Пенелопа перечитала сонеты несколько раз. Она была потрясена.
Таких стихов она ожидала меньше всего. Они были великолепны; насколько она могла судить, это было лучшее из всего, что Филипп написал. И стиль был странным – некоторые строчки были неровными, выпадали из ритма, и еще он отказался от старых образов. Ни слова не было сказано ни о черных как ночь глазах, ни о белой как снег груди. И он неосознанно допустил бестактность, что было совсем не похоже на Сидни. Как получилось, что он воспринимает ее несчастливый брак так близко к сердцу? Если только... но это же невозможно, это же смешно. Наверное, муза убежала от него.
Пенелопа увиделась с ним после ужина в церемониальном зале, где были устроены танцы, которые осталась посмотреть королева. Сидни пригласил Пенелопу на танец. Это дало им возможность поговорить.
– Вы прочли мои стихи?
– Да. Они очень хорошо написаны...
– Вы их поняли?
– Я умею читать по-английски, сэр.
– Но умеете ли вычитать в умах, леди Рич? – возразил он, медленно, в такт музыке обводя ее вокруг себя.
– Умею, если этот ум – ваш. – У нее возникло непреодолимое желание поддразнить его. – Вы создали очаровательные стихи из того, о чем моя старая нянька говорила: мол, что с возу упало, то пропало.
– Я это заслужил, – ответил он с улыбкой. – Но вы недооцениваете меня, Стелла.
Они продолжали танец вместе с другими придворными. Когда музыка кончилась, он сказал, глядя ей прямо в глаза:
– Я люблю вас.
Один из лейб-гвардейцев тронул его за рукав:
– Мистер Сидни, вас просит подойти ее величество.
Филипп и Пенелопа посмотрели в дальний конец залы. На таком расстоянии даже королева не смогла бы увидеть, что между ними происходит. Как оказалось, королеве просто понравилось, как они танцевали. Она была большой любительницей танцев и хотела, чтобы они продемонстрировали свое искусство перед ней, перед всеми.
Пенелопа поначалу смутилась, но затем сделала глубокий реверанс и повернулась лицом к партнеру. Королева хлопнула в ладоши, и музыканты заиграли.
Это было чудесно – танцевать только вдвоем в зале с высоким красавцем с темно-каштановыми волосами и грацией греческого бога. Она не любила его, но ей он правился – как еще многим и многим, – и мысль о том, что он может быть влюблен в нее, была весьма волнующей. На протяжении всего танца он смотрел ей в глаза своим спокойным и ясным взглядом, и она вдруг поняла, что тоже не в силах отвести от него глаз.
Они закончили танец под аплодисменты придворных. Королева улыбнулась и заговорила с Лейстером, стоящим возле ее кресла:
– Они очень хорошо танцуют – моя кузина и твой племянник.
– Семейный талант, ваше величество. Мы с вами тоже хорошо танцуем.
– Сам себя не похвалишь – никто не похвалит, да? Но ты прав. Давай покажем им.
Нужна была или большая смелость, или исключительная уверенность в собственных силах, чтобы бросить вызов почти совершенной телесной красоте Филиппа Сидни и Пенелопы Рич, ведь и королева, и ее фаворит были далеко не молоды. Королева танцевала великолепно – танец размывал черты ее осунувшегося накрашенного лица и скрадывал возраст. Лейстер, несмотря на свой вес и далеко не безупречное по отношению к королеве прошлое, касался ее с трогательной преданностью и нежностью. Весь двор смотрел на эту пару, кроме одного человека – Филипп Сидни не отрывал взгляда от Пенелопы, стоявшей впереди.
– Я не шутил, когда признался вам в любви, – прошептал он ей на ухо.
Он действительно не шутил, но у него было достаточно возможностей доказать это, так как они виделись каждый день. Пенелопе приходилось быть рядом с королевой по долгу службы, а Филипп принадлежал к узкому кругу тех придворных, чье общество Елизавета I любила больше всего. Они видели друг друга и во время официальных церемоний. Когда фрейлины с неспешной ритуальностью и подобострастным почтением выносили золотые блюда к королевской трапезе, Пенелопа не могла не замечать высокую, полную достоинства фигуру виночерпия ее величества.
Когда ее первое удивление прошло, ей пришлось признать, что он действительно искренне влюблен в нее. Однако иногда ей казалось сомнительным, что он, зная ее так долго и в течение некоторого времени воспринимая ее как свою будущую жену, влюбился сразу же после того, как она вышла замуж за другого. Он, конечно, обманывал себя, изводил поэтической страстью к недостижимому, а Пенелопе, которая была практичной особой, все это казалось несколько фальшивым.
– Но почему? – не соглашался Филипп. – Поймите, я долгое время видел в вас ребенка, кузину, если угодно. Теперь вы совсем не ребенок – и в этом разница. Я признаю, что был ослом, но теперь все иначе. Господь видит, Стелла, как я страдаю от печали и сожаления, а вы относитесь к моей искренней любви как к какой-то выдумке, годной лишь для стихов. Вы думаете, у меня в жилах чернила?
Пенелопу поразила его горячность, и она, как всегда, задала ему вопрос, на который он не нашелся что ответить:
– Как любовь к чужой жене может быть искренней?
Заставив его беспомощно замолчать, она испытала жалость к нему.
Но так или иначе, Пенелопа наслаждалась жизнью. Она досыта наелась одиночества за долгий предыдущий год, сначала у Хантингтонов, затем в Лизе. Теперь она расправила крылья. Для нее уже не составляло секрета то, что она является признанной красавицей двора. Она общалась с людьми тех же идей и взглядов, что были у нее. Поклонение Филиппа Сидни было частью ее успеха. И еще были сонеты – берущие за душу, удивительные, пронизанные радостью и грустью. Филипп приносил новый сонет раз в три-четыре дня, и они изумляли и приводили в восторг Пенелопу. Ни она, ни кто-либо из придворных никогда не читали подобного. Сидни был новатором, опередившим свое время на десятилетия. Он использовал итальянскую сонетную форму, наполнив ее утонченной гибкостью английского языка и такой глубиной чувства, какую не удавалось выразить никому до него. В своей безответной любви он был склонен пасть перед Пенелопой ниц и просить растоптать его. Благодаря его поэзии двор начал относиться к леди Рич с благоговением.
По вечерам раз или два в неделю группа молодых образованных придворных собиралась в чьих-либо апартаментах для бесед о философии и поэзии. Филипп был их общепризнанным лидером – никто не мог посягнуть на его авторитет, кроме Пенелопы, которая единственная из всех не боялась вызывать его на спор. Несмотря на образованность и живость ума, она все же оказывалась мышью в лапах льва, но у нее было преимущество – лев был ручной. Кроме того, она видела, что Филиппу нравятся их диспуты.
В их кружке некоторые тоже писали стихи, и обычно их спрашивали: нет ли у них чего-либо новенького, чтобы зачитать перед всеми? Иногда Филипп читал что-то сам, но чаще отдавал свои стихи кому-нибудь другому, и почти всегда это оказывалась Пенелопа.
– Этот сонет требует мелодичного голоса, чтобы неудачные места не так бросались в глаза. Вы не одолжите мне свой, леди Рич?
Полагалось считать – из вежливости, разумеется, что Астрофил все еще признается Стелле в вымышленной страсти, как это было до ее замужества. Хотя каждый видел, что в действительности произошло между ними, было несколько неловко читать некоторые стихи вслух, однако золотоволосая темноглазая Пенелопа произносила их со сдержанным спокойствием – лишь изредка ее сбивали с толку поправки автора. Может, сердце Филиппа и было у ее ног, но он не очень с ней церемонился, если она путалась в пунктуации.