Глава двадцать шестая

Харпер

Наши дни

Харпер постучала в уже знакомую дверь и отступила назад. Как всегда её сердце пропустило несколько ударов о того, что скоро она окажется рядом с Лукасом.

Дверь открылась. Лукас поглядел на Харпер с выражением чуть менее настороженным, чем в первые два визита, когда она оказывалась на его пороге совершенно неожиданно. Конечно, у неё не было возможности предупредить о своём появлении, но всё же…

— Привет.

— Привет.

Харпер сунула руку в большую сумку, висевшую у неё на плече, достала записные книжки мамы и протянула их Лукасу.

— Они принадлежат тебе.

На лице Лукаса промелькнуло сомнение, с примесью легкой настороженности.

— Нет. Я всего лишь их нашёл. Они твои.

Харпер покачала головой и достала толстую книгу из сумки. Она передала «Графа Монте-Кристо» Лукасу и увидела, как его глаза вспыхнули от удивления, удовольствия и восторга.

— Я подумала, она может тебе пригодиться, чтобы лучше понять смысл маминых записей.

Лукас не пытался отказаться или вернуть книгу, как сделал с заметками. Он взял её и прижал к груди, словно та была драгоценностью.

Харпер посмотрела поверх плеча Лукаса, разглядывая пляшущие отблески огня на стенах.

— Можно мне войти? Я не задержусь надолго.

Лукас молча отступил назад.

Харпер зашла внутрь и закрыла за собой дверь. Она положила блокноты на пустую кровать рядом с дверью, и он на мгновение задержал на них взгляд, прежде чем снова посмотреть на Харпер.

— Я бы хотела, чтобы записи моей мамы были у тебя.

— Но почему?

— Потому что… Мне кажется, они были предназначены именно тебе.

Лукас нахмурился.

— Что ты имеешь в виду?

Харпер вздохнула и подошла к нему поближе.

— Я сама не совсем понимаю, что имею в виду. Просто… я так чувствую. — Она покачала головой. — Я не всегда прислушиваюсь к своей интуиции или внутреннему голосу, но думаю, эти блокноты должны быть у тебя, вот и всё. Я не обдумывала всё это очень тщательно. Просто привезла их сюда, и надеюсь, ты не против. К тому же, я кое-что узнала сегодня днём и хотела… В общем, я хотела расспросить тебя об этом, узнать твоё мнение, потому что…

— Харпер.

Лукас произнес её имя, ничего больше, но в его голосе звучала нежная, мягкая мольба похожая на: «Прошу, помедленнее. Дыши. Я пытаюсь понять тебя», и этого оказалось достаточно, чтобы Харпер перестала мямлить и собралась. Она чувствовала, что Лукас смотрит на её, изучает и пытается понять, как никто другой. Даже не смотря на то, что не всегда знает значения слов, которые она использует.

— Агент Галлахер позвонил мне сегодня днём и сообщил, что найдены доказательства, что моих родителей застрелили.

— Застрелили? Чем? Стрелами?

— Нет-нет. Пистолетом.

— Я думал, они погибли в аварии.

Харпер села на кровать; металлические пружины мягко скрипнули.

— И я так думала. Я всегда считала, что мы трое попали в аварию, а машину просто не могли найти. Я верила в это всю свою жизнь. Даже несмотря на то, что место, где нашлась машина, было странным, — она наморщила лоб, — то, что она была найдена на дне того каньона, лишь подтверждает их слова... Я так, так запуталась… Я не знаю, что думать, что чувствовать. — Она на мгновение замолчала. — Ты кого-нибудь видел возле этого каньона? Или, возможно, знаешь что-нибудь, что могло бы объяснить произошедшее с ними?

Лукас сделал несколько шагов к кровати и сел на неё, пружины издали глубокий, громкий скрип.

Харпер стала ещё острее ощущать его присутствие, силу его мужественного тела; его колено оказалось всего в нескольких дюймах от её, это нервировало и вместе с тем дико волновало.

— У меня нет для тебя ответов. Однажды, спускаясь вниз по каньону, я увидел, как солнце освещает что-то на дне. Машина была почти полностью покрыта ветками и листьями. Когда я заглянул в окно, то… увидел их там. Кулон лежал на сиденье. Багажник был приоткрыт, а внутри лежал только синий рюкзак. Я взял его с собой и снова полез наверх. Иногда я возвращался туда, сам не знаю, почему. Может быть, потому что твоя мама казалась… реальной, живой. Я так хотел… даже не знаю... Наверное, я хотел отблагодарить её. Она… её слова… её мысли… они поддерживали меня, с ними мне хотелось жить.

Харпер моргнула, слезы жгли ей глаза. Лукас сказал, что навещал их, чтобы приободрить её, показать: её родители не были одни. Но это и ему помогало не чувствовать себя таким одиноким.

«Ты разбиваешь мне сердце», — подумала Харпер, затаив дыхание.

— Я знала, что права.

— В чём?

— Эти заметки предназначены тебе.

Лукас улыбнулся своей неуверенно-очаровательной улыбкой, Харпер улыбнулась в ответ, застенчиво проведя пальцем по одной из открытых пружин.

— Чему ты научился у неё?

— У твоей мамы? — Он на мгновение прищурился, глядя в окно, очевидно, серьезно обдумывая вопрос. Когда он снова посмотрел на неё, то спросил: — Ты читала её? Книгу, о которой твоя мама рассказывала в классе?

— Граф Монте-Кристо? — Харпер одарила его сияющей улыбкой. — Да, дважды, и смотрела фильм.

— Фильм? Есть ещё и фильм?

Она улыбнулась. Ей нравилось, что он задавал вопросы скорее как утверждение, словно для того, чтобы повторить новое слово, новую информацию, а не услышать подтверждения.

— Да, и очень хороший. Так не всегда бывает, когда экранизируют книги. Ты когда-нибудь… ты когда-нибудь смотрел кино? — Харпер чувствовала себя неловко, но если не спрашивать и не задавать вопросы, то она никогда не узнает Лукаса получше, а ей так этого хотелось. Она провела с ним достаточно времени, чтобы понять — Лукас не спешит рассказывать о себе.

— Я никогда не смотрел кино, но слышал о нём, когда был ребенком. И я смотрел телевизор.

Харпер кивнула.

— Кино — это как телевизор, только на большом экране. — Харпер было странно говорить подобную фразу человеку примерно одного с ней возраста. — Как бы то ни было, «Граф Монте-Кристо» — одна из моих самых любимых историй. Она о мести, но в большей степени, как мне кажется, о прощении.

— Я попытался понять историю только из того, что писала и думала о ней твоя мама. И по вопросам, которые она задавала. Я не знал этого слова раньше — месть. Это значит злиться, а потом сводить счеты. Но твоя мама была похожа на тебя. Она думала, что эта история больше о прощении. — Лукас сделал паузу. — Твоя мама считала, что большинство людей — хорошие. Она надеялась, что её ученики будут думать так же.

— А как ты считаешь?

Его губы слегка дрогнули.

— Но я ведь не её ученик.

— Ученик. Ещё какой. Я думаю, ты изучил её мысли и идеи — то, что она находила важным и ценным — более внимательно, чем любой мальчик или девочка из её класса.

Казалось, Лукаса это обрадовало.

— Возможно. Но… не знаю, верю ли я, что хороших людей больше, чем плохих. Я не знаю достаточно о мире за пределами этой книги. А я её ещё даже не читал. Но твоя мама заставила меня почувствовать… — Казалось, он подыскивает подходящее слово.

— Надежду? — предположила Харпер.

Они посмотрели друг на друга.

— Надежду, — повторил он. — Да. Твоя мама дала мне… надежду. Она научила, что в мире есть и хорошее, и плохое. До нее я этого не знал.

— То есть ты думал, что в мире есть только плохое?

— Я… не был уверен. Дрисколл так думал.

— Дрисколл? — Она нахмурилась. — А что ещё думал Дрисколл?

— Не знаю. Мне было всё равно.

Лукас отвернулся, явно не желая больше говорить о Дрисколле. Однако через мгновение он снова посмотрел на Харпер. Леа наклонила голову и скользнула взглядом по его лицу. У него были такие красивые глаза — голубые с золотом, закатно-голубые, миндалевидные, с длинными густыми ресницами. Они резко контрастировали с мужественным видом всех остальных черт лица — загорелой кожей, острыми скулами, квадратной, покрытой щетиной челюстью. И очевидной силой его мускулистого тела. Харпер не стала любоваться его телом. Она запретила себе. Она была уже достаточно взвинчена. Взволнованна. Смущена.

Раз Лукас не хотел рассказывать о Дрисколле, она не будет продолжать расспрашивать и лучше вернется к теме, о которой ему, казалось, удобно говорить.

— В некотором смысле… возможно, ты знаешь мою маму лучше, чем я. Или по крайней мере… другую её сторону. Мама для меня всегда была отражением заботы и дома, всего прекрасного и уютного, чего у меня с тех пор так и не было.

Она взглянула на Лукаса, обдумывая свои слова.

— Я не знаю, может быть, я боюсь, что чтение… — она кивнула в сторону записей, — как-то затуманит и исказить мои другие воспоминания о ней.

Лукас пристально смотрел на неё. Харпер не могла понять выражение, застывшее на его лице.

— Что? Почему ты так на меня смотришь?

— Потому что ты — честный человек. Я могу это сказать. Хотел бы я… если бы я только мог.

Харпер не совсем поняла, что он имел в виду, но почувствовала, что это был комплимент. И всё же он был не совсем прав.

— Я не всегда честна, — выпалила она. — Иногда храню некоторые вещи внутри себя… И довольно часто, на самом деле.

— Правда?

Лукас выглядел смущённым, и Харпер тихо рассмеялась.

— Иногда я много болтаю, чтобы уклониться от определённой темы или если не хочу что-то рассказывать.

Лукас задумался, а затем улыбнулся, будто она прояснила то, что его смущало, и выглядел при этом непередаваемо милым.

— Держать свои чувства при себе — это совсем не то же самое, что лгать. Разве не так?

— Наверное. Что ты держишь в себе, Лукас?

Он грустно вздохнул, но всё же ответил:

— А что я не держу при себе? У меня нет другого выбора.

Харпер покраснела, слегка поморщившись от собственной бестактности.

— Это был глупый вопрос. Я…

— Нет, не глупый. На самом деле, деревья, птицы и все лесные животные знают мои секреты.

Иногда я захожу в чащу леса и кричу их с вершины скал. И все вокруг замирают, чтобы послушать.

Она тихо рассмеялась.

— Тебе становится легче, после того, как ты их выпускаешь наружу? Даже просто в лес?

— Да, — он ухмыльнулся, и сердце Харпер пропустило удар. — Попробуй как-нибудь.