ГЛАВА 1

Буря, что бушевала два дня, терзая ивы на берегу и вызывая возмущенные вопли скоп, заканчивалась утром, когда архимастера Мира нашли мертвым. Он был в кресле у окна в своей комнате, укутанный в плащ, глядя на море. Метка Пророка была черной вокруг его глаза, словно сгорела. Может, так случалось, когда умирал высший мастер. Это предположил ученик толпе других, выглядя потрясенно. Это был тринадцатилетний юноша с первого года. Джулиен Имара подумала, что это странно.

Утро было тихим после бури. Ветер рассеялся, он унес с собой душу Пророка.

Учеников собрали в столовой после рассвета. Луч света пронзал окно над высоким столом, падал на комнату, слепя учеников, смотревших вверх. Архимастера сидели за стульями с высокими спинками за тем столом, самый большой стул пустовал в центре. Дрожащим голосом архимастер Хендин сообщил, что на следующей неделе уроки отменены. Поэты в Вассилиане, которые уже получили кольца, которые собрались в том северном замке, чтобы изучать восстановленные чары, были вызваны на остров Академии. Ритуалы похорон архимастера должны проходить по закону. Для высшего мастера — тем более. Этого не было в последние тридцать лет. Для студентов правление архимастера Мира казалось вечным, как дубовые рощи и камень острова.

Джулиен наблюдала за этим, ощущая себя воробьем на подоконнике, заглядывающим в комнату, где беспокоились люди. Она ощущала сожаление из-за утраты архимастера Мира, чей голос все его годы звучал в этих залах с силой. Он вел себя благородно, как король. Казалось, такой человек не мог угаснуть. Стать трупом в кресле, глядя на воду, которую он не пересекал с юности. Его окно давало вид на запретную границу, на темный лес на берегу континента.

Джулиен часто думала уйти. Был шанс вернуться домой, сказать, что она ошиблась, придя сюда. Что она была готова стать полезной. Может, даже выйти замуж. Ее мать будет плакать, а отец не будет на нее смотреть, но она будет дома, в знакомых комнатах, с солнцем и оливковыми деревьями за окном, и ее сестра будет вышивать у камина. Там будет удобная спальня, в какой она была с рождения, зеркало с тонкой трещиной, куклы и полка книг. Залы и коридоры Академии с замысловатыми потолками в тени казались ей чужими. Библиотека в пещерах под замком и дальше будет хранить секреты. Это не важно.

Дома меньше шансов провалиться.

Две девушки были в Академии, помимо Джулиен Имары, но они не хотели быть поэтами. Мири и Цирилла были младшими дочерьми лордов, у которых было слишком много дочерей. Эти лорды увидели шанс в появлении леди Амаристот, чтобы в Академию брали девушек, и Корона платила. Девушки страдали от окружения и скучных уроков, ждали спасения в браках. Некоторые парни в Академии были сыновьями лордов, и это тоже было шансом для будущего девушек. Но это не манило девушек на этот скучный остров. За восемь месяцев, когда Академия начала принимать девушек, их появилось лишь три. И все были старше, чем нужно — в пятнадцать Джулиен должна быть на третьем курсе, а не первом.

Она видела придворного поэта раньше, издалека на фестивале. Хрупкая женщина держала себя прямо, в ее глазах был огонь. Ее метка Пророка сверкала серебром. Когда Джулиен подумала, зачем пришла сюда, в Академию, среди причин была Лин Амаристот. Впервые Джулиен тогда подумала, что у нее могут быть шансы в мире. Может, даже в столице, в Тамриллине. Быть женщиной с прямой спиной и внушительным присутствием, вызывающей восхищение у окружающих.

Шансы казались шуткой, когда Джулиен ловила свое отражение в стекле. В этом был плюс Академии — тут было мало зеркал, и никто ее не видел. Она могла представлять себя такой, какой хотела. Отрицать то, что знала.

В этом месте можно было затеряться по-разному — в лабиринте библиотеки, в залах с историей, в садах, полных кустов и сорняков. Но, как бы Джулиен ни терялась, она не могла сбежать от себя.

Она бродила в день без уроков. Ученики не шумели, уважая мертвого, когда вспоминали. Старшие, которых выпускали наружу, отправились в лес, пока не было дождя. Другие играли на лирах или собрались в группы в столовой. Джулиен искала тихое место. В церкви она встретила одного из архимастеров у алтаря Киары, он склонил голову к груди. Она не видела, кто это был, но его тело выражало горе. Она миновала Зал лир, увидела, как старшие ученики веревками двигают новый постамент для лиры архимастера Мира.

Она узнала на уроках немного истории Академии и ее обычаи. Архимастер Лиан читал лекции ровным тоном, который убаюкивал многих первокурсников, пока он говорил об именах и событиях. Войнах. Глаза Джулиен расширились, когда он рассказал об осаде Академии королем Элдгестом века назад, поэты пали тогда от пыток мечом. Чары Пророка Давида Прядильщика снов изменили все, прогнали чары из мира, чтобы успокоить короля. И Дариен Элдемур вернул чары. Говорили, придворный поэт Кимбралин Амаристот была с Дариеном в Другом мире. Никто не знал, что они видели.

Резьба на стене в Зале лир была старой, как замок. Там были сотни разных картин. Рыцарь на коне в пасти существа с большими зубами, он держал копье; женщина в короне вонзала меч меж струн лиры. А еще там был танцор с факелами в руках, волосы были дикими, как змеи. Архимастера годами спорили, были ли эти картинки из языка символов, который они не понимали, или это было лишь украшение. Теорий со временем становилось больше. Джулиен часами со свечой в руке смотрела на резьбу и обнаруживала новые картинки.

Иногда она ночами ходила по залам, изучала коридоры. Никто еще не поймал ее. Архимастера не допускали «смешение», и девушки были в другом крыле. А Джулиен бродила не ради парней.

Ночью она могла притвориться. Что она худая, величественная, с меткой Пророка вокруг глаза. Что это огромное загадочное место принадлежит ей. Никто не знал замок, как Джулиен. Ночью он становился ее.

В сумерках небо было фиолетовым над темными деревьями, и она увидела огни. Она стояла у окна рушащейся башни и заметила, как желтые точки отбрасывают яркую рябь на воду. Она смотрела. Огни были лампами на лодках. Прибывали поэты из Вассилиана.

* * *

— Так тебя выбрали, — тон мог быть с изумлением. Дорн Аррин не мог понять, не видя лицо друга, а было темно. Они сидели у окна комнаты, что делили, и смотрели, как подплывали лодки. Ночь сгущалась. Красные западные небеса стали синими, на воде было видно огни.

— Будто это важно, — сказал Дорн. — Это неудобство.

Этерелл Лир рассмеялся. Дорн представил его улыбку, и как он качает головой.

— Неудобство, — он не казался возмущенным, как боялся Дорн с тех пор, как им сообщили о выборе. Быть среди тех, кого выбрали петь на похоронах высшего мастера, было почетно, и это рассказывали бы детям и внукам, если бы Дорн беспечно завел их себе. Почти все избранные поэты прибывали из Вассилиана. В двадцать лет Дорн Аррин и Этерелл Лир были на последнем году Академии — уже почти поэты.

Этерелл не старался так сильно, как Дорн на уроках, и пел не так примечательно. Этерелл был с красивым ясным голосом, как у принца в пьесе. Он полагался на чары. Сын лорда почти не тратил силы на успех. У Дорна не было такой выгоды, и он знал, что ему нужно стараться. Он не вернется домой делать книги, если это в его силах. Песни будут его хлебом и вином.

— Да… неудобство, — сказал Дорн. — Петь всю ночь до рассвета.

— Если я правильно понимаю, ты часами перед этим будешь молиться и поститься, — сказал Этерелл. Дорн знал теперь, что его улыбка была беспощадной. — Я напомню тебе завтра за ужином.

— Все равно, — начал Дорн и замешкался. Они редко говорили о серьезном. — Все равно… это ужасно. Насчет Мира.

— Он ведь был старым?

— Разве не странно?

— Что?

— Его метка.

Этерелл пару мгновений молчал. Они слышали из окна далекие крики людей из Вассилиана, они причаливали. Ученики должны будут встретить гостей в столовой.

Этерелл сказал:

— Не знаю. Я думал, это сочинили. Для внимания. Думаешь…

— Ты знаешь, что я думаю, — Дорн был мрачным. — Кто знает, во что Мир ввязался… с какими чарами играл? До этого нам было лучше. Музыка была музыкой, а слова — словами. Те, кто хотел власти, жил пиявками при дворе, размахивал мечами. Искусство было само по себе.

— Ты часто это говоришь, — Этерелл не реагировал на ворчание Дорна. Дорн часто ощущал себя незрелым рядом с ним. Он всегда думал о своем происхождении. Его путь к Академии начался в мастерской отца, где он ребенком сидел допоздна за манускриптами в свете свечей.

Но теперь его друг завел другую тему. Он склонился вперед, серый в сумерках.

— Осенью у нас будут свои кольца. Дорн Аррин, что будешь делать?

Дорн опешил, а потом вопрос опустился камнем в желудок. Что он будет делать? Голоса снаружи утихли. Они слышали шум волн, зов совы в ночи. Эти звуки были приятным фоном их жизней. Хотя, если честно, Дорн не знал спокойствия. Только уроки и слова в свете свечи в Башне ветра отгоняли мучения. Потому, наверное, он учился отлично.

— Что мне делать? — он был рад, что его тон получился на грани каприза и сарказма. — Я отправлюсь в путь и буду петь. Надеяться на еду и постель ночью. Может, правильно поэту жить так, как раньше, — это прозвучало печальнее, чем он хотел. И он быстро добавил. — А ты?

— Я? — Этерелл отклонился на стуле. — Буду охотиться.

— Ты слишком ленив, — Дорн не позвал бы его с собой. Он видел лицо друга, когда его что-то раздражало, как оно застывало в идеале формы без выражения. Дорн не хотел, чтобы друг так посмотрел на него, ведь тут не спасет ни остроумие, ни искусство.

Этерелл встал и зажег свечу. Его лицо озарил свет.

— Стоит спуститься, — сказал он. — Они здесь.

* * *

Ужин был громким делом, еды было много в честь поэтов, прибывших с Пиетом Абардой во главе. Было мясо, вино и речи, которые было едва слышно для девушек в конце стола. Джулиен понимала, что завтра все будет посвящено скорби по архимастеру Миру, и ночью споют пятнадцать выбранных поэтов. На рассвете после этого высшего мастера отправят в море.