Ее губы вежливо дрогнули.
— Верно. Но… ты просишь нас поверить в заговор многих благородных Домов. И их священников. И стражи. И воров.
— Да, но…
— И, если я не ошибаюсь, ты хочешь разобраться с этим заговором, поведав это нам, использовав наши Дома и правительство города против этих сил? Зачем еще говорить это нам, если ты не надеешься, использовать нас в бою?
Шинс шаркала ногами, не спеша отвечать, и Эврард помог ей:
— Вы почти угадали, ваша светлость.
— Но мы не можем принимать такие решения на вере или уверенности. Мы должны знать, Виддершинс. Мы — я — должны знать, что тебе можно доверять.
Если бы горшок из снега вернулся в тот миг, Шинс не ощутила бы его, онемев.
— О чем вы? — спросила она, хоть понимала, какой ответ получит.
— Откуда ты знаешь, что делать, Виддершинс? Откуда ты все знаешь? Кто ты?
Годами. На этот вопрос она не отвечала годами. Он оставался свежим в ней, не заживал, в отличие от раны от клинка Лизетты. Жаркая кровь, искалеченные тела друзей и единомышленников.
Осознание конца света, ужас и отчаяние, когда все решили, что она в ответе.
Никакие путешествия, скорость и ловкость божества не позволяли ей уйти от этого.
Но… она не хотела отказываться отвечать. Не с таким на кону.
И… может, пришло время. Хорошо это или плохо, но пора было сбросить бремя.
— Вы не вспомните.
Хриплый и тихий голос подавил волну конфликта в комнате. Ее друзья спорили с герцогиней, но никто из них не знал правду. Они пытались защитить ее, позволить ей хранить свои тайны. Она не забудет этого.
Но да. Пора.
— Вы не вспомните, — сказала она тверже, — но я почти всех вас уже встречала. Когда была младше.
— Где, дитя? — спросила мягко Лючень.
Последний глубокий вдох, она представила, как целует Ольгуна в щеку, которой у него не было.
— В основном, ваша светлость, на балах Дома Делакруа.
— О, боги… — герцогиня поняла. А остальные? Они не понимали.
— Меня звали, — Виддершинс признавалась, казалось, впервые за десяток жизней, — Адрианной Сатти.