Дорн знал, что столкнулся с одной из форм иронии. Он презирал чары… все формы магии искажали искусство. Он был в Другом мире, и его прибытие сюда могло спасти его в ночь Манайи. Чары спасли его жизнь. Но чары и подвергли его жизнь опасности.

Он проснулся ночью в поту от сна о той бездне. Она будто звала его. Дорн Аррин не знал, насколько боялся смерти, но пустота… была другим.

Он был тут. В месте меж миров.

Рассмеялся бы Этерелл Лир? Он любил иронию больше Дорна. С другой стороны Дорн не знал, сколько правды знал об Этерелле. Когда он задумывался об этом, то ощущал боль и стыд.

Но врали ему, он не должен был стыдиться. Почему тогда ощущал это? Он мог ругать себя за доверчивость, но Этерелл всех обманул. Если Элиссан Диар сделал его заместителем, но еще верил, что Этерелл говорил ему правду и был сыном аристократа.

Дорн мог много думать, пока они с Джулиен Имарой шли по склону почти весь день. Он был рад шагать за ней — метка Пророка на ее округлом юном лице пугала сильнее, чем он хотел показывать. Бедняжка. Он думал о том, что сделал Валанир Окун, и мысли не всегда были добрыми. И теперь она рассказала ему, что видела, и ответственности было больше, чем должно быть в ее возрасте. И вообще у людей.

— Нужно выбраться отсюда и рассказать Придворной поэтессе, — сказала она, когда он объяснил сложность ситуации. Он был тронут ужасом в ее глазах, пока она слушала о сложностях. Падение союзника, восхождение такого, как Элиссан Диар.

Явная опасность Придворной поэтессе.

Неровный склон был красивым. Так думал Дорн утром, когда солнце отбросило тени на волны травы. Изумрудная трава и тени повторялись до золотой полоски горизонта.

Он хотел бы разделить этот вид с Этереллом Лиром. Ему нужно было скорее перестать думать об этом. Это смущало.

Дорн склонил голову от ветра и думал, что понимал источник своего стыда (не смущения). Друг сказал, что люди хотели его, лунный свет озарял его профиль. Дорн ясно видел это и сейчас.

Люди видели свои желания в Этерелле Лире. Не его самого.

А если Дорн был не лучше, чем гости лорда, которые брали, что хотели? Говоря себе, что молчание — знак согласия, а навык — это чувственность. Ему стало плохо, когда он представил себя таким. Но… он был склонен к этому. Мысли заносили его к такому.

«Я ничего не почувствую».

Мысли путались, но все вели к стыду, и боль постоянно сдавливала его.

Он проиграл бой с этими мыслями, когда они дошли до водопада. Он смутно осознавал, что Джулиен идет по влажным камням, как рысь за добычей, и он не так себе представлял движения робкой девочки. Метка блестела серебром вокруг ее глаза. Он не знал, замечала ли она это.

— Идем, — сказала она, протянув руку с улыбкой, которая выглядела уверенно, словно у нее было чужое лицо. Она указывала на трещину в камне рядом с водопадом. Дорн присмотрелся и понял, что это не трещина. Она расширялась в глубине.

— Пещера, — понял он. — Почему…

— Не знаю. Идем.

* * *

В глубине пещеры кто-то пел. Слова были, но язык она не знала. Голос был печальным. Джулиен подошла ближе к Дорну, они шагали в темноте. Она хотела бы свечу или факел. Солнце снаружи падало на стены, и они напоминали сложенную ткань.

Она шепнула ему:

— Может, потому мы здесь, — он не ответил, словно задумался. Она старалась идти ровно по камням. Она вспомнила пропавших парней: они оказались в пещере с неземной женщиной. Женщина отправила их на задания. Но если они пришли сюда поэтому, то стоило проверить. Она хотя бы не могла трагично влюбиться в женщину, как и не мог, судя по всему, Дорн Аррин.

Вода собиралась на дне пещеры. Пройти, не намочив ботинки, не вышло бы. В воде были острые камни, что грозили пробить подошву. Джулиен чуть не упала, замедлила шаги и ступала осторожно. Дорн так не страдал, может, у него было лучше с равновесием.

Удивительно, но она будто оценивала его качества. Словно собиралась использовать его, воспользоваться его навыками. Это сделал бы Валанир Окун. (Он использовал ее? Джулиен не хотела думать об этом. Это казалось предательством его и себя. По разным причинам).

Пение вело ее. Музыка была странной, хаотичной, не такой, как они учили. Было бы невозможно воссоздать ее с лирой. Но она думала о доме, сестре, роще оливковых деревьев, что скрывали низкие окна. Листья шуршали на ветру. Их тихая песня укачивала ее всю жизнь. Она думала, что это не закончится, что вернется, даже если покинет место.

Она обходилась с детством как с куклой, которую можно поставить на полку и взять, когда пожелаешь. Но лист уже засох, когда она опустила его.

— Чувствуешь? — Дорн был рядом с ней. Его лицо было задумчивым. — Этот ветер.

Ветер трепал их волосы.

— И? — прозвучало резче, чем она думала. Она не знала, как избавиться от меланхолии. Песня передавала потерю, что не была ее, но ощущалась как своя.

— Не видишь? — сказал он. — Там никого нет. Никто не поет.

— Ты не любишь чары…

— Да, — сказал он. — Но я не дурак. Я могу принять, что мы в зачарованном месте. Но мы одни в этой пещере. Ты увидишь.

Они прошли в узкий коридор, свет с входа выделял неровности на стенах. Они шли глубже, свет угасал. Проход расширился, и они добрались до приемной. Снова стало светлее, вода под ними стала зеленой. Она увидела узкую трещину в потолке, откуда лился свет. Рядом от ветра дрожала паутина.

Ветер. Паутина двигалась под мелодию, словно крылья колибри.

Он был прав. Никто не пел — тут никого не было. Она завела их в тупик.

— Прости, — сказала она. Ее плечи опустились. — Ты был прав. Я… была упрямой.

— Не глупи, — он сжал ее плечо, словно она была его товарищем. — Тебя что-то вело, я уверен. То, что тут никого нет…

Она в тайне вытерла глаза, чтобы он не увидел. Ночь была долгой, время после — бесконечным.

— Ты добрый, — сказала она тихо, словно боясь помешать песне на ветру. Хоть она знала, что это, песня все равно влияла на нее. — И всегда был. Я думала о тебе раньше…

— О?

Она собиралась с силами. Может, ее ошибка не была ужасной. Тут была музыка.

— Ты сказал, что у меня есть идеалы, а у тебя нет, — сказала она. — Это не так. Ты хочешь посвятить жизнь музыке… без чар. Чтобы наградой была только работа. Дорн Аррин, — она посмотрела ему в глаза. Жаль, что он ей нравился. Это казалось бессмысленным. — У тебя тоже есть идеалы.

Он рассмеялся.

— Я боялся, что ты заметишь, — он склонил голову, проходя под камнями. Он спокойно сказал. — Редкие тебя замечают, да, Джулиен Имара? Твой ум… и твою смелость. Я могу хоть это. Ты ведь спасла мне жизнь, — он улыбнулся теплее, открыто, она еще таким его не видела. Казалось, свет стал ярче. Это было глупо. — Думаю, нужно вернуться, — сказал он. — Может, твоя метка приведет нас в другое место. Ты уверена, что она не хочет нашей смерти?

Она рассмеялась. Но лишь на миг, а потом увидела за его плечом блеск глаз.

— Дорн.

Он обернулся, не упав на камнях. Фигура вышла на свет, и она была тонкой. На лице была печаль. Женщина.

Джулиен могло показаться, но музыка изменилась. Что-то в ней теперь заставляло думать не о солнце или доме, а о другом. Сны, которые она забыла к утру, остались в ее костях.

Женщина заговорила.

— Я — ваш проводник, — голос был насыщенным. Как у певицы. Она была высокой и подтянутой. Она словно парила над водой и камнями.

Парящее движение показалось Джулиен неестественным. Она поежилась.

— Проводники Пути… не из живых, — прошептала она. Это был не вопрос.

Женщина просто посмотрела на нее бирюзовыми глазами.