– Н-но, залетные!

С шиком прокатив мимо старой башни, резко повернули направо – объехали торг – остановились у задних рядков ненадолго, Афанасий сбегал купил невесте подарки – изящное серебряное колечко и цветастый платок с золотой нитью. Похвастав всем этим, бывший монах ткнул возницу кулаком в бок:

– Ну, теперь гони в Заручевье!

Резко рванув с места – зазевавшийся Раничев едва не слетел с саней, хорошо, успел ухватиться за Лукьяна – шибко помчали кони, полетел из-под копыт снег, подул в лицо легкий, чуть-чуть с морозцем, ветер. Проехали новые, не так давно выстроенные после пожара, кварталы – избы одна к одной – хоромины. Слева потянулась знакомая пустошь – именно тут стояла когда-то усадьба наместника Евсея Ольбековича – приемного отца Евдокси. После пожарища все так и оставалось в запустении, видно, прямых наследников не осталось… Впрочем, как это не осталось? А Евдокся тогда, спрашивается, кто? Она-то и имеет право на всю эту землицу, да на запущенный, выгоревший наполовину сад. Вот, выправить грамоту, и… Раничев про себя усмехнулся: ну, блин, даешь, Иван Петрович, совсем уже из ума выжил! Евдоксю-то для начала надобно из сорок девятого года вернуть, а уж потом вовсе не сюда возвращаться – в свое, привычное время. Которое, впрочем, уже и подзабываться слегка начинало, Иван даже иногда просыпался в холодном поту – а было ли все? Исторический музей, самодеятельная рок-группа, в которой играл на басу, квартира, Влада – женщина широких взглядов, по профессии врач?

Впереди показался неширокий замерзший ручей, миновав который, сани с разгона взнеслись на пологий холм и остановились у высокого частокола.

– Вон она, тут живет, вдовица Матрена, – показав рукой на широкие, обитые железными полосами ворота, пояснил Афанасий. – Вы идите с подарками. Я вас на углу подожду, у церкви Фрола и Лавра.

Важно кивнув, сваты слезли с саней, и, немного размяв ноги, забарабанили кулаками в ворота:

– Эй, отворяйте! У вас товар – у нас купец.

Ворота тут же открылись, словно бы гостей давно уже поджидали. Сгорбленный старик-слуга закланялся, затряс жиденькой бороденкой:

– Входите, входите… Давно вас ждем. Посейчас доложу хозяйке… – старик с неожиданной проворностью взбежал на высокое крыльцо. – Матрена Ивановна, приехали-таки скоморохи! Куда их пока – в людскую? Ну, язм так и помыслил… – Он обернулся к гостям. – Эй, скомороше! Давайте, к соседнему крыльцу.

– Что это старый хрен нас за скоморохов принял? – удивился Михряй. – Нешто похожи? Надо сказать, чтоб не бесчестили…

– Погоди-ко, – Раничев вдруг увидел на верхней, окружавшей высокие купеческие хоромы галерее стройную фигурку с непокрытой головой, в длинном синем с серебром сарафане и распахнутой телогрее. Ветер трепал светлые волосы девушки, щеки раскраснелись, серые блестящие глаза сверкали, словно бы предвкушали нечто…

Таисья – узнал Раничев. В общем-то, ничего необычного в появлении здесь бывшей разбойницы не было – они ведь с Матреной подруги все-таки. Однако… Однако что-то таинственное и не совсем обычное почудилось вдруг Раничеву в этом просторном дворе. Пуст был двор, не считая старого слуги-привратника, пуст абсолютно. А где же, интересно, челядь? Ну, допустим своих холопей у вдовицы нет, чай, не боярыня, купчиха, пусть и очень богатая, но ведь помощники, приказчики, слуги должны же быть – иначе ж как же со всем хозяйством управиться? Домина эвон, в три этажа, с переходами, крылечками, галереями – истинные хоромы, не у каждого князя такие отыщутся, не говоря уже о боярах. Такой дом присмотра требует, да и не похоже, что не ухожен. Весь двор чисто выметен, снег почищен, даже с крыш амбаров – и то сбит аккуратно. Собаки – злобные псины – вона, сидят на цепях у будок да, помахивая хвостами, просительно посматривают на старого слугу. А тот идет уже с миской, видно, принес псам позавчерашних щей с косточками. Иван хмыкнул: уж больно умильно посматривали собаки на миску, зато на гостей – ноль внимания. Привыкли? Странно…

– Идите за мной, скомороше, – покормив собак, поманил сватов старик.

– Да какие мы тебе… – начал было Лукьян, однако Раничев вдруг крепко наступил ему на ногу и шепнул:

– Помолчи-ка, парень… Чую, неладное что-то тут делается.

Михряй тоже кивнул:

– И я чую.

– Вот и проясним ситуацию, прежде чем сватать, – улыбнулся Иван. – Мало ли что? Сдается мне, здесь одна моя старая знакомая верховодит… Эх, лицо б чем закрыть.

Слуга недовольно посмотрел на них с крыльца:

– Долго еще лясы точить будете? Забыли – хозяйка ждать не привыкла.

Раничев улыбнулся:

– Идем уже, старче, идем.

Поднявшись по высоким ступенькам крыльца, они миновали сени и очутились в просторной горнице с небольшими оконцами и печью – людской. Вдоль стен стояли лавки и длинные сундуки. На лавках что-то лежало. Что-то знакомое… Раничев подошел ближе и хмыкнул, увидев перед собой аккуратно разложенные инструменты – гудок с гуслями, свирель, бубны. Рядом с инструментами лежали скоморошьи «личины» – маски.

Обернувшись, Раничев подмигнул своим:

– Надевайте… Кто из вас играть на чем умеет?

– На свирели немного могу, – кивнул Михряй. – Помню, в позапрошлое лето коров у батюшки пас – там и научился.

– А ты, Лукьяне?

– А я ни на чем…

– Жаль… Ладно, будешь на бубне – тут много ума не надо.

– Ох, – Лукьян вздохнул и искоса посмотрел на Раничева. – Боюсь, Иване Петрович, ввязываемся мы в такое дело, которое учеными словами называется – авантюра.

Иван расхохотался:

– А мы с тобой и в корчме в авантюру ввязались! Уж там-то куда как опаснее было… Ну, выбрали себе личины?

Сняв верхнюю одежду – в горнице было жарко натоплено, – гости надели маски. Раничев взял под мышку гусли, подошел к внутренней двери, толкнул… Отлетевший в сторону старик схватился за ухо и скривился. А и поделом – не подслушивай.

– Идите, – потерев ухо, как ни в чем не бывало кивнул слуга. – Ждут… Чего втроем сегодня – Василий что, приболел?

– Приболел, – односложно отозвался Раничев. – На дворе-то чай, не травень. Морозно!

Ничего не ответив, старик провел гостей крытыми переходами на второй этаж, и остановившись перед роскошной, украшенной резьбою и позолотой дверью, постучал.

– Ну? – послышался из-за двери требовательный девичий голос. – Явились наконец скоморохи?

– Пришли.

– Так какого рожна медлят?

Слуга обернулся и с поклоном распахнул дверь:

– Входите!

Гости вошли, оказавшись в просторных покоях с затянутыми плотными бархатными занавесками окнами. Было жарко, пахло миррой и каким-то сладковатым дымком, тускло горели свечи. Весь пол устилал широкий ворсистый ковер, напротив входа, перед широкой портьерой, возвышалось широкое, устланное медвежьей шкурой ложе, на котором томно разлеглись две девушки – светловолосая, с большой грудью, Таисья и синеглазая темненькая Матрена. На Таисье красовался богатый синий сарафан, под которым, похоже, ничего больше не было – томно белели бесстыдно обнаженные плечи. Такой же сарафан – только ярко-алый, с золотым узорочьем – был и на хозяйке дома, молодой вдовице Матрене, и тоже – только он один. Смуглая рука девушки покоилась на плече подруги, левая лямка соскочила, обнажив маленькую крепкую грудь с коричневым острым соском. Иван усмехнулся под маской, услышав, как парни громко сглотнули слюну.

– Ну, наконец-то явились, – посмотрев на скоморохов, язвительно усмехнулась Матрена. – Чего втроем сегодня?

– Василий, вишь, приболел.

– Меньше пить надо! Ладно, давайте, зачинайте… Сегодня не с плясовой начнем – былину пойте.

Вот те раз! – озадачился Раничев. Былину! Попробуй-ка, спой, ежели не знаешь, это ж вам не блюз. Придется выкручиваться…

Иван нисколечко не волновался – ценил себя, как музыканта – да, тем более, чего волноваться-то? Они – трое здоровых, могущих за себя постоять мужиков – против двух субтильных экзальтированных дамочек? Таисья, правда, представляла вполне определенную опасность – уж, кто-кто, а Раничев это хорошо знал, было дело – едва не убила. Крови Таисья не боялась, могла и нож метнуть со всей меткостью. Вот ее-то и следовало, в случае обострения обстановки, вывести из строя первым делом, не убивать, конечно, лучше всего – сломать руку. Хотя, наверное, до этого не дойдет, по крайней мере, хочется верить.