо способно на такую ненависть. Бенджамин каждым нервом чувствовал ее – также остро, как и боль. Он понял с самого начала: эта сотня будет стоить ему двухсот. Кровь брызнула буквально с первых же ударов. Бен вытерпел их больше двадцати, изо всех сил удерживаясь от лихорадочных рывков. Бороться с этим дальше было невозможно, как с бурным течением реки. Когда же счет дошел до сорока, он чуть не потерял сознание. Его руки до дрожи в суставах стиснули стойки, а тело вытянулось, как струна, которая вот-вот порвется. Он слышал позади себя свирепое дыханье Бейса, точно рычанье хищника, преследующего добычу. Перед глазами красноватой пеленой стоял туман. Жгучая, режущая боль уже не отпускала – отдельные удары стали почти неразличимы. Кровь тонкими извилистыми ручейками растекалась по земле…

– Семьдесят! – выкрикнул Нордек.

– Добейтесь, чтобы он кричал, как тасманийский дьявол! – раздался гневный голос.

Медленно приоткрыв глаза, Баркер увидел прямо перед собой разгоряченное лицо капитана Роджерса. Яростный азарт изменил его почти до неузнаваемости. Мужество арестантов не вызывало в нем восхищения – оно бесило его, словно это было оскорблением. Бенджамин знал, чего он хочет. Роджерс во что бы то ни стало решил сломить того, кто отказался ему повиноваться. Это было и принципом и потребностью. Нездоровой потребностью человека, опьяненного жаждой насилия.

– Кто еще знал? – внезапно крикнул комендант. – Еще кто знал?..

С десяток жестких, стремительных ударов просвистело в полной тишине, и только Нордек беспристрастно их отсчитывал, время от времени отирая пот со лба.

– Я отучу вас покрывать друг друга! – задыхаясь от ярости, выкрикнул Роджерс и нервно схватился за щеку, как будто Баркер плюнул ему в лицо. – Я проучу тебя так, что ты запомнишь это на всю жизнь!..

– Сто! – громко выдохнул солдат. Удары прекратились.

В ту же секунду Бен почувствовал, что больше не смог бы вытерпеть.

– Эй, не отвязывайте его! Пускай он простоит у треугольника весь день! – распорядился комендант. – И не давайте ему пить – ни капли!

Этот приказ поразил даже привычных ко всему солдат. Оставить под палящим солнцем человека с кровоточащей, израненной спиной – подобная жестокость могла сравниться разве что с произволом Джона Джайлса Прайса* в каторжной колонии на острове Норфолк. Верша «законное возмездие», после порки он привязывал наказанных к заржавленным кроватям, чтобы гарантировать заражение их ран.

– Что вы делаете, капитан? – возмутился доктор Браун. Горячее негодование заставило его на этот раз забыть про всякую почтительность. – Вы хотите убить и его?!

– Что значит «и его»? – комендант резко обернулся.

Опустив на землю Билли Кэрола, доктор выпрямился во весь рост. Безоружный, на целую голову ниже Роджерса, он готов был бесстрашно сражаться за свои убеждения, несмотря ни на что.

– Я вас предупреждал, но вы не слушали меня! – воскликнул Браун. Голос его вдруг задрожал. – Мальчик, которому вы дали пятьдесят плетей, только что скончался! И это вы его убили! Вы!..

Роджерс ошеломленно уставился на доктора. Чудовищные обвинения мгновенно отрезвили его, точно ведро ледяной воды. Он ничем не ответил на дерзость, которую при иных обстоятельствах счел бы просто оскорбительной, и торопливо сделал жест солдатам, чтобы отвязали Бена.

Пошатываясь, Бенджамин с трудом добрался до товарища и опустился на колени рядом с ним. Восковое лицо юноши преобразила странная улыбка – едва коснувшись бледных, потрескавшихся губ, она застыла в широко раскрытых светло-голубых глазах, в которых словно отразилось небо.

– Прощай, ты оказался храбрее многих… Просто был слишком одинок, – почти неслышно промолвил Баркер, и рыдание, жгучее, нарастающее, как бессильная ненависть, сжало ему грудь. Но он не проронил ни звука, только глаза его блеснули из-под сурово сдвинутых бровей.

Бенджамин Баркер словно прощался с самим собой…

Наклонившись к нему, доктор Браун был поражен до глубины души при виде этой безмолвной скорби: человек, не проронивший ни одной слезы от нестерпимой, дикой боли, горько оплакивал того, кто больше не чувствовал ее.

* Джон Джайлс Прайс (20 октября 1808 – 27 марта 1857), судья и уголовный администратор, был единственным гражданским лицом, чтобы командовать вторым урегулированием преступника на острове Норфолк. Являлся главным с 6 августа 1846 до 18 января 1853. Погиб от молотов и ломов каторжников в карьере Уильямстауна в 1857 году.

Глава 7. ПОВОРОТ СУДЬБЫ

Бенджамин лежал прямо на земле, уткнувшись лицом в солому. Из-за приоткрытой двери общего барака до него, как сквозь густой туман, доносился напряженный разговор двух людей. Равные в своих правах, к сожалению, они не обладали равной властью. Настойчивые интонации одного из них бескомпромиссно подавлялись повелительными, резкими другого: похоже, комендант уже пришел в себя. Внезапно ясно и отчетливо в ответ ему прозвучало слово «произвол».