— Это правда, что Мари уехала? — Сибил нарушает неловкое молчание за обеденным столом. — Этого не может быть. Ей же было здесь так хорошо.

Никто не отвечает.

Звон посуды и столовых приборов заполняет тишину.

Я смотрю на тарелку с горячим супом из морепродуктов, стоящую передо мной, не в силах прикоснутся к ней, крепко сжимая в кулаке ложку.

— С ней все в порядке? — Сибил не желает менять тему разговора, но я не удивлен. Она делает это скорее из любопытства, чем из сострадания. — У нее какие-то семейные проблемы?

Одрина вздыхает.

— Хадсон узнал, что Алек обрюхатил Мари.

За столом воцаряется тишина.

Алек давится водой со льдом.

— Одрина, — отчитывает ее Сибил. — Нехорошо выдумывать.

— Это правда, — ухмыляется Одрина. — Я знала, что она что-то скрывает, но никто не хотел меня слушать. Вы все были очарованы своей дорогой Марибель, словно она второе пришествие Христа.

— Одрина. — Дюк прокашливается, когда произносит ее имя. — Хватит.

— Боже, люди, я так устала от вас и ваших заблуждений. — Ее голос становится громче. — Устала о того, что никто никогда меня не слушает.

— Хадсон, это правда? — Мама впивается в меня взглядом, и все за столом смотрят в мою сторону.

Я роняю ложку, отодвигаю стул, швыряю чистую салфетку поверх нетронутого супа и молнией мчусь к двери.

Мне нужен воздух.

Мне нужно уйти от этих людей.

Захлопнув за собой раздвижную дверь, я бреду к самой дальней от обеденного зала веранде. Ухватившись за перила, закрываю глаза и делаю глубокий вдох.

Мари уехала час назад, и я ощущаю ее отсутствие каждой клеточкой своей кожи. Сильнее, чем ожидал. Сильнее, чем считал возможным.

Звук открывающейся и закрывающейся двери вырывает меня из моих мыслей.

— Когда ты уже поймешь, что я единственная женщина, которая тебе подходит? — Голос Одрины напоминает звук ногтей, скользящих по школьной доске. Я не желаю смотреть на нее. — Хадсон, мы были тогда так молоды. Мы были просто детьми. Я совершила ошибку. Ужасную, эгоистичную ошибку. Но никогда не прекращала любить тебя. А ты никогда не переставал любить меня.

— Ошибаешься, — говорю я, стиснув зубы. — Я перестал любить тебя в тот день, когда застал трахающейся с моим лучшим другом в нашей постели.

— Я миллион раз объясняла тебе, что хотела бы повернуть время вспять и изменить это, но не могу. — Она скулит, как маленький капризный ребенок, и от этого я сжимаю перила еще сильней.

— Одрина, уходи.

— Нет, пока ты не посмотришь на меня.

Я качаю головой, стиснув зубы, и смотрю на волны. Обычно я нахожу в них умиротворение, но сегодня они особенно беспокойны.

— Из-за тебя, — говорю я, — я не могу никому доверять. Не могу любить никого другого. Я провел почти целое десятилетие, обманывая себя, лишая счастья, которого заслуживал. — Наконец я смотрю ей в глаза. — А теперь убирайся к черту с глаз моих, жадная маленькая потаскушка.

Одрина замирает, раскрыв рот.

— Уходи. — Мой голос грохочет, заставляя ее, наконец, убраться как раз в тот момент, когда на улицу выходит Алек. Она протискивается мимо него, убегая в слезах.

Но мне абсолютно плевать.

— Эй, старик. — Алек засовывает руки в карманы. — Я просто хотел сказать, что понятия ни о чем не имел. Надеюсь, вы расстались не из-за меня.

Я молчу. Это не его вина. И я не злюсь на него.

Я злюсь на обстоятельства.

Злюсь из-за того, что был так близок к тому, чтобы познать любовь и освобождение, которые жаждала моя душа все эти годы… только чтобы потерять все в одночасье.

— Не волнуйся за нас, — говорю я и кладу руку ему на плечо. — Наши разногласия никоим образом не связаны с тобой.

По крайней мере, не в том смысле, в котором он думает…

— Ты собираешься поступить правильно? Позаботишься о них? — спрашиваю я. Хотя я удручен тем фактом, что Мари скрыла от меня свою беременность, хочу быть уверен, что о ней позаботятся.

Алек усмехается.

— Издеваешься? Я не хочу быть отцом.

— У тебя нет выбора. Она ждет от тебя ребенка.

Он придвигается ближе, словно собирается открыть мне секрет.

— Утром я пытался уговорить ее, ну, знаешь, избавится от ребенка, а она взбесилась. Тогда я просто сказал ей то, что она хотела услышать, чтобы ее успокоить.

Моя кожа горит. Я весь горю.

— Ты должен помочь ей, Алек. У нее ничего нет.

— Мари справится. Она ведь может получать пособие от государства или что-то в этом роде?

— То есть, это не твоя проблема? Ты это пытаешься сказать?

— Хад, успокойся, — усмехается он. — С ней все будет в прядке.

— Откуда ты знаешь?

— Она умная девочка, встанет на ноги. Такие, как она, всегда справляются. — Алек проводит рукой по волосам, он смотрит куда угодно, только не на меня. Я заставляю его нервничать, и правильно. Я знаю этого парня всю свою жизнь и ни разу не видел, чтобы он брал на себя какую-либо ответственность, если это не касалось его работы.

Его поведение разочаровывает, но оно вполне ожидаемо.

— Если не собираешься ей помогать, скажи ей это сейчас, — говорю я. — Скажи ей об этом, прежде чем она родит и поймет, что ты не собираешься быть рядом. Да и никогда не собирался.

Он молчит, и я молю Бога, чтобы до Алека дошел смысл моих слов, но по нему это сложно понять.

— Поступи правильно, Алек. — Я хлопаю его по плечу, прежде чем уйти. — У тебя есть только один шанс, чтобы поступить правильно. Потом будет поздно.

Мне нужно убраться из Монтока и вернуться в город, в свой офис, к рутине, которая помогала мне пережить последнее десятилетие моего существования.

Здесь мне больше нечего делать.