ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Я видела саму себя.

Я была одета в бледно-зеленый больничный халат, и мои растрепанные, сальные волосы свисали на спину. Плечи были сгорблены, а голова опущена, когда я сидела в темном деревянном кресле-каталке больницы, рядом с пустым инкубатором. Барри Ричардсон присел передо мной на корточки, положив руку мне на плечо, подавшись вперед.

Я не плакала.

Этот момент я помнила, я не плакала. Не тогда. Не тогда, когда доктор Паттерсон своим мягким, извиняющимся голосом объявил время смерти. Я не плакала тем утром, всего несколько часов назад, поскольку он объяснял, почему они должны были убрать системы жизнеобеспечения. Поскольку он сказал: «Ноль шансов выжить».

Мой желудок яростно сжался, а зрение затуманилось. Мое дыхание вырывалось большими глотками, разрывая стерильный больничный воздух, и я упала на колени.

— Боже, нет, — прошептала я, крепко зажмурившись.

Машины больницы шипели, щелкали и пищали. Я открыла глаза, и перед глазами поплыл бело-голубой узор больничного линолеума.

— Я очень сожалею о вашей потере, — сказал доктор Паттерсон тем же ровным, размеренным голосом. Я вспомнила, как гадала, учился ли он этому в Медицинской школе — идеальный тон для выражения соболезнования.

Голос Барри оборвался в неровном рыдании. Я уставилась на него во все глаза. Слезы текли по его лицу, оставляя темные мокрые пятна на белой Оксфордской рубашке. Эту часть я не помнила. Я совсем забыла о его слезах.

Я глубоко вздохнула и заставила себя посмотреть на сгорбленную фигуру в кресле-каталке. На саму себя.

Карен в кресле не шевелилась. Она никак не отреагировала на слова доктора Паттерсона. Мередит лежала у нее на коленях, Карен обхватила ее дрожащими руками. Маленькое неподвижное тело было завернуто в розовые и голубые полосы больничного одеяла. Я качала ее у себя на груди все утро, пока аппараты, поддерживающие ее жизнь, медленно, один за другим выключались. В ее крошечных ручках и в лентах вокруг лодыжек все еще торчали иголки. Но она уже начала холодеть. Я вспомнила, как быстро остыло ее маленькое тельце.

Карен Ричардсон не плакала, женщина, сидевшая в кресле-каталке, та, что все еще была замужем за Барри, которая только что стала матерью, а потом вдруг, к своему ужасу, так и не стала матерью.

А я рыдала, сидя на полу пещеры и наблюдая за собой. Наблюдая за своей дочерью.

Доктор Паттерсон потянулся к Карен, сидящей в кресле, его руки пересекли пространство между вращающимся офисным креслом и ее сгорбленными плечами.

— Нет, — услышала я свой собственный сдавленный и хриплый голос. — Не забирайте ее!

Барри опустился на колени рядом со мной и прижался лбом к моему лбу.

— Карен, — сказал он. — Она уже ушла.

Женщина в кресле-каталке издала низкий животный звук, похожий на глубокий вой. А потом… раздалось сдавленное, мучительное рыдание и слово «нет».

Нет. Нет. Нет.

Им пришлось вытаскивать ее из моих рук. Когда Барри удержал меня, я ударила его. Моя рука метнулась вперед, следуя за Мередит, и врезалась в лицо мужа так сильно, что я сбила с него очки, и они упали на пол.

Круглая черепаховая оправа скользила по холодному линолеуму, остановившись прямо перед моими грязными коленями, когда медсестра, наконец, оттащила холодное маленькое тело Мередит от кричащей, истеричной женщины в кресле-каталке, женщины, которой они скоро дадут сильное успокоительное. Я попыталась отвернуться, когда медсестра прошла мимо меня, но я все видела. Я видела, как на полу поблескивают очень дорогие очки моего бывшего мужа. Я видела, как доктор Паттерсон шепотом попросил у медсестры успокоительное.

И я увидела прекрасное маленькое личико моей дочери. Ее темные ресницы. Ее рассыпавшиеся пушистые волосы.

Моя Мередит.

Я рухнула на пол пещеры, дрожа и подтягивая колени к груди.

— Уходи! — услышала я свое рычание.

Мои глаза крепко зажмурились, а щека прижалась к холодной грязи пола пещеры. Эту часть я тоже помнила.

— Карен, пожалуйста, — сказал Барри. Его голос дрожал. Он опустился передо мной на колени, вспомнила я. Он опустился передо мной на колени и раскрыл объятия. — Пожалуйста.

Я услышала, как кресло-каталка заскрежетала по полу, когда женщина, которая была мной, отстранилась от своего мужа.

— Нет, — ответила она. Ее голос был почти визгливым. — Не прикасайся ко мне! Просто уходи!

Я открыла глаза достаточно широко, чтобы увидеть, как плечи Барри вздрогнули, а голова упала на грудь. Мое сердце пронзила острая, пустая боль. Мы могли бы найти некоторое утешение друг в друге, поняла я. Какая же ты идиотка, Карен Макдональд.

Какая же ты огромная, гребаная идиотка.

Голоса затихли, запах дезинфицирующих средств и детской присыпки постепенно сменился тяжелым запахом горелого в пещере. Больничная палата медленно исчезла, и я осталась одна в огромной давящей темноте, свернувшись калачиком на холодном полу пещеры. Я впихнула кулак в рот, чтобы заставить замолчать мои всхлипы.

***

В конце концов слезы высохли, и мои окоченевшие ноги начали ныть. Я оттолкнулась от земли и потерла ладонями глаза.

— И что теперь? — прошептала я в темноту. Голос вернулся ко мне эхом.

И что теперь? И что теперь? И что теперь?

Я встала и попыталась вернуть себе немного тепла, прежде чем поднять руки и медленно повернуться в темноте. Я ничего не почувствовала. Воздух в пещере был совершенно неподвижен. Во рту у меня появился горький привкус, и я с трудом сглотнула.

В пещере невозможно было судить о времени. Я продвигалась вперед шаркающим шагом, медленно ступая по гладкому наклонному полу, глубоко дыша и стараясь ни о чем не думать. Наверное, я шла уже минут пять. Или пятнадцать. Или пятьдесят.

Постепенно темнота, окутавшая меня, начала рассеиваться. И снова я поняла, что вижу свои пальцы — десять бледных точек, плавающих перед глазами. Мой желудок сжался. Я замерла, чувствуя, как в ушах пульсирует бешеный стук сердца. Что, черт возьми, я увижу на этот раз?

Но я уже знала.

Я и так это знала.