Изменения в ее теле очень заметны. Ее спина выпрямляется, руки крепче сжимают мои запястья. Отличная работа, придурок. Ты ее просто напугал.

— Я просто дразню, — тихо говорю я, слегка касаясь кончика ее носа своим. — Вовсе не предлагаю раздеться догола и бегать по хижине как животные.

Ее глаза похожи на зеркала, когда она смотрит на меня, бледно-голубые, почти серебряные.

— Я вовсе не расстроена. Я... бы хотела экскурсию. Пока аттракционы не являются обязательными. — Похоже, она очень довольна своим эвфемизмом.

— О. Значит, ты умник? Буду знать. — Я выхватываю у нее венчик и швыряю его в раковину позади нее, притягивая ее ближе ко мне. Наши тела прижаты друг к другу, и я трачу секунды, пытаясь понять, должен ли попытаться повернуться так, чтобы скрыть тот факт, что у меня бушующий стояк, но у меня не остается времени. Сильвер чувствует это — она должна была почувствовать. Он впивается в ее бедро как стальная дубинка. Я ожидаю, что она взбесится, по крайней мере, станет немного странной, но она этого не делает. Вместо этого она одаривает меня слегка шокированной открытой улыбкой, выгибая бровь.

— Если я умник, то тебя, должно быть, возбуждают довольно странные вещи, — беззаботно говорит она.

— Ты и половины не знаешь. — Я собираю ее волосы в свои руки, наслаждаясь их тяжестью и ощущением, когда откидываю их назад на ее плечи и обнажаю шею. Там, где речь идет о физическом контакте с Сильвер, есть линия на песке; я сам ее проложил, так что знаю, как далеко идти и когда отступать. Целовать ее шею — это определенно не по правилам, но позволяю себе одно медленное, осторожное прикосновение губ к фарфоровой коже ее шеи. Только один... и этого достаточно. Точно такие же красные пятна выросли на щеках Сильвер, но я больше не думаю, что они вызваны смущением.

— Я покажу тебе свои татуировки, и ты сможешь оценить каждую из них, — говорю я ей. — Но думаю, что нам придется заглянуть в ту закусочную, которую я заметил по дороге сюда, чтобы захватить еще немного еды, Dolcezza.

Она хмуро смотрит на меня. Я не знаю, заметила ли она, но ее руки добрались до моей груди, ладони покоятся там, и от этого прикосновения мне чертовски хочется петь. Сильвер наклоняет голову набок и спрашивает:

— Зачем?

— Потому что французский тост, который ты готовила, уже горит, — отвечаю я.

Она чуть не подпрыгивает на фут, когда резко поворачивается и бросается к плите, громко ругаясь как матрос.

— Твою мать! Черт, черт, черт, черт, черт, черт! Деееерьмо, нееееет... — Она выключает конфорку, отодвигает сковородку, а затем начинает бить по пылающим, почерневшим кусочкам французского тоста кухонным полотенцем. Не очень хорошая идея. Я вмешиваюсь, поднимаю ее за талию и сажаю за кухонный стол, затем беру у нее полотенце и использую его, чтобы поднять сковороду за ручку. Все это идет в раковину. Я открываю кран, заливая содержимое сковороды водой, и мини-пожар тут же гаснет.

Сильвер стоит рядом со мной перед раковиной и с угрюмой покорностью смотрит на свою неудавшуюся попытку приготовить завтрак.

— Возможно, это и к лучшему, — говорит она. — Я ужасно готовлю. Уверена, что ты был бы отравлен, если бы съел это.