Среди тех немногих, кто прятался на своих овинах от тележного скрипа беженских обозов, был скорняк Афанасий Мельник, пронырливый сквалыга, никогда не надсажавший себя на колхозной работе. Он не любил ходить на собрания, не признавал кино, обходился без друзей и даже в своей семье не пользовался особой любовью. Чаще всего его можно было видеть на своем дворе за хозяйскими хлопотами. На улице ему молча уступали дорогу, потому что надвигался он толчками: из-за ноги, не сгибающейся с детства, он, казалось, ступал шире, чем все остальные люди, и мог сшибить ненароком.

И как ни прятался Афанасий Мельник за личину безразличия ко всему, люди знали, что точит его душу глухая злоба на новый порядок жизни. Никогда не был богат он, но хата его отличалась просторностью и достатком большим, чем у других. Славился он отменной выделкой каракуля. Все, кто выращивал каракулевых овец, не миновали его своими просьбами, потому что шкурки Мельника были лучше других.

Затаясь, пережил Афанасий Мельник тревожный военный перекат н, только узнав, что фронт миновал Киев, осторожно выбрался на свет. А жизнь изменилась. К ней надо было приноравливаться как-то по-новому. Молдавию раздавили враз, чужеземцы увозили все: и скот, и вино, и непокорных. Словно вымерли от горя села.

Мельник начал с пустого места. За все годы, как обзавелся семьей, не выбросил ни колеса старого, ни гвоздя ржавого, ни стоптанных опорок. Все лежало под пылью в своих углах большого сарая. Вот и собрал все это да вышел на местный базар.

И продал!

Люди отходят от любого испуга. Вскоре нашлись и потайные покупатели самодельной виноградной водки. Мельник драл с них втридорога. Кое-как протянул зиму, сбивая копейку к копейке, а к весне получился немалый мешок.

Подался в Кишинев. Кое-кого из старых знакомых нашел. Раздобыл маломальского товару, даже мануфактурки ухватил. Лавку все-таки открыть не решился, все растолкал из дома.

В большом селе почти не было немцев. С румынами Мельник ужился по бесплатным угощениям да еще умудрялся у них кое-что вытягивать. При властях припускал голосу на своих. Хоть и небольшим, а хозяином стал. И пошли дела!

Правда, дома стал для всех чужим. Приходилось утихомиривать семью на свой лад. Каждый день приходил пьяным, глаза отливали злым алым жаром.

И вдруг опять все рухнуло.

Лавка, которой обзавелся под конец, пропала, ну и черт с ней! Да жизнь предъявила другой счет: оказывается, и шкуродерство Мельника, и угодничество перед чужаками, и мелкие их подачки взамен – все осталось в людской памяти. И сельчане, предав его суду, потребовали убрать негодяя с родной земли.

Так и оказался Афанасий Мельник в Кабаньем, за четыре тысячи километров от Молдавии.

До злобы его здесь никому не было дела. Видел: и дети растут без него, и жизнь идет своим чередом. Работал все годы конюхом. Домой приходил только ночевать. Просмотрел в кобылий зад десять лет, пока не отпустили домой.

Уехал. И все, что о нем могли сказать люди, – хромал человек.

…Кроме того, что за десять лет Мельник никуда дальше Шадринска не ездил, Саломахин о нем ничего не узнал.

И снова роились в голове вопросы и догадки: что могло понадобиться Мельнику в чужом для него Свердловске, в месте, которое было для него тягостной и постылой ссылкой.

Позвонил Суетину. Моисеенко пока молчал. Василий Тихонович решил подождать в Шадринске несколько дней.

Суетин дома тоже не терял времени зря. Было ясно, что Афанасий Мельник, не знакомый со Свердловском, интересовался товарным двором не случайно. И Суетин в течение нескольких дней вместе с железнодорожными служащими перебрал все документы по частным услугам товарного двора за два последних года.

Следов Мельника, однако, обнаружить не удалось.

И Суетин в Свердловске, и Саломахин в Шадринске жили в эти дни только ожиданием вестей от Анатолия Моисеенко.

Но Василий Тихонович не умел сидеть без дела. В ожидании звонка от Суетина он проводил дни в отделе милиции, листая журналы регистрации происшествий. А потом наткнулся на книгу, в которой записывались все, кто по разному поводу задерживался милицией., Просмотрел последний год, взял прошлый, позапрошлый, потом следующий…

И наткнулся на фамилию Мельника.

Почти четыре года назад Афанасий Мельник задерживался шадринской милицией на базаре с каракулевыми шкурками, но предъявил колхозную справку, что они принадлежат ему, и был отпущен.

Все-таки выезжал!..

16

В Центральном адресном бюро Кишинева Анатолий Моисеенко сразу же получил справку о месте жительства Мельника Петра Афанасьевича, 1925 года рождения. По профессиональной привычке спросил:

– Где работает?

– В колхозе, тракторист, женат, двое детей, – бойко ответила девушка, понимающая, что оперуполномоченный, приехавший издалека, интересуется адресом не из праздного любопытства.

– Больше с ним никто не проживает?

Девушка вытащила еще одну карточку:

– Пожалуйста: отец…

– Отец?!

– Да, отец, Мельник Афанасий Макарович, 1901 года рождения, пенсионер. Дальше…

– Еще вопрос, девушка! Откуда они прибыли в Молдавию?

– Так… Из Курганской области, Шадринский район.

– И оба живые?!.

– Надо полагать. Иначе этой карточки здесь не было бы.

Девушка весело улыбнулась: она понимала шутки.

Моисеенко: вышел на улицу, зашел на бульвар и сел на первую же скамейку:

– Чудеса – да и только!..

17

В списках пропавших без вести бывают и живые, и мертвые. Но в числе живых мертвых значиться не должно. Анатолий Моисеенко знал, что если человек умирает, то в адресное бюро сообщается об этом в обязательном порядке, и после этого следы человека можно найти разве только в книгах записей актов гражданского состояния. Живой, но потерянный Афанасий Мельник должен был значиться только в списках пропавших без вести, если о его исчезновении было заявлено. Мертвого его из них исключить также не могли, пока смерть не будет официально подтверждена. Когда Моисеенко и Суетин объявили всесоюзный розыск, они надеялись найти Мельника по спискам пропавших без вести в обоих случаях. Розыск ничего не дал. И теперь это объяснялось: Афанасий Мельник, по данным адресного бюро, был жив и никуда, как видно, не терялся…

Чьи же останки найдены на Соколовском торфянике? По документам – это Петр Мельник, сын. По характерной примете и возрасту – Афанасий Мельник, отец. Но адрес, который Моисеенко держал в руках, говорил о том, что нашел он их обоих, тех самых Мельников, живших когда-то в Шадринском районе Курганской области… Чепуха!

Мысли каруселили вокруг одной точки.

Анатолию не терпелось сейчас же позвонить Суетину, но он противился своему желанию как раз из-за того, что оно было первым. Волнение понемногу уступило спокойной рассудительности. «Коль уж прилетел сюда, так надо разобраться во всем этом до конца», – думал он.

И поехал к Мельникам.

Село, название которого Моисеенко и сейчас вспоминает, не иначе как заглянув в блокнот, охватило полукружием огромный косогор. Отыскав сельский Совет, Моисеенко навел справки.

– Петра Мельника знаем. Хороший и дельный тракторист, – ответили сразу.

А получасом позднее мальчишка, погодившийся у сельсовета, подвел его к большой обихоженной хате, укрывшейся в глубине поредевшего сада. Анатолия встретила молодая женщина и провела в дом. Оказалось – жена Петра.

После тревожной беготни и толкотни семья, наконец, собралась и с плохо скрываемым волнением приготовилась к разговору. И после первого же вопроса облегченно вздохнула.

Скрывать никто ничего не хотел.

Афанасия Мельника дома не было. Еще четыре года назад он уехал. Сказал, что в Свердловск. Взял с собой пятнадцать каракулевых шкурок, хотя, зная его, домашние не сомневались, что повез он втрое больше. Надеялся продать их подороже на базаре, а на вырученные деньги купить либо железа, либо шифера, чтобы заново покрыть хату.