Она останавливается, увидев меня.

— Привет, — говорит она равнодушно, ее туго заплетенные косы подпрыгивают с каждым движением, а глаза, словно иголки, впиваются в меня. Она останавливается в дверном проеме. — Ты живешь в комнате 202?

— Похоже, это и есть моя трагедия, — признаю я. Когда присматриваюсь к книге, понимаю, что она читает пьесу. Она на театральном факультете. Подружись с ней, черт возьми! Я слегка киваю в сторону ее комнаты и интерьера. — Мне нравится, как ты обустроила свою…

— Мне нужно еще много чего прочитать, если ты не возражаешь.

Она коротко кивает мне и стучит по краю книги бутылкой с водой.

— «Как пчелы в меду утонули?» — замечаю я, прочитав заголовок на обложке книги. — Я играла Алексу в постановке Брендана Айрана в Нью-Йорке прошлой весной.

— Нью-Йорк, говоришь? — Ее глаза искрятся. — Ты не выглядишь, как первокурсница. Перевелась? Нью-Йорк? Откуда именно в Нью-Йорке?

Теперь я вдруг стою ее потраченного времени. Это удивительно, какой эффект оказывает просто произнесенное имя. Я незаметно упускаю тот факт, что это было не столько постановкой, сколько очередным неудачным прослушиванием.

— Я перевелась из Театральной, танцевальной и музыкальной академии…

— Ригби и Клаудио, — заканчивает она за меня. Ее глаза горят, становясь почти такого же темного оттенка, как и ее смуглая кожа. — И… ты перевелась сюда? Что привело тебя оттуда… сюда?

Перед моими глазами появляется мой бывший декан Клаудио Вергас, который с возмущением кричал мне прямо в лицо, разбрызгивая свой утренний кофе на пол между нами. Это был первый раз, когда он потерял самообладание настолько, что бросил свою любимую кружку. Я все еще слышала звук разбитого фарфора, когда он встретился с выступом сцены. Я даже глазом не моргнула. Подняла подбородок и назвала его упрямым, претенциозным, всезнающим пижоном. Это был не лучший момент моей жизни.

— Методы преподавания… — говорю я уклончиво.

— Нью-Йорк, — стонет она. Все ее детские мечты о том, чтобы быть в центре всеобщего внимания, отражаются в остекленевших глазах. — Я Виктория, — говорит моя новая «лучшая» подруга, заталкивает сценарий подмышку и протягивает мне руку. — Виктория Ли. Третий курс театрального факультета. Не называй меня Вики, у меня очень бурная реакция на это имя. Я становлюсь той еще стервой. Но тебя не трону. Если только не назовешь меня Вики.

В одной руке я держу телефон, поэтому принимаю ее рукопожатие свободной рукой. Она холодная, как лед.

— Я Деззи.

— Замечательное имя. Я люблю Дезире Питерс. Ее исполнение Эльфабы в последнем национальном туре мюзикла «Ведьма» заставило меня плакать. У меня есть ее автограф на диске саундтреков и афише, которую я, разумеется, поставила в рамку. Мне пришлось стоять у двери театра сорок восемь минут в десятиградусный мороз. Но это того стоило.

— Это не сокращение от Дезире, — уточняю я. — Это сокращение от… Дездемоны.

Виктория замирает, уставившись на меня.

— Как Дездемона в «Отелло»?

Привет, родители-театралы.

— Да, именно она. Уже почти семь, поэтому мне нужно идти на сбор первокурсников. Ты пойдешь?

— Он не начнется раньше восьми, — отвечает она, опираясь на дверной косяк и отпивая воду из бутылки. Неожиданно она стала намного дружелюбнее, чем секунду назад. — Как ты об этом узнала?

— Мне сказали, что начало в семь. Ну, по словам Дианы-Демона из регистрации, — добавляю я, закатив глаза.

— Нет, нет. В восемь часов в театре.

Я приподнимаю бровь.

— Тут есть театр?

— А ты думала, я говорю об аквариуме? Нет, дорогуша. Ты пойдешь со мной, — заявляет она. — Ты здесь новенькая и явно не хочешь заблудиться среди корпусов после наступления темноты или оказаться в каком-нибудь братстве, или быть ограбленной… или еще что хуже. Нельзя доверять парню из братства. Это не лучший способ провести свой первый вечер здесь.

— Тут действительно так плохо?

— Этот кампус, как подушка на кровати между двумя стервозными бывшими любовниками: богатым, полном снобов районом на севере и бедными кварталами с гангстерами на юге. Безопасность кампуса — это шутка, но она действительно существует. Запомни, безопасность в количестве. Ну, мы выходим через тридцать минут. Эй, а где твоя соседушка? — вдруг неожиданно спрашивает она, вытягивая шею и заглядывая в комнату.

— Полагаю, еще не приехала.

Какого черта отец отправил меня в так называемый нормальный колледж в Техасе, который по совместительству является еще и преступным?

— Занятия начинаются послезавтра, поэтому она, наверное, приедет завтра или…

— Или вообще не приедет, — заканчивает она. — Иногда они неожиданно переводятся или просто меняют планы. Моя подруга Лена в прошлом семестре жила одна.

— Не вселяй в меня надежду.

Мой телефон вибрирует. Я опускаю на него взгляд и вижу фото мамы на заставке, она как всегда гламурна и готова блистать в свете камер. Прижимаю телефон к груди, не желая рисковать, вдруг ее узнает Виктория. Я не готова к тому, что кто-то узнает, чья я дочь.

— Мамочка и папочка?

— Что-то вроде того, — признаюсь я, до сих пор держа телефон вне поля ее зрения.

— Ты была избавлена от компании моих родителей, опоздав на пять минут. Никто не хочет видеть, как ругаются черная женщина и маленький китаец.

— О, ты наполовину китаянка?

Телефон продолжает вибрировать у моей груди. Я продолжаю вежливо подавлять его звук.

— Он мой отчим, но я зову его папой с тех пор как они поженились, когда мне было два. Мой биологический отец сбежал.

Телефон перестает гудеть. Она замечает это и задумчиво улыбается.

— Похоже, ты теперь в безопасности. Увидимся через тридцать минут, Дез.

Она исчезает в своей комнате. На экране телефона высвечивается оповещение об оставленном голосовом сообщении. Я удаляю его и, внезапно вдохновленная идеей, пишу Рэнди, моему единственному другу из той удушливой элитной академии, с которым поддерживаю связь. Он беспечный гей-драматург моего возраста, которого я бы очень хотела взять с собой в Техас. Он, наверное, является единственным, из-за кого я жалею, что бросила эту жестокую снобистскую школу. Печатаю ему, спрашивая, как у него дела и почему до сих пор ничего от него не слышала. Затем пялюсь в экран телефона и взволнованно жду его ответа.

Я все еще жду ответа, когда полчаса спустя Виктория стучит в мою дверь.

Прогулка гораздо менее страшная, чем она мне описывала. Театральный факультет находится всего в пяти минутах ходьбы. По пути к нему мы проходим мимо огромного внутреннего двора и фонтана, потом сквозь туннель, над которым находится здание факультета искусств, рядом с университетским центром, вокруг высокого, с панорамными окнами здания музыкального факультета, в котором, как я представляю, «похоронено» тело моей таинственной соседки.

Театральный факультет представляет собой гигантское здание из красного кирпича с башней, возвышающейся на три этажа, больше похожей на хвост скорпиона. Спереди идет ряд стеклянных зубцов, каждый из которых заканчивается большими двойными дверями, которые словно говорят: «Театр, танцы, совершенство».

Когда мы подходим к дверям, по какой-то неведомой мне причине в своем сознании я слышу звук открываемых моими родителями бутылок шампанского. Я снова и снова слышу холодные слова матери, сказанные мне, когда вернулась домой, после того как бросила академию: «Ты попросту не готова для сцены, куколка. Однажды наступит и твой звездный час».

Затем слышу слова отца: «Хороший актер слушает, прежде чем сказать. Самый лучший актер просто слушает». Что бы это ни значило.

Когда Виктория проводит нас через стеклянные двери, я осматриваюсь.

— Весь свет выключен. Мы ждем представителя факультета?

— Нет, дорогая. Этот сбор организован не факультетом. Старшекурсники организовывают его в начале каждого года. Там будет выпивка. Уверена, некоторые преподаватели знают об этом, но делают вид, что не знают. Только определенным студентам разрешено тут присутствовать.

— Каким студентам?

— Только тем, кто имеет значение, — всезнающе улыбается она.

Боковой вход открыт, пропуская внутрь свет от фонарей на стоянке. Внутри стоит парень, облокотившись на стену, в облаке дыма, который исходит от сигареты в его руках. У него взлохмачены волосы, он тощий и выглядит так, словно живет в картонной коробке на Бликер-стрит. Парень замечает нас, лениво приподнимает веки, смотрит на меня и кивает. Я уже собираюсь поздороваться с ним, когда Виктория уводит меня в открытую дверь и шепчет:

— Это Эрни. Он просто крыса, ненавидит жизнь, и, я уверена, находится под кайфом все двадцать пять часов в сутки.

Боковая дверь открывает вид на маленькую, полностью пустую лаунж-зону. Мы продолжаем следовать по освещенному коридору и попадаем в нечто похожее на репетиционное пространство, которое выглядит как баскетбольная площадка, только без корзин. По бокам комнаты находятся двери, ведущие за кулисы.

— Вау, что-то новенькое, — бормочет она, наши шаги отчетливо слышны при столкновении с твердым полом. — Вечеринка должна быть в главном зале.

— У нас будут неприятности из-за этого?

В ответ на мой вопрос она пожимает плечами, потом замечает свою подругу и пересекает сцену, чтобы поприветствовать ее, оставляя меня в полном одиночестве.

Затемненные кулисы сцены, обрамленные свисающими сверху красными длинными шторами, усеянные стойками незакрепленных рамп, обмотанные кабелем, скрывают большую установку на колесах, больше похожую на стереосистемы из девяностых. На сцене стоит группка студентов, они общаются и смеются, только отблески софитов освещают их. Среди рядов кресел расположились студенты, развалились на креслах и общаются между собой. Где-то в проходе — хотя мне и сложно разглядеть хоть что-то из-за яркого света, бьющего прямо в лицо — танцует парень с оголенным торсом, подстрекаемый своими друзьями.