Он смотрит на меня, прищурившись.

— Ну, это первая мысль, которую озвучил мой адвокат. Но я буду драться за нее изо всех сил. После долгих изысканий всплыли вещи, которые до чертиков меня пугают. Что, если даже после того, как мы выяснили, что она прошла курс реабилитации, ей все также нужны деньги на наркотики? Она принимала их в колледже, и видимо, все зашло слишком далеко, раз ей потребовалась помощь. Я рад, что у нее оказалось достаточно мозгов, чтобы попросить о помощи. Но один вопрос не дает мне покоя: что, если она опять принимает их? Именно это нас и тревожит. Я не хочу, чтобы мой ребенок находился в такой обстановке.

— Если все так и есть, не будет ли это препятствием для нее, чтобы получить опеку?

— Необязательно. Суду нужны будут доказательства, что она снова принимает наркотики, и если мы их не предъявим, то мы в полном дерьме.

Моей пытливой натуре хочется расспросить еще о многом, но я воздерживаюсь. Я не могу перестать чувствовать симпатию по отношению к матери. Что, если бы я оказалась на ее месте? Мои родители никогда не выкинули бы меня на улицу, но в колледже я еле-еле заботилась о себе.

— Когда я училась в колледже, у меня практически не было денег. Ела всего раз или два в день. Если бы я забеременела, не представляю, что бы сделала.

Он щурит глаза, и его голос становится похожим на рычание:

— Шеридан, я рассказал тебе это не для того, чтобы ты посочувствовала матери Инглиш. Я рассказал это, чтобы ты поняла, в каком затруднительном положении я нахожусь. Ее биологическая мать никогда не находилась в той ситуации, в какой была ты. Она состояла в сестринском сообществе, ходила в престижный университет, и родилась она в богатой семье. Деньги для них не были проблемой. Возможно, ее семья не захотела марать свое имя из-за незамужней матери-одиночки или беременной девчонки без отца — я не знаю наверняка. Так или иначе, но шесть лет назад моя дочь оказалась в коробке у крыльца дома. И я ничего не слышал об этой женщине все эти годы. До сегодняшнего дня. И мне кажется это дико странным.

— Прости. Мне не стоило так говорить. Это не мое дело.

Он откидывается на спинку стула, трет глаза и вздыхает:

— Просто сама мысль о том, что Инглиш куда-то уезжает и то, что я не буду знать, как с ней там обращаются…

— Я понимаю, о чем ты. — Мне бы тоже стало дурно от такого. Но Инглиш не моя дочь, поэтому мне не стоит начинать представлять себе, что бы я почувствовала на его месте.

Внезапно он выпрямляет спину и резко произносит:

— Вероятно, мне не стоило рассказывать тебе. — Он тянется к своему напитку и делает долгий глоток.

— Иногда помогает, если выговориться человеку со стороны.

В тусклом освещении ресторана, его глаза теряют свой зеленоватый оттенок. Теперь они темные, как ночное небо, пока он продолжает сидеть и сверлить меня взглядом. Будто оценивает. Почему он всегда так пристально смотрит?

Я опускаю голову и сосредоточиваюсь на своей тарелке с едой, съев еще кусочек. Подняв голову, я вижу, что он все так же пристально смотрит на меня.

— На что смотришь?

— На тебя.

— Я вижу. Но почему? — У меня что, между зубами застрял кусочек еды? Провожу языком по зубам, но ничего не чувствую. Он же не перестает пялиться на меня.

В течение нескольких минут наши глаза не отрываясь смотрят друга на друга, после чего он прерывает зрительный контакт и продолжает есть.

По дороге домой Бек рассказывает мне, что уезжает в понедельник в Северную Канаду. Он целую неделю будет снимать полярных медведей.

— Что? Полярных медведей?

— Да.

Если бы я могла схватить его за шею и придушить, так бы сделала. Это же серьезно, а он сказал лишь «Да».

— Ты можешь наконец-то рассказать поподробнее?

— Что именно?

— Каково это снимать полярных медведей? Это опасно? Тебе когда-нибудь было страшно? Ты в первый раз снимаешь их? Ты попадал когда-нибудь в ситуации, когда твоя жизнь висела на волоске? Там, вероятно, зверски холодно? Что ты наденешь? Как доберешься туда?

— Ты хочешь, чтобы я ответил на все эти вопросы? — спрашивает он с кислой миной.

— Черт, да.

— Что ж, я буду лежать на снегу, в безопасном месте, далеко от проторенной дорожки, и ждать. Это может быть опасно, но у меня достаточно хорошие зум-линзы. Нет, это не первый раз. У меня будет гид, который отвезет меня туда. За мной никто раньше не гнался. Мы приедем, разместимся и будем ждать. Гид точно знает их поведение, если они начнут приближаться, потому что изучал их передвижения не одну неделю, а может, и месяц. И да, там холодно. Я буду находиться вблизи полярного круга, но у меня для этого есть нужное оборудование. Я прилечу в маленький городок, где меня подберет гид.

— Это так здорово.

Мой энтузиазм лопается, как мыльный пузырь, когда он равнодушно произносит:

— Это моя работа. К такому очень быстро привыкаешь.

Я жую верхнюю губу и произношу:

— Да, но ты не можешь отрицать, что это познавательно.

— Я бы лучше научил чему-нибудь своего ребенка, нежели фотографировал полярных медведей.

— В твоих словах есть смысл, но представь, что возможно однажды ты научишь ее фотографировать, и она поедет на съемки вместе с тобой.

Мы подъезжаем к моему дому, и он выпрыгивает из машины, чтобы помочь мне.

— Я отлично провела время, — говорю я, хватая свои костыли.

— Ага. Пока я не начал вести себя, как брюзга. Прости, что испортил весь вечер, —уныло заявляет он. Подхватывает меня под локоть и помогает дойти до двери.

— Все в порядке, и ты ничего не испортил. У тебя сейчас много мыслей в голове, и я это понимаю.

— Да, надеюсь все обойдется. — Он наклоняется и целует меня в щеку, после чего разворачивается и уходит.

— Бек?

Он поворачивается на ступеньках.

— Безопасной тебе поездки.

Одни кивок, и он уже в машине.