ГЛАВА 3

Макс

Моя нога подпрыгивает жестко и сильно под обеденным столом.

Я нервничаю.

Помешиваю кофе и одновременно перевожу глаза с Ника на Тину. Я смотрю, как они едят свой завтрак, задумываясь, как, черт возьми, собираюсь затронуть эту тему. Тина ест овсянку; она, видимо, чувствует мой взгляд, потому что смотрит на меня с ложкой на полпути ко рту. Ее глаза расширяются, и она медленно бормочет:

— Что?

Я быстро отвожу взгляд и трясу головой:

— Ничего.

Помешивай свой долбанный кофе и держи глаза опущенными.

И это то, что я и делаю. Отвожу взгляд так сильно, что буквально смотрю в свою чашку с напитком.

Нога Ника толкает мою под столом. С поднятыми бровями я смотрю на него. Он бережно сворачивает газету перед тем, как положить ее, и с прищуренным взглядом сосредотачивается на мне. Ооу.

Ник откидывается назад на стуле и внезапно начинает ухмыляться, его ямочка, почти такая же, как у меня, прорезается на его щеке.

И я начинаю потеть:

— Что?

Он кивает в мою сторону подбородком.

— Ты ведешь себя странно. Я имею в виду, ты всегда ведешь себя странно, но сейчас твое поведение более странно, чем обычно.

Тина смотрит на меня и мягко кивает.

— Это не так.

— Даже слишком, — спорит мой брат.

— Ты будешь дряхлым в старости.

Глаза Ника расширяются. Он чувствителен насчет своего возраста с тех пор, как нашел у себя седой волос. Я имею в виду, это не очень большая проблема. Это нормально. Люди, в конце концов, седеют. Но волос...

Он был не на голове.

Ник наклоняется и огрызается:

— Твою мать.

Я ухмыляюсь:

— Она так же твоя «твоя мать», и я скажу ей это.

Он разводит свои руки в стороны, дразня меня:

— Сделай это, и я расскажу ей правду про сушенные листья базилика в твоем ящике для носков.

Ублюдок.

— Это было для тебя! Я прятал их для тебя!

Он пожимает плечами.

— Она этого не знает.

Я тянусь через стол, чтобы шлепнуть его — он ненавидит это, — когда в разговор вступает Тина:

— Ник, прекрати.

Я показываю ему средний палец, а затем Тина шлепает мой зад. Нежно, конечно.

— Макс, милый, сделай это снова, и я обещаю, что ты не получишь моих кексов еще год.

Я задыхаюсь. Она так не поступит. Но взгляд на ее лице говорит об обратном. Я тяжело усаживаюсь на стуле…

— Святое дерьмо, ты жестокая, когда беременная.

Она сладко улыбается, а затем обхватывает свой округлившийся животик:

— Думаю, что действительно капризна в эти дни.

Я добавляю:

— И эмоциональная.

Ник усмехается:

— И возбужденная.

Тина кричит:

— Ник!

— Чувак! — с вытянутым лицом одновременно с ней ору я.

Люблю Тину, и она абсолютная сексуальная лисица, но не хочу думать о ней в постели.

Тем более с моим старым старшим братом. Я не могу помочь себе. Поворачиваюсь к Нику и жестоко улыбаюсь:

— Ну, как твой седой лобковый волос? Все еще одинок?

Стул издает скрип, затем я оказываюсь на полу, с крепко обернутыми вокруг моей шеи руками, что выбивают из меня дерьмо.

— Закрой свой рот, сопляк.

Я хриплю:

— Никогда.

Тина сладко хихикает, полностью игнорируя тот факт, что ее муж ведет себя грубо.

— Ох, милый, это не плохо. Просто вырви его. Это нормально. Я люблю тебя и твой седой лобковый волос.

Руки Ника замирают, когда он смотрит на нее.

— Если ты вырвешь их, появится еще больше.

Она пожимает плечами:

— Ну, значит появятся. Я полюблю и другие седые волосы тоже.

Смотря на нее, он яростно трясёт меня, пытаясь задушить, доказывая свою точку зрения. Ник многозадачный человек.

— Нет, ты не будешь любить его. Никто не любит седые волосы на лобке, — восклицает он.

Она смотрит на него прямо в глаза, а потом мягко улыбается:

— Я буду. — И она действительно имеет это в виду.

Тина охренительно серьезна.

Ник отпускает меня. Моя голова ударяется об пол с глухим стуком. Кряхтя, я потираю свой затылок и бурчу:

— Это больно, говнюк.

Он встает, затем протягивает мне руку, но перед тем, как я могу сделать захват вокруг шеи и показать, как делают удушающий настоящие мужики, моя главная причина для жизни входит в комнату.

— Папочка, я не могу найти свой рюкзак.

Я улыбаюсь, несмотря на то, что она звучит раздраженно, и поворачиваюсь к ней. Ее длинные рыже-каштановые волосы уже вымыты и заплетены.

— Ты собрала свои волосы. — Я хмурюсь. — Сама.

Я дуюсь. Знаю это, но у меня теперь не так много вещей, которые я могу сделать для своей девочки. Но мне нравится делать всякие мелочи для своей девочки. Я ее папочка. Мне разрешено быть полезным. Тина прочищает горло, и знаю, что если бы оказался ближе, она бы пнула меня. Быстро меняю разочарование на отцовскую гордость и улыбаюсь:

— Это очень здорово. Тебе идет, малышка.

Сиси смотрит вниз на свои колени, пряча свой румянец. Моя малышка легко смущается. Она не очень хорошо принимает комплименты. И это отстойно, потому что я делаю ей комплименты все чертово время.

Имя моей дочери Сесилия, но так как она названа в честь ее бабушки, мы зовем ее Сиси. Она была рождена здоровым ребенком. Дочь не была запланированной, и я должен признаться, что когда узнал, что Мэдди беременна, это было самой страшной вещью в моей жизни, но скоро привык к идее быть хорошим папой. Вообще, вскоре я полюбил эту идею и не мог дождаться, чтобы взять своего малыша на руки. Мэдди, мама Сиси, чувствовала себя также.

Но когда мы принесли Сиси домой, все изменилось.

Мэдди была абсолютно несчастна, раздражаясь от плача Сиси, не желая заботиться о ней, кормить или менять ей подгузники. Не нужно быть гением, чтобы понять, что моя Мэдди не была привязана к дочери, и, через некоторое время, ей поставили диагноз — послеродовая депрессия.

Я действительно не знал, что делать, но все было в порядке. Моя семья решила все за меня. Мы переехали в мамин дом. Я постоянно чувствовал себя бременем здесь, занимая ее пространство, но мне нужно было работать, зарабатывая деньги, чтобы одевать свою женщину и ребенка, поэтому, когда я надрывал свою задницу, мама и сестры присматривали за моими девочками, помогая, как только было возможно. Больше, чем Мэдди позволила бы им.

Не притворяюсь святым во всей этой ситуации. Я был молод и находился на грани в тот момент. Помню, как становился злым и кричал на свою девочку, чтобы она нахрен встала с кровати и позаботилась о нашей малышке. Помню, как тащил ее в холодный душ после дней, проведенных в постели. Помню, как плакал от смятения, раздражения и беспомощности. Я просто не мог понять, почему она ненавидела нашего ребенка. Не мог понять, почему не видела красоты, которая была в нашей малышке.

Правда в том, что депрессия выглядит черно-белой, но на самом деле — это чертова куча серого. Так просто думать: «Почему она не может просто сделать это...» или «Она должна просто сделать это...», но все не так просто. Я проводил все свое свободное время в поисках причин депрессии, потому что думал, если найду их, то смогу все исправить. Получается, что у каждого свой триггер.

Депрессия не делает человека слабым. Люди с депрессией живут своими жизнями. Кто-то живет в боли, и не в такой, какую мы можем видеть, но с болью в сердце и разуме. Они живут, чувствуя, будто мир вокруг них рушится. Если вы спросите меня, о людях, сражающиеся с депрессией, то я скажу вам, что они одни из самых сильных в людeй этом мире.

Жизнь с мамой, казалось, сработала. Моя мама — сильная женщина.

Несмотря на то, что жизнь вместе была полна разочарований, мама окружила Мэдди любовью и привязанностью, постоянно повторяя, что мы пройдем через это как семья. И, вы бы не поверили, Мэдди снова стала улыбаться. Затем она стала заботиться о Сиси, кормить ее, менять подгузники, купать. Она делала это. Сражалась.

Мэдди исцелялась.

Мама и я — вдвоем были уверены, что Мэдди поборет депрессию. Она была таким же человеком, как и много месяцев назад, и я снова увидел женщину, в которую влюбился. Жизнь налаживалась.

Но это продлилось всего мгновение.

Я помню телефонный звонок. Помню, как слушал, что говорила моя мама, но почти ничего не слышал. Помню, как сердце умирало медленной, мучительной смертью. Помню больницы. Помню многодневную щетину. Помню, как смотрел на свою девочку и думал о том, какого размера гроб мне нужно достать для нее. Помню, как выбрал розовый, потому что она была моей маленькой принцессой, а принцессы всегда носят розовое. Я помню, как Мэдди просто... исчезла.

Но вот то, что я не помню...

Чтобы я ненавидел кого-то так сильно, как ненавидел Мэдди. И я все еще ненавижу ее.

Насколько всем было известно, что это был несчастный случай. Мэдди готовила обед для Сиси, которой было чуть больше года, и посадила ее на столешницу, когда брала продукты, которые ей нужны были из холодильника. Насколько все знали, Сиси упала со столешницы и ударилась о табурет, повредив позвоночник. Да, это то, что произошло. Но что другие не знают, так это то, что Сиси была капризной в то утро. Мэдди посадила ее на столешницу, раздраженная из-за попыток успокоить хныканье Сиси, и отвернулась. Что другие не знают, так это то, что когда Сиси начала плакать, Мэдди разозлилась. Она настолько разозлилась, что повернулась от холодильника, закипая, и закричала на мою малышку. Сильно кричала.

Сиси испугалась. Ее маленькое тело одеревенело, а затем она упала.

Насколько все знают, этого никогда не происходило. Мэдди отправила мне письмо после своего исчезновения, письмо, которое у меня есть до сих пор. Я получил его через четыре дня, как она уехала. Оказалось, что она ушла и сдалась полиции. Она была под надзором полиции с целью предотвращения самоубийства. Часть меня была зла настолько, что я желал, чтобы она убила себя.

Многое случилось в то время. У Сиси были операции за операциями. Она была либо под наркозом, либо кричала от боли. Дочка тогда много плакала, и я плакал вместе с ней. Я не понимал, что сделал, чтобы заслужить это. Но ответ был прост.

Дерьмо случается.

Ты находишь способ справиться и живешь с этим. Можешь быть жесткой ветвью, которая ломается, или деревом, которое гнется с ветром. Выбор за тобой.