— Ты не знаешь, кому себя отдаешь, — священник вздохнул. — Ты выбираешь тяжелую жизнь с мужчиной, который всегда будет во главу ставить море.

Гнев вспыхнул в ее груди.

— Боюсь, мы говорим о разных мужчинах. Я вижу его слабости, отец, ясно как день. Но я вижу и человека, признающего свои изъяны. Нет человека без изъянов, и я хочу быть с человеком, который знает, что он такой.

— Это красивые слова, но ты все равно не понимаешь, какой будет твоя жизнь.

— Моя жизнь будет такой, как я выберу.

Священник смотрел ей в глаза, погрузился во тьму ее взгляда, пока не нашел то, что искал. Он кивнул и повернулся к алтарю.

— Так тому и быть. Если я не могу убедить тебя в твоей глупости, научишься сама.

Она не считала, что он был прав, и он точно не мог доказать ее неправоту. Сирша взяла Мануса за руку.

Он посмотрел на нее с радостью в глазах.

— Ты уверена в этом?

— Я еще никогда не была так уверена. Я уже поклялась тебе, Манус, тысячу раз в голове, а если нужно — прокричу до неба. Я пересекла моря в поисках тебя и сделала бы это снова.

— Чем я заслужил такое, — тихо спросил он. — Я никогда не был везучим в таком. Почему ты?

Сирша прижала ладонь к его щеке.

— Я вижу мужчину, которого ты скрывал от мира, и он мне нравится. А тебе, похоже, нет. Пока что.

— Видишь его? И он тебе нравится?

Она не могла ответить. Она хитро улыбнулась и потянула его к терпеливо ждущему священнику.

Она опустилась вслед за ним на колени. Церемония была простой. Повторять слова и действия, священник связал их руки и объявил их мужем и женой. Это было больше, чем свадьба фейри, но меньше, чем она ждала от таких существ.

— Берешь эту женщину в жены? — спросил священник.

— Да, — голос Мануса поднялся под потолок, сильный и уверенный, и ее колени дрожали бы, если бы она стояла.

— Ты берешь этого мужчину в свои мужья?

Она посмотрела в глаза Мануса, в темные глаза с нитями золота и меди.

— Да.

— Тогда властью, данной мне, объявляю вас мужем и женой.

Манус вскочил на ноги, притянул ее к себе и обнял. Он склонился и прорычал ей на ухо:

— Я не буду позорить тебя при священнике, но мы идем домой сейчас.

— Миледи, — сказал священник. — Будьте осторожны.

Она не стала отвечать. Сиршу не растили как принцессу, но она ощущала себя так, спускаясь по ступеням. Манус ждал ее внизу, протянув руку.

Не важно, что под его ногтями была грязь. Не важно, что у него не было титула, что он жил у моря, а не с другими людьми, что у него не было денег или запасов в доме. Он смотрел на нее бездонными глазами, и в них она видела дом.

Он был принцем из коры и земли, ожил от ее желаний.

Манус поспешил по улицам, не отвечая на ее вопросы. Он не слышал ее, пока они бежали по брусчатке к морю.

Их тихое дыхание разбивало воздух. Оно смешивалось со шлепками их ног по вытоптанной земле. Манус распахнул дверь, опустил ладонь на ее поясницу и провел ее через порог.

Хихикая, она прошла в хижину, полную золотого света рассвета. Он сделал позолоченными все края мебели в доме.

— Манус, уже утро.

— Я разбудил тебя слишком рано, — сказал он, шумно закрыл дверь и подпер стулом.

— Что ты делаешь?

— Не даю никому помешать нам.

Она приподняла бровь.

— Помешать? А что мы делаем?

Манус не ответил. Он поднял одеяло с кровати и закрыл им окно. В комнате стало темно, лишь несколько лучей проникало в дыры в ткани.

Она с интересом заглянула в дырку, пока он зажег несколько свечей. Теплый свет заполнил хижину, и его кожа стала бронзовой.

— Манус? — снова спросила она. — Что мы делаем?

Он тут же оказался в другой части комнаты, и она оказалась у стены, прижатая его телом. Он склонился, его губы скользнули от плеча до уха.

— Ты говорила правду? — его голос был хриплым. — У священника?

— Да. Фейри не умеют врать.

— Ах, да. Я забыл, — он поймал ее ухо зубами, нежно прикусил чувствительную кожу, вызывая искры в ее теле до пальцев ног. — Никто еще так не говорил обо мне.

— Тогда все они ошибаются.

Манус отодвинулся, и она снова затерялась в его глазах. Она видела горы с такими зелеными деревьями, что ее глаза болели. Водопады обрушивались с высоты, поднимая облака брызг. Древние звери поднимали головы с рогами, на их спинах были цветы. Она видела мир фейри в его глазах, но и не только это.

— Поцелуй меня, — прошептала она. — Я твоя, Манус из Уи-Нейлла. И другого не будет.

* * *

Манус хотел дать ей незабываемую брачную ночь. Он хотел дразнить ее, шептать обещания ей на ухо, притворяться джентльменом, хоть и не был таким. Она заслуживала всего его контроля и всей страсти.

Но она сказала слова, что делали ее навеки его. Брачный обет мало значил, когда женщина была неверной. Эта странная женщина по своей воле дарила себя, свою жизнь и душу обещанием, которое украло его сердце.

Нити его контроля натянулись, трещали. Он бросился, прижался к ее телу, поглощал ее губы с агрессией, которая удивила его. Она была на вкус как море.

Она жалила его душу как морская вода солнечный ожог, а потом успокаивала боль нежным прикосновением.

Манус прижал ладони к ее лицу, отклонил ее голову, чтобы проникнуть глубже в ее рот. Его ладони дрожали. Он прижал пальцы к ее щекам сильнее и понял со страхом, что в его венах горела не агрессия или страсть. Это было желание, такое сильное и жестокое, что он хотел оставить на ней свой след, даже на ее душе.

Он испугает ее, и ей стоило убежать от него, когда он был таким. Не будет нежных ласк, не будет шепота, только огонь, что поглотит ее целиком.

Но он не мог остановиться.

Он двигался губами по ее высоким скулам, по ее изящному горлу. Она едва дышала, ее ноги дрожали.

— Я не знаю, как быть мужчиной, которого ты заслуживаешь, — прошептал он в ее кожу. — Я не могу быть нежным. Я не могу быть хорошим.

— Ты такой, — прошептала она и сжала пальцами его волосы. — Люби меня, как мужчина любит женщину, Манус. Я не из стекла. Я — фейри, и я больше чем любая женщина, с какой ты был раньше.

Ее слова ударили молнией по его разуму. Они пробежали по его спине и чуть не лишили его ног от желания.

— Я так сильно тебя хочу, — выдавил он. — Я еще никого так не хотел.

Его пальцы дрожали, пока он развязывал ее платье. Он потянул за белый бантик, лента упала шелковой лужицей на пол.

Кружева раздвинулись, ткань едва держалась на ней. Он подвинул ткань, чтобы видеть гладкую кожу ее плеч. На ней не было ни пятнышка. Ни шрамов, ни следов ранок из детства. Сирша была вся из молочно-белой кожи, что становилась серебряной в свете луны.

Он опустил кружево пальцем, подцепив за край. Оно соскользнуло, замерло на ее талии, и она выглядела так, словно выходила из моря в его руки.

Манус видел ее кожу до этого. Видел ее без одежды, но это было другим. Одно дело видеть фейри в ее среде обитания. Другое — видеть ее в его доме, стоящую как уязвимый новорожденный.

— Твои ладони дрожат, — прошептала она.

Он благоговейно смотрел, как Сирша сжимает его ладонь и прижимает к своим губам.

— Ты не знаешь, что будет, — задыхался он, напоминая себе, что она была хрупкой.

— Ты перегибаешь, — она слабо улыбнулась. — Разве нам нужно столько думать?

Если все пройдет хорошо, в ее голове и не будет мыслей, только его вкус. Манус не мог дышать. Он смотрел на идеал, касался ее и переживал, что оставит след.

Его грязные пальцы не должны были трогать ее, хоть он украл ее. Русалки были из легенд. Она была богиней, а он — лишь уличной крысой.

Она шагнула вперед без звука.

— Я не знаю, что делаю, но ты же скажешь, если я сделаю что-то не так?

Он выдохнул с дрожью.

— Почему?

— Что «почему»?

— Почему ты позволяешь мне прикасаться к тебе?

Она улыбнулась и прижала ладонь к его щеке.

— Почему ты думаешь, что женщина этого не хочет?

— Я хорош только для шлюх.

— Кто тебе это сказал? Ты красивый и благородный. Я не узнаю эту робкую часть тебя, которая не понимает мои чувства к тебе. Это на тебя не похоже.

Она была права. Манус был уверенным, он без проблем заманивал проституток в свою постель. Он не колебался с ними. Они радостно пищали, когда он был близко.

Может, в том и было дело. Он не знал, интересовал их собой или деньгами. Скорее всего, деньгами, и он не был обязан ублажать их, если не хотел. Манусу нравилось уделять внимание их нуждам, но после долгого дня работы им платили. Он не переживал, если они не были удовлетворены.

Но если он разочарует ее?

Она заглянула в его глаза, и искра узнавания была такой яркой, что его щеки вспыхнули. Она знала или хотя бы догадалась о его мыслях.

Он прикусил губу, а она отошла. Ее пальцы схватили края платья, и она спустила его с бедер. Оно съехало на пол с шелестом моря, и Сирша осталась перед ним такой, какой прибыла сюда.

Длинные темные волосы обрамляли ее руки, и ее кожа казалась еще бледнее, чем он думал. Волосы покачивались у ее скругленных бедер, заканчивались у тонких ног.

Он смотрел на кожу, поцелованную луной, и тени между ее бедер.

— Я не хочу закаливать тебя, — нежно сказала она. — Ты — не клинок, который я хочу притупить. Я буду брать тебя так, как могу, Манус. Если это по-звериному, то помни, что я отчасти рыба.

Он рассмеялся и провел рукой по спутанным волосам.

— Все не так просто, моя жемчужина.

— Скажи, чего ты хочешь, муж мой, и я дам это тебе тысячекратно.

Ее муж.

Ее муж.

Слова разбили остатки его контроля. Манус выругался, шагнул вперед и подхватил ее на руки. Она обвила его шею, весело смеясь, и звук разбивал потолок и спускался эхом к ним.

Он опустил ее на свою кровать, шепча, что хотел бы дать ей больше. Она заслуживала золота, бриллиантов, что мерцали бы вокруг ее тела, украшая, будто богиню.

Она выгнула спину, и он гладил шелковистые груди. Стон вырвался из ее горла. Он хотел только этого, мечтал, что так будет. Она была нежной, горячей и податливой.

Он склонился и поймал губами горошинку на вершине груди. Гладя языком, он ждал, пока ее дыхание дрогнет, а пальцы сожмут простыни. Он перешел к другой груди.

Сирша была удивительно чувственной. От каждого движения его языка она выгибалась, а когда он прикусывал зубами, она стонала. Это было музыкой для его ушей, и он был рад послушаться ее тела.