Магистрант, ученый и телохранитель
В вихре дерьма, неуклонно засасывающем всю мою учебу в аспирантуре, есть крохотный закуток затишья — наша подсобка при лаборатории. В этой комнатушке ютятся еще трое страдальцев: Тревожный Магистрант, Заправский Ученый и Телохранитель премьер-министра.
Наиболее выпуклой личностью, если слово «личность» применимо к человеку, выныривающему из сутолоки собственных страхов лишь затем, чтобы мгновенно и без остатка раствориться в окружающей суете, является Тревожный Магистрант. Долговязый, патлатый… во всяком случае был патлатым, пока не познакомился со второкурсницей, на первом свидании обронившей, что мужчине длинные волосы не к лицу. И он тотчас подстригся почти под корень.
— Моя подруга не разрешает мне разговаривать по телефону… — оправдывается уже не патлатый, но ничуть не менее тревожный Магистрант, продинамив довольно важный звонок.
Эта фраза настолько меня озадачивает, что я забываю, зачем его искал. От выражения «не разрешает» в устах тридцатилетнего дылды в голове начинается фейерверк, и я на несколько секунд утрачиваю связь с действительностью.
Сойдясь с новой избранницей, Тревожный Магистрант стал стремительно терять остатки рассудка и пребывал в постоянной дихотомии между щенячьим восторгом и всепоглощающим ужасом.
— Она меня бросит. Бросит! Я знаю, она бросит… — причитает он, мечась взад-вперед по лаборатории в лиловых силиконовых перчатках и защитных очках. — Она бросит меня. Бросит. Бросит! — Он выскакивает в коридор, распугивая студентов. — Я знаю. Знаю! Она непременно бросит!!!
Если не ошибаюсь, где-то в окрестностях Парижа хранятся эталоны метра, килограмма и прочих единиц меры. Я бы туда и нашего Магистранта поместил — как эталон подкаблучничества.
— Мы начинаем жить вместе! — врывается он ранним октябрьским утром, вопя и сияя, как неотложка. — Она согласилась. Со-гла-си-лась! Поздравьте меня! — жизнерадостный до тошноты, он скачет по комнате, норовя обнять нас всех разом. — Мы! Мы! Мы будем! Жить! Вместе!
— Когда? — уточняет рассудительный Телохранитель премьер-министра.
— В августе!
Познакомился Магистрант с этой девицей недели три назад, и тотальность умопомешательства товарища по цеху уже внушала нам нешуточные опасения.
— А-а, в августе… — облегченно выдыхаю я. — Ну, тогда может еще обойдется. Глядишь, еще успеете сто раз расстаться.
Обескураженный романтик вытаращился на меня и остолбенел, будто на его глазах я зарезал и съел младенца. К господствующим общественным ценностям Тревожный Магистрант относится как к непререкаемым истинам и даже представить не может, что ему «разрешается» иметь по их поводу личное мнение. Такой же трепетный пиетет он питает к инстанциям, организациям и людям, наделенным каким-либо авторитетом. К профессору Басаду — в первую очередь.
Мелкий подхалимаж, заискивающие улыбки, угодливое поддакивание и готовность залиться смехом при легчайшем намеке на шутку. А профессор Басад постоянно дрючит его без всяких причин — чисто для забавы. Конечно, Магистрант сам напрашивается. Но Шмуэль настолько к нему жесток, что каждый из нас троих, несмотря на субординацию, уже пытался урезонить профессора.
Все впустую. Минимум раз в день перед обедом профессор Басад заходит, с порога пинает Тревожного Магистранта и лишь затем приступает к ритуальному омовению рук. Для него эта издевательская профилактика уже превратилась в неотъемлемую часть церемонии приготовления к приему пищи. Своеобразная методика возбуждения аппетита и стимуляции желудочно-кишечного тракта.
Заправский Ученый совсем иной. Зовут его Ор, он безмятежно спокоен, в любой ситуации сохраняет чувство юмора и имеет привычку заменять существительные в предложениях словосочетанием «fuckin’ shit»8. Особенно забавно в таком изложении звучат описания экспериментов. В полдень Ор неизменно медитирует. Прямо посреди нашего бедлама надевает наушники, закрывает глаза и отключается.
Еще Заправский Ученый любит во время работы издавать разнообразные звуки. Я, кстати, тоже сам с собой разговариваю, охаю, мычу, кряхчу. Будто не на клавиатуре печатаю, а дрова колю. И он точно так же. Мы с ним сидим плечом к плечу, и наш бурный научно-исследовательский процесс сопровождается бессвязным двухголосым звуковым рядом.
Ор тоже подтрунивает над Магистрантом. Каждый приступ смятения нашего коллеги он встречает чем-нибудь еще более циничным, чем я. Порой это несколько отрезвляет Тревожного Магистранта, и тогда он рассыпается в благодарностях. По его словам, мы помогаем ему сохранять остатки мужской натуры. И он просит продолжать, чтобы не дать ему окончательно размякнуть.
Теперь о том, почему я прозвал Ора «Заправским Ученым». Этот эпизод произошел как-то под конец дня, когда суета уже улеглась, труженики науки стряхнули послеобеденный анабиоз, отделались от будничных хлопот, и их помыслы воспаряют ввысь — прочь от досужих дум к чертогам цитадели истинных знаний и мудрости.
Итак, Ор обрабатывает результаты. Точнее, он их уже обработал, вывел на график и теперь силится узреть в нем искру некой высокой истины. Растянет одну ось координат, посмотрит так и эдак, сожмет другую, пристально вглядывается. Потом первую сожмет, вторую растянет.
Я исподтишка наблюдаю. В основном за Ором и его мимикой, на графике интересного мало — наклонная прямая ожидаемых теоретических значений и точки замеров. Но эти точки, при всем желании и моем дружеском расположении к Ору, крайне смутно напоминают искомую наклонную. Общая тенденция результатов больше смахивает на умеренный белый шум вокруг постоянного значения.
Помните рассуждение об абсурдности системы «статьи-гранты — гранты-статьи»? Вот и Ор придерживается мнения, что это нелепо и неэффективно. Но вопреки и наперекор он толкает меня локтем и предельно серьезно спрашивает:
— Скажи мне как ученый, что мы видим на этом графике? — очередной щелчок мышки деформирует изображение в вертикальном направлении. Ничего существенно не меняется. — Есть ли тут зародыш чего-то значительного? Есть ли проявление явления?
— Эм… — расстраивать его не хочется, но и лукавить тоже. — Прости, вижу ли я физическое явление? Или предлог для второй статьи в твою диссертацию?
Он криво усмехается. Заправского Ученого так просто за живое не задеть, и я продолжаю:
— Тогда — да, еще как! Я, как ученый, ответственно заявляю: тут не то что зародыш, тут прям… грозди статей рвутся на свет из каждой точки! Главное, налепи цвета поярче и какую-нибудь объемную штуковину с драматической перспективой… скажем, столбчатую гистограмму или такую, как ее… радиальную сеточную диаграмму забабахай, чтоб все прям ошалели. И это… не миндальничай — попестрее да посочнее.
Ор несколько минут с досадой разглядывает график, потом звонит будильник, он быстро сохраняет пару вариантов чуть по-разному деформированных результатов и переходит к следующему делу. У него все строго по часам. На все стоят таймеры и напоминалки. Без педантичного фанатизма, но четко и продумано. Ни одна минута не пропадает зря. Работать в обществе такого собранного и уравновешенного человека — редкое удовольствие.
Самый нормальный из нас — Телохранитель премьер-министра. Он родился и вырос в кибУце9. Выходцам из кибуцев — этих архаичных инкубаторов социалистической утопии — свойственна детская беспечность и безответственность, забавно сочетающаяся с налетом горделивого ощущения, что они и есть новая соль Земли Обетованной. По сути, изначально кибуц был дальним родственником советского колхоза. А сегодня там уже особо не перетруждаются и, пользуясь былой славой дедов и прадедов — сионистских поднимателей целины, давным-давно живут припеваючи за счет государственных субсидий.
Сходство колхоза с кибуцем весьма условно. Будто один из родственников так и остался в глуши какого-нибудь Мухосранска, а второй укатил кружным маршрутом в Швейцарию, но, заплутав, увяз на полпути в наших песках, отогрелся, остепенился и с годами превратился в цивильную и благоустроенную акционерную ферму. Хоть и с некоторыми, свойственными коммуне, перегибами.
Телохранитель премьер-министра — не типичный кибуцник. Он не обладает пышным букетом кичливого инфантилизма, и действительно после армии был телохранителем, и действительно премьер-министра10. А теперь он заканчивает магистратуру. Телохранитель, как и подобает, железобетонно невозмутим, собран и немногословен. Однако стоит сойтись с ним поближе, и из-за сурового фасада проступает остроумная и легкая натура. Вместе с тем он отличается широким кругозором и гибким подвижным умом. Но для нашего научного руководителя у него припасен цепкий профессиональный взгляд, и я подозреваю, что профессор Басад его побаивается. Во всяком случае, к Телохранителю Шмуэль никогда не обращается первым.
Необходимо дать небольшое пояснение, места которому все никак не находилось. У нас, по примеру США и Канады, существуют три уровня высшего образования: бакалавриат, мастерат, аналогичный российской магистратуре, и докторат. Докторат — это высшая степень, полное название Doctor of Philosophy (Ph.D. — от латинского philosophiae doctor), то есть доктор философии. Скажем, доктор философии по физике или доктор философии по философии. Тут можно бы, как я люблю, развести целую философию по поводу того, что у нас доктор в любой области — он доктор философии. Но мы так поступать не станем, а вместо этого договоримся о терминах.
Чтобы передать реалии, в которых разворачиваются события романа, не обременяя текст странными производными от слов «докторат» или «Ph.D.», я буду использовать смешанную терминологию. Мастерат будет называться магистратурой, обучение на Ph.D. — аспирантурой, а доктор философии (обладатель степени Ph.D.) — просто доктором и иногда доктором наук, чтобы не путать доктора со врачом, а доктора философии с доктором философских наук. Строго говоря, это неточные определения, но они избавят нас от лишней путаницы и диковинных словесных нагромождений.11