Глава 2. Возвращение

Звуки скрипок и дудок плыли над долиной тинга, погрузившейся в вечерний сумрак.

Прислужники скользили между столов с чарками, полными воды, и полотенцами, чтобы пирующие могли ополоснуть руки и лицо. Подобно валькириям, что подносят вино героям в Валгалле, женщины наполняли кубки и рога пивом и мёдом и подавали их своим мужчинам. Перед каждым – тарелка с едой, приготовленная именно для него. Конунг принимал победителей как дорогих гостей, и не было одной общей посуды для всего стола, как случалось иногда. Бочонки с мёдом стояли тут и там, и мореплаватели, вернувшиеся со славой и почетом, то и дело зачерпывали его.

Пиво пили из костяных рогов — кубки имели только те, кто привёз их с запада. Бока многих рогов изрезали руны, и каждому хозяин нарекал собственное имя. Рог Льефа звали — Доблесть. Рог Руна — Слава.

По центру, между длинными столами, колыхался «продольный огонь» — в длинной траншее, протянувшейся от стены до стены, плясало пламя, и через него проносили рог или кубок мёдом, прежде чем их наполнить.

В полумраке зала под звуки труб и барабанов плясали молодые мужчины и незамужние девушки. Те же, кто танцевать не любил, внимали скальдам, певшим о подвигах и доблестных героях. Устроившись у огня и терзая струны, странствующие сказители вспоминали саги о великих битвах.

Льеф сидел за одним из столов с рогом в руках и смотрел на шестерых воинов, плясавших с клинками. Танцоры подняли мечи в ножнах и трижды повернулись кругом. Вынули клинки из ножен и опять взметнули вверх. С лёгкостью и изяществом обратили оружие друг на друга и в этом подобии боя показали зрителям составленную «звезду» с лучами лезвий. Резко разошлись, и мечи их снова взлетели, вычерчивая над головами четырёхугольные звезды. Движения мужчин становились всё стремительнее, под звуки барабанов и волынок клинки скрещивались с клинками, пока в один момент все шестеро танцоров не подскочили вверх, чтобы тут же отпрянуть назад от центра круга — пляска завершилась.

Трижды в год собирались Люди Севера на великие празднества. В священных местах и храмах проводили пышные обряды. И все от мала до велика спешили поучаствовать в церемониях в честь одного из древних богов.

Тут же на пирах произносили слова клятв и принимали обеты. На таком же пиру прошедшей зимой Рун, побратим Льефа, встал со скамьи, поднял рог и дал обет, что не пройдёт и двух зим, как он отправится с дружиной к западным берегам и убьёт тамошнего конунга Альдадра.

И пусть обещания звучали в момент веселья и, скорее всего, от жажды славы, когда головы туманил пряный мёд, исполнялись они верно. Победив или умерев, но клятву следовало сдержать.

Льеф, как и должно свободному северянину, прославил себя доблестью и храбростью в бою. Доброе имя и слава стали целью его жизни. И как любой из его братьев, обвинений в трусости он боялся больше, чем смерти. С детства Льеф слышал слова отца и дядьёв: «Слава переживет воина на века» и «Только одно не имеет смерти: погибшего слава».

Невыполненный обет виделся ему страшнейшим из возможных грехов. Обман он считал позором воина, а ложь — наиболее противным поступком для свободного человека.

Льеф встал следом за Руном и сказал, что вместе с ним выполнит клятву.

Прошло полгода. Из плаванья вернулось три драккара из девяти. Зато палубы их полнились добычей — дорогими тканями, золотыми браслетами… и рабами.

Льеф со свистом втянул воздух и снова выпустил его из ноздрей. Поднёс кубок к губам, но так и не сделал глотка.

Сегодня утром он принёс дары к трону конунга. Конунг Эрик встал со своего места, обнял его и приветствовал как сына. Но всё же Эрик задал вопрос, который заставил Льефа испытать стыд.

— Всю ли добычу ты мне показал, благородный Льеф?

Эрик был мужем высоким и статным. Все соглашались, что не было среди знатных северян более привлекательного и представительного. Густые мягкие волосы его блестели как золото. Сильное тело, умные глаза.

На пиру он был весел, на тинге — красноречив, к друзьям великодушен, а к врагам — суров.

Иными словами, Эрик был красавцем. И хотя имел жену, не одна девушка смотрела с тоской ему вслед.

Льеф смотрел в его бледно-голубые, как чистое небо зимой, глаза, пытаясь угадать, есть ли в словах конунга подвох.

«Он не мог знать. Наверное, не мог. Да и разве изменит что-то в хозяйстве конунга одна рыжеволоса рабыня? Раненая чужачка и в поле-то работать не сможет».

— Я всё тебе показал, — сказал Льеф, — что достаточно ценно, чтобы тебя заинтересовать.

— Вот как? — Эрик нахмурился, как будто что-то всё-таки проведал.

— Конечно. Ведь не захочешь же ты, чтобы я клал к твоим ногам снятый с убитого башмак? Или другой мешок кожи, такой же бесполезный?

— Пожалуй, так, — Эрик, казалось, развеселился. Он хлопнул Льефа по плечам, и тот перевёл дух. — Ты хороший воин, Льеф. И ты выполнил данный обет, как и твой брат. Вы двое — гордость моя. Не зря я тебя воспитал.

Он крепко обнял Льефа, задержав в объятьях немного дольше, чем тот хотел, но затем отпустил и, взмахнув рукой, приказал:

— Сегодня устроим пир. Пусть женщины достают лучшие яства из закромов! Сегодня с юга вернулся мой сын! И ещё один юноша, которого я люблю не меньше!

Напоследок конунг выбрал себе из добычи лучшие украшения и одарил Льефа наручем, который достал из сундука — как одаривал только лучших из героев, вернувшихся с чужих берегов.

— Носи его, — сказал Эрик негромко, надевая изукрашенный орнаментами обруч на руку Льефа, — и помни меня.

Льеф сглотнул, но ответил лишь кивком.

— Сестра моя выткала знамя, и ворон распускал крылья для полёта на том полотне. Удача рода конунгов передалась нашей дружине через её руки, и едва мы высадились на берег, знамя наполнил ветер, предвещавший победу — как всю дорогу наполнял наши паруса! — голос Руна, возвышавшегося над дружинниками, перекрыл шум музыки, и все взгляды устремились на него.

Дружинники, вместе ходившие в поход, по возвращению домой сидели рядом и на пиру. И Рун был во главе их стола, а Льеф — по правую руку от него, хотя на чужом берегу они вместе направляли дружину в бой.

В венах Руна текла чистая кровь, в то время как судьбу Льефа навсегда запятнала судьба его матери, рождённой от рабов.

На плечах Руна лежал шёлковый плащ до пят, вышитый золотом. А сверху стлались волны золотистых, как лучи утреннего солнца, волос.

Льеф отвернулся, предпочитая разглядывать гостей. Он был в таком же плаще из тонкого же шёлка, с искусным шитьём по краю.

Женщины, как велел обычай, расположились за отдельным столом. Самая знатная — во главе, а другие — по бокам от неё. Они тоже сидели по старшинству, как и мужчины, и чем выше положение мужа, тем знатнее считалась и жена. Порядок этот был настолько важен, что нередко из-за него между гостями возникали громкие споры, кончавшиеся смертельной враждой.

Девушки в платьях из льна и шерсти скользили вокруг столов, разнося рога с напитками. Разноцветные юбки их казались всполохами пламени на фоне тёмных одежд мужчин.

Головные повязки покрывали заплетённые в косы волосы. Яркими пятнами выделялись в полумраке алые, шитые золотом ленты. Желая выделиться перед подругами или привлечь взгляд мужчины, каждая по-своему укладывала эти ленты — кто конусом, кто шаром.

Длинные волосы дозволялось носить лишь свободным людям: рабам и женщинам дурного поведения их обрезали.

Лишь светлые кудри считались признаком красоты — такие, как у Руна. Терпимо относились и к каштановому цвету. Любили, правда, и рыжие — подобные шевелюре Тора.

Но чёрные, как у Льефа, считались безобразными. Если же кому-то не везло родиться ещё и со смуглой кожей, а затем борода его оказывалась густой, как у тролля, внешность его служила верным признаком колдовской крови.

Борода у Льефа толком не росла — и когда ему едва исполнилось двадцать, Льеф начал коротко стричь её, оставляя лишь небольшую щёточку вокруг подбородка и губ. Мягкие шелковистые волосы падали Льефу на плечи. Чёрные, как сердце колдуна, они доходили до пояса, и хотя Льеф был довольно красив для полукровки, его шевелюра выдавала происхождение с головой.

Ещё в детстве он чувствовал себя вороном среди голубей. Мальчишки частенько смеялись над Льефом. И только сила помогала разобраться в том, кто прав.

Когда он едва появился на свет, служанки оставили его, завёрнутого в пелёнки, на полу. Он лежал так несколько часов, пока отец решал — что делать с сыном рабыни. И всё же ярл Хальдор поднялся на ноги, подошёл к младенцу и, взяв на руки, уложил к себе на колени. Это значило, что ярл признаёт сына и готов дать ему имя. И тут же няньки захлопотали, отыскивая чаны с водой, чтобы искупать малыша.

— И тут брат мой вскочил на борт драккара и, пробежав по вёслам, спрыгнул на берег. Он первый пошёл в бой, и сразу же противники окружили его со всех сторон. Прыжком уклонился он от копья, летевшего в грудь, чтобы тут же нанести удар мечом. И два клинка с такой скоростью плясали в его руках, что казалось, их три, не меньше, — продолжал тем временем Рун.

И Льеф обнаружил, что все взгляды устремлены на него. Он легонько толкнул Руна локтем под ребро, давая понять, что пора сворачивать рассказ, но Рун, ничуть не стесняясь, продолжил:

— Меня самого окружили. Копья и мечи смотрели на меня со всех сторон. Я оттолкнулся ногами от мягкой земли и прыгнул через головы врагов, чтобы тут же нанести удар в спину их вожаку, вот так! — он продемонстрировал приём движением руки, и все взгляды снова обратились к нему. — Я резал и кромсал, и никто от меня не ушёл!

— Льеф, а Льеф! — раздался звонкий голос из-за спины, и Льеф обернулся на оклик.

Перед ним стояла девушка в зелёном льняном платье с рукавами, украшенными шитьём. Плечи её укрывала шерстяная шаль, из-за пояса виднелось множество мешочков и кошельков, а на высокой груди лежали в несколько рядов золотые бусы.