Глава 48

− Сюда, − зовет Джек, толкая меня в узкое пространство. Только спотыкнувшись, я понимаю, что здесь есть ступеньки. Мы не просто в какой-то маленькой расщелине в системе туннелей… мы в отдельной пещере, совершенно отдельном туннеле, выглядевшем намного старше, чем те, которыми пользовались Зунзаны. Я медленно поднимаюсь по неровным ступеням, Джек следует за мной, так близко, что я чувствую тепло его тела, контрастирующее с холодным, влажным камнем.

− Здесь они не смогут найти нас, − говорит Джек, поднимаясь по ступенькам позади меня. − Наверно…

− Наверно?

Длинные шаги Джека заставляют и меня ускорить шаг. − Я имею в виду, что надеюсь на это. Но…

− Но?

− Но нам нужно идти дальше, − вот что я хочу сказать. Ну же!

Единственный звук в тесном узком пространстве − это наши с Джеком шаги. Время от времени мы скользим склизскому камню, и к тому времени, как я наступаю на последнюю ступеньку, мои руки и колени практически полностью покрыты синяками, да ссадинами. Этот туннель древний — настолько древний, что кажется, будто он сделан самой природой, а не человеком, но лестница, по которой мы только что поднялись, явно была сделана несколько веков назад.

Джек хватает меня за руку и притягивает к себе, попутно зажигая маленький фонарик, о существовании которого я и не подозревала.

− Наконец-то мы здесь, − говорит он срывающимся от напряжения голосом.

− Здесь — это где?

− Ката-выход, − быстро говорит он, но я успела уловить слово, которое он пытался не произнести. Я вырвала фонарь из его руки и осветила им тоннель.

Она заполнена мертвыми телами.

Ладно, не телами.

Скелетами.

Сотни скелетов…

− Что это за место? − шепчу я.

− Катакомбы святого Павла, − отвечает Джек. Он пересекает пещеру и устанавливает фонарик в центре комнаты на круглом возвышении так, чтобы он отбрасывал свет и тени по комнате. Все, что здесь есть, − вырезано прямо из скалы. Гладкий, скользкий пол; низкий потолок; углубления в стенах, заполненные костями.

Через каменное окно я вижу длинный ряд прямоугольных углублений, похожих на узкие кровати, внутри каждой из которых лежал скелет. Многие из них слишком велики для углублений, и тот, кто положил туда тела, согнул им руки и ноги, чтобы те поместились.

− Это было еще во времена Рима, − говорит Джек. Голос у него мягкий, но отскакивает от каменных стен так, что кажется, будто каждый скелет что-то шепчет мне. — Такими захоронениями давно перестали заниматься, но когда началась гражданская война, они снова начали использовать катакомбы, помещая тела в склепы после смерти.

− «Они»? − переспрашиваю я.

− Бедняки. Те, кто не может позволить себе кремацию. Когда бомбили Валлетту и другие города − гибли целые семьи. Но у их друзей и родственников не было необходимых материалов или знаний для подготовки тел, и люди, приходившие сюда, чтобы похоронить мертвых, начинали болеть. Тогда «Зунзана» снова закрыла катакомбы, и честно сказать, довольно рано. Тогда люди начали хоронить прямо в море. Что бедняки до сих пор и делают в районе Фокра.

Мне вспомнились слова Джека о «Зунзане, о том, что она существовала задолго до него. Организация, работающая скрытно, исправляющая ошибки правительства. Когда-то она была достаточно обширной и влиятельной, чтобы помогать людям хоронить мертвецов в военное время, а теперь — это всего лишь трое подростков, изо всех сил пытающихся показать миру невыразимое зло.

Скелеты, лежащие здесь, все пустые, лишенные каких-либо личных черт, абольшинство из них и вовсе завернуты в тонкую льняную ткань. Какие-то из них − всего лишь кости, но есть некоторые, имеющие слизистый восковой блеск. Здесь сыро и темно, но прохладно, посему тела гниют не так быстро, как над землей.

Я начинаю представлять лица на трупах. Они умерли не так давно. Это не тела древних времен; эти люди могли быть моими родственниками. Мои дедушка и бабушка, дядя, которого я никогда не видела, кузены, которых у меня никогда не было.

А затем я обращаю внимание на маленькое отверстие в стене, размером не длиннее моей руки, и крошечный скелет внутри него… и мое сердце вопит и разрывается от ужаса. Моя рука дрожит, когда я поднимаю льняное полотно, для верности опираясь на влажную каменную стену прямо под крошечными пальцами ребенка.

Под этим ребенком чуть большая расщелина, а внутри скелет кого-то помоложе меня. На свету поблескивает золото − крошечный металлический Шмель, похожий на булавку, которую носит Джек, прикреплен именно там, где должно быть сердце ребенка. Эти кости принадлежат кому-то вроде Джека. Кто-то вроде Чарли, парня, который сбежал и отвлек полицию, чтобы я могла сбежать. Я задыхаюсь, подавленная эмоциями, которые так долго пыталась сдержать. Сглатываю комок в горле. Я не могу плакать. Не могу плакать.

Я не могу перестать плакать…

Джек обходит стол и нерешительно касается моего плеча. Я отшатываюсь. Мне не нужно его утешение. Я не знаю его, даже если он думает, что знает меня. Но мои глаза затуманены и горят, и я все также не могу подавить рыдания, подступающие к горлу.

Я не знаю, как относиться к этому… Видеть мертвые тела детей, погибших еще до моего рождения, жертв войны, в которой у них не было шансов победить? Или зная, что, когда мое тело умрет и начнет гнить, возможно, в моей могиле будет покоиться и вовсе не человеческий скелет. Я могу вообще не сгнить. Я могу быть не более чем андроидом, а смерть моя может быть столь же проста, как выключатель за панелью обхода. Кем еще я могу быть, имеючи наноботов в организме?

«Андроиды не чувствуют», − напоминаю я себе, и нет ничего, что я хотела бы сильнее, чем «не чувствовать».

Я опускаюсь на пол, влажные камни оставляют мокрые следы на джинсах. Я подтягиваю колени к груди, голова опускается на колени, а короткие волосы едва прикрывают лицо. Я просто хочу побыть одна, но я чувствую, как погибают в моей крови наноботы, а значит, я даже в этом случае не могу остаться одна. Я окружена смертью, внутри и снаружи, и все, что она делает, это напоминает мне о бесполезности всего, происходящего вокруг.

Я скорее чувствую, чем вижу, как Джек садится рядом со мной. Он меня не трогает, просто сидит рядом. Единственное тепло в этой холодной и мертвой пещере.

Я поднимаю глаза, когда чувствую прохладный ветерок на коже, от которого мурашки бегут по рукам.

− Там вентиляционные шахты, − поясняет Джек, указывая вверх. Я следую взглядом за его пальцем, но вижу только темноту. Я чувствую, что живу в этой темноте так долго, что буду ослеплена солнечным светом.

− Она действительно ушла, не так ли? − тихо спрашиваю я, глядя на медное кольцо на пальце одного из скелетов, покоящихся в стене напротив меня. Оно напоминает мне кольцо из розового золота, которое носит моя мать. Я пытаюсь вспомнить, было ли у двойника мамы такое же кольцо…

Джек не сразу понимает, что я имею в виду. − Твоя мать? − спрашивает он.

Я киваю. − И Акила.

− Думаю, что да, − мы оба знаем, что тело Акилы исчезло − оба видели, как его уничтожили. Но я надеялась, что осталось хоть что-то, хоть частичка от моего друга. Что-то осталось от моей матери за металлическим черепом и искрящимися электрическими проводами…

− Как? − просто спрашиваю я.

Джек тупо смотрит вперед. − Не уверен. Но на лунной базе, когда погиб солдат, — а это случалось гораздо чаще, чем показывают в новостях, − происходит много «несчастных случаев» во время учебных миссий и стычек с враждующими государствами. В любом случае, если солдат умрет, его довольно быстро заменят двойником. Мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что что-то не так. Все солдаты на лунной базе были молоды − некоторые даже моложе, чем позволяли военным, в основном из района Фокра или других бедных районов. Солдатов было немного, но как только один из них был убит или серьезно ранен, замена… он выглядел так же, был с теми же воспоминаниями, но…

− Это не одир и тот же человек, − я говорю не о солдатах.

− Нет. Никто из них не был прежним.

После этого мы долго молчим.

− Именно это случилось с моей матерью? − очень тихо спрашиваю я. − Она умерла? Ее заменили… этим?

− Я не уверен, − снова повторяет Джек.

А потом, не в силах удержаться, я говорю: − Со мной случилось то же самое? Поэтому я тебя не помню?

Джек не отвечает.

Трупы вокруг нас ждут, когда мы снова заговорим.

− Вот, что я знаю наверняка… − наконец произносит Джек, его низкий голос грохочет среди костей. − Все те, кто умер и вернулся − они принципиально разные. Некоторые воспоминания остались, но большинство − нет. Они были чрезвычайно патриотичны, слепо подчинялись начальству. У них не было никаких эмоциональных привязанностей − ни к кому. Они были не в себе.

Джек поворачивается и смотрит мне в глаза. − Но ты… ты по-пережнему та же Элла, − говорит он мне, и искренность звенит в его голосе. − Ты упустила только одну деталь.

− Тебя.

− Но все остальное есть. Твои воспоминания обо мне не определяли того, кто ты есть. Ты − это ты, цельная и завершенная, и все, что делало тебя тобой, по-прежнему здесь.

Интересно, он имеет в виду, что все, что заставляло меня любить его, все еще во мне присутствует? Но эти слова не могут быть произнесены ни здесь, ни сейчас, ни этой версией меня, которая не знает той версии его.

− Я человек? − спрашиваю я, переводя взгляд на сумку Джека и анализатор наноботов, который указал ему, сколько во мне микроскопических роботов. Это не тот страх, который я могу выразить словами, но внутри меня глубочайший ужас. Я выросла в мире, где все может выглядеть по-человечески, но на самом деле таковым не является, и я ведь никогда не сомневалась в своей человечности. Было совершенно ясно, что андроиды − не более чем разодетые роботы. Но видя Акилу и двойника мамы, видя свои сверхчеловеческие способности… я сомневаюсь во всем, начиная с себя.