(«Лора», или «Лаура» (англ. Laura) — американский кинодетектив режиссёра Отто Премингера, вышедший на экраны в 1944 году. Экранизация одноимённого романа Веры Каспери. Ввиду неувядающей популярности этого фильма-нуара Библиотека Конгресса в 1999 году включила «Лору» в Национальный реестр фильмов, а Американский киноинститут относит ленту к числу лучших детективов в истории Голливуда. В некоторых странах фильм шёл в прокате под названием «Головокружение».)

— У тебя наметанный глаз, дорогая. — Дэнфорт хихикает.

Я готова упасть и умереть прямо здесь в этой комнате.

В дальнем углу комнаты на металлических полках аккуратно расставлены контейнеры с пленками, я подхожу к ним, рассматривая названия, у меня глаза расширяются, когда я читаю названия фильмов. Вот оно, я вижу перед собой оригиналы постеров почти всех известных голливудских фильмов с двадцатых до пятидесятых годов. Здесь столько всего на этом гигантском пространстве, что я даже не знаю, с чего начать. Я поворачиваюсь к Джейку, чувствуя себя так возбужденно, как ребенок в кондитерской лавке.

— Нам очень многое нужно из этого, — шепчу я, наблюдая, как Макс осторожно ходит по огромной комнате. — Некоторые экспонаты из этого сделали бы выставку просто абсолютно великолепной.

Он кивает, и по удивлению в его глазах я замечаю, что он тоже потрясен увиденным.

Я подхожу к портрету Джины Тирни в «Лауре» и смотрю на ее прекрасное лицо, погруженная в таинственность ее улыбки.

— Это был любимый фильм моей жены, — говорит Дэнфорт, когда я поворачиваюсь к нему, он стоит рядом со мной. — Она обожала Тирни, которую в Голливуде недооценили как актрису, если хотите знать мое мнение. Милая женщина.

— Ваша жена или Джин Тирни? — Шучу я.

— Я имел в виду Тирни, — говорит Данфорт с улыбкой, — но моя жена была такой же милой, если не больше.

— Вы знали ее? — Недоверчиво спрашиваю я. — Я имею в виду Джин Тирни.

— О, да. — Он улыбается, с нежностью глядя на портрет. — Вообще-то довольно хорошо. В те времена она довольно часто приходила к нам на ужин. Поэтому, когда несколько лет назад этот портрет был выставлена на аукционе Сотбис, Я просто обязан был его купить.

— Он прекрасен, — выдыхаю я, впитывая портрет Джин. — «Лаура» был одним из первых фильмов, благодаря которому я влюбилась в классику Голливуда, — говорю я. — Это был своего рода мой наркотик.

— Это у нас общее. Тайна, очарование… — Его голос задумчиво замолкает. — Вы знаете, что я встретил свою покойную жену на старой площадке «Парамаунта»? Она работала в сэндвич-баре. Я приходил туда каждый день только для того, чтобы увидеть ее улыбку. У нее не очень хорошо получались сэндвичи с тунцом, но для меня это не имело значения. В тот день, когда она согласилась пойти со мной на свидание, я никогда еще не был так счастлив или напуган, — добавляет он со смехом.

Я вижу по его лицу, что он погружен в воспоминания.

— Конечно, в те дни я был всего лишь мальчишкой на побегушках, — добавляет он. — Разносил сообщения большим шишкам в главном офисе. У меня не было даже двух десяти центовиков в кармане, поэтому в выходные мы проникали на дневные сеансы и всю ночь пили кофе в закусочной напротив. Все звезды заходили после работы выпить кофе, — добавляет он. — Мы там с ними заодно общались, чтобы получить немного звездной пыли, как сказала бы моя Мойра.

Я слушаю, как зачарованная.

— Наверное, это было невероятно, — говорю я. — Вокруг вас творилась история.

— Тогда мы этого еще не понимали, — хихикает он. — Но да, там действительно была своя магия. Мы любили кино, это и свело нас вместе. После того как моя жена умерла в 73-м, я решил начать собирать эту коллекцию. Чтобы сохранить все наши общие воспоминания такими же свежими, как и тот день, когда она была еще здесь.

— О. — Я делаю паузу. Судя по тому, что он сказал, я думала, что его жена умерла совсем недавно, но оказалось почти пятьдесят лет назад!

— Вот именно… прекрасно.

— А сейчас ты должна это увидеть, — говорит он, просияв. И тянет меня через всю комнату с удивительной силой. — Это редкий экземпляр оригинального сценария для «Касабланки» с пометками самого Хамфри Богарта!

Три часа спустя у меня голова идет кругом. Я обнаружила по крайней мере десять экземпляров, которые хотела бы включить в показ, и была согласна почти на все, на что угодно лишь бы их заполучить. Но даже несмотря на то, что Макс провел большую часть утра, радостно показывая нам свою сокровищницу, он решительно уклонялся от согласия сможем ли мы хоть один, из мной перечисленных экземпляров, выставить в «Метрополитен».

— Мне было очень приятно познакомиться с вами, — тепло говорю я, пожимая ему руку у двери. — Если мы можем как-то вас успокоить, просто скажите как. Я была бы счастлива пробежаться по транспортным договорам или договориться с нашей командой в Нью-Йорке о хранении реликвий и показать их…

— В другой раз, моя дорогая, — говорит Данфорт. — Боюсь, я переутомился. Мне пора отдохнуть.

Джейк тянет меня за дверь.

— Большое спасибо, что позволили нам посмотреть вашу коллекцию, — почтительно говорит он. — Это было очень впечатляюще и уникально.

— Я рад, что тебе понравилось, — говорит Макс. Он начинает закрывать дверь, умом я понимаю, что должна быть вежливой, позволив старику отдохнуть, но глядя на его дверь, ловлю себя на мысли, будто перед моим носом навсегда закрывается дверь к потрясающей коллекции классики Голливуда.

Это все равно что смотреть, как закрывается дверь в эту коллекцию навсегда.

— Подождите! — Я выставляю ногу в дверной проем, придерживая дверь открытой. — Простите, но я не могу уйти, не попросив вас в последний раз. Я знаю, что это невероятно сентиментальная коллекция для вас, но именно в этом смысл нашей выставки. Именно это я и пытаюсь показать людям. Через все эти вещи — фильмы, реквизит — это ведь не просто вещи, не так ли? — Уверенно говорю я. — Просто некоторые не понимают, они смотрят на предметы и видят прямо перед собой только предмет. — Я бросаю взгляд на Джейка. — Но мы же с вами знаем, что это не так. Как вы сказали, на всех этих вещах имеется отпечаток звездной пыли. За каждым предметом есть своя история, которая очень важна для каждого из нас в такое время. И именно такие истории — единственное, что удерживает нас в этом мире. Поверить в магию кино, даже когда мир, кажется, полон решимости доказать обратное.

Я знаю, что в основном выплескиваю собственные эмоциональные чувства, буквально вываливаю их на сверкающий мраморный пол, но, возможно, моя речь сработает, потому что Макс молчит.

— Прошу вас, — снова добавляю я. — Ваша коллекция создана в память о вашей жене, так почему бы не поделиться и не показать ею всему миру? Поделиться своей любовью и всем тем, что свело вас вместе. Не просто держать ее в подвале, а пусть и остальные тоже вдохновятся и увидят!

Макс молчит, и я вижу его задумчивость.

— Ты обещаешь, что хорошо обо всем позаботишься? — спрашивает он, его водянистые глаза внимательно смотрят на меня.

Я молча киваю, слишком нервничая, чтобы ответить.

— Тогда ладно, — говорит он с улыбкой. — Ты можешь выбрать, что хотела бы выставить, но все предметы должны будут возвращены мне в идеальном состоянии. Согласна?

— Да! — Ору я, ничего не могу с собой поделать, с такой радостью бросаюсь его обнимать, что мы чуть вдвоем не заваливаемся на пол.

Макс кашляет, оторвавшись от меня.

— Я позвоню в музей, — говорю я ему. — И пришлю список нужных нам раритетов. Спасибо!

— Благодарю тебя, моя дорогая. — Он улыбается. — Ты совершенно права. Каждому нужно немного звездной пыли.

21

Джейк

Мы возвращаемся к машине, Лиззи сразу же звонит в Нью-Йорк, чтобы с гордостью сообщить Морган, что мы сможем выставить реликвии из коллекции.

— Будет знать! — злорадствует она, вешая трубку. — Она ждала моего провала, как только я взялась за это дело, но только не сегодня, Сатана!

Я хихикаю.

— Отличная работа, — говорю ей. — Твоя речь «больше смысла» была идеальной. Он заглотил наживку.

— Это было не обычным делом, — говорит Лиззи, но потом видит, что мы едем не в отель. — Постой, а куда мы едем?

— Увидишь, — отвечаю я, не планировал делать крюк, но сегодня великолепный день. К тому же, чем дольше мы будем проводить время на улице, на людях, тем меньше вероятность того, что я сделаю какую-нибудь глупость, например, трахну ее посреди свой огромной гостиничной кровати.

Она сводит меня с ума.

Я поклялся, что буду вести себя профессионально, но, когда она перепугалась во время полета, я ничего не мог с собой поделать. Мне хотелось ее отвлечь от турбулентности, но как только я начал ее заводить…. Не мог остановиться сам. Ее глаза расширились, губы приоткрылись, как она извивалась на своем сиденье, говорило мне, что если бы я просто скользнул рукой вниз по ее джинсам, то обнаружил бы ее киску горячей и влажной, ждущей меня.

Черт возьми, как же было жарко. Но она находилась вне пределов досягаемости. Может именно поэтому у меня постоянный стояк. Острые ощущения от погони, верно? Мы всегда хотим того, чего не можем получить, а когда Лиззи бастует, она ни за что не откажется от своей забастовки, во всяком случае, ради меня.

Но это только заставляет меня хотеть ее еще больше. Она сексуальная, умная и веселая, и…

«Полегче, тигр. — Останавливаю я себя. — Не гадь там, где ешь, помнишь об этом?»

Вот только я помню, как поедал Лиззи. Яркие воспоминания.

Некоторое время я проезжаю по окрестностям с пальмами, затем сворачиваю на длинный изогнутый холм, окруженный деревьями и скалистыми скалами. Есть даже симпатичное маленькое органическое кафе у подножия холма, где бегуны в спандексе сидят снаружи, пьют кофе и пялятся в свои айфоны. Вытянув шею из окна, чтобы лучше видеть, я замечаю вывеску с надписью «Гриффит-парк».

— Я не совсем одета для пеших прогулок, — замечает Лиззи. На ней винтажный сарафан и шпильки, она выглядит чертовски очаровательно.