Я на время отключился — на бараньей голове оказался даже избыток мяса для меня. Когда я пришёл в себя, Клеопатра уже сидела на коленях у Хубилая и ловко отбивала его руку, которую он пытался пристроить на некоторых частях её тела. Порфирородной было весело, она просто заливалась смехом:"Хубилаюшка, туда нельзя, мальчикам там делать нечего!" Богдыхан лениво и пьяно возражал:"А вот и нет! А вот и нет! Очень даже есть чего!"

Царица египетская резвилась, как могла. Её кумыс был явно повышенного градуса. Она перескакивала с одного колена хана на другое, кусала его за ушко и что-то в него шептала. Богдыхан, похоже, ещё не встречал девиц подобного темперамента. В конце-концов Клеопатра настолько утомила хана ханов что он, вздыхая и трясущимися руками вытащил из кармана халата золотую дощечку, почесал нос и счастливо уснул.

Клеопатра повернулась к Цезарю и сказала:"Пойдём, козлик мой ревнивый! Ты, небось, думал, что я не соображаю, что делаю? И не таких жеребцов обламывали, а это вообще боров. Эта предельно жирная свинья обещала тебя убить, как только проснётся, а меня завтра, после ночи любви. Поспешай, я тут проездной достала!" - и она помахала золотой дощечкой.

Мы зашли за юрту и Клеопатра быстро отобрала двух огромных бактрианов и мула для меня. Приказав принести побольше воды, она взобралась на верблюда, тоже сделал и Цезарь. Меня монголы с трудом взгромоздили на мула. Порфирородная что-то гортанно крикнула и наш маленький караван отправился в путь. Спящее становище монголов освещалось факелами. Центральный проход был обозначен пиками, на которых были насажены отрубленные головы разной степени гниения.

Клеопатра, всё ещё под действием кумыса, пела странную весёло-заунывную песню и всё время объясняла Цезарю, что бактрианы гораздо удобнее дромедаров, так как на них и без седла можно ездить.

Огромная серебренно-бледная луна освещала дорогу. Перед нами была ровная как доска степь, растворяющаяся в темноте. Мы плелись на запад. Нигде не было не видно ни души, птицы не пели, животные не пробегали. Если бы я когда-либо попытался представить себе дорогу в ад, то она была бы подобной этой. Всё вроде бы спокойно, ничего угрожающего, но всё мёртво…

Вдруг Клеопатра встрепенулась и сразу протрезвела. "Восток чужд мне" — сказала она."Я никогда не пойму, как они думают. А они не понимают моего юмора. Мы пойдём на восток!" Мы повернули на сто восемьдесят градусов и теперь молча потащились по степи в обратную сторону. Степь на востоке не отличалась от степи на западе.

Я шёл всё медленнее и медленнее. Наконец совсем остановился, придавил трубки в груди и взлетел. Я летел вверх, в полную темноту. Я летел в бесцветную боль.