Они подошли к очередному люку, и Харпер присел на корточки, чтобы его открыть. Его руки уже ныли от боли. Эдвард ссутулился рядом.

— Отец Уотерстоуна владеет «Словом дня». Ричард служит там главным редактором. Мы можем пойти к нему и всё рассказать. Уверен, он напечатает такую историю.

— У нас нет никакой истории, Эдвард. А в данный момент нет даже свидетеля.

Харпер постарался отвечать без злости. Эдвард был ни в чём не виноват. Своё раздражение Харпер выместил на люке, распахнув его со злобным рывком.

— Ну хорошо. — Эдвард последовал за ним. — Я сдаюсь. Куда мы идём?

— Вниз, — улыбнулся Харпер, наконец-то увидев лестницу, которую искал. Он проверил, не треснут ли её проржавевшие ступени под его весом. Они держались.

— Сможешь передвигаться с одной рукой? — спросил Харпер.

— Думаю, да, — ответил Эдвард.

Харпер пошёл первым. Эдвард вслед за ним. Фосфорная лампа качалась из стороны в сторону, пока они спускались. Её бледно-зелёный свет проходил сквозь тени лестницы и отбрасывал вниз узор из полукружий и перекрестий. Харпер услышал далёкое шипение паровых поршней.

— А знаешь, у Уотерстоуна была такая теория, что ты на самом деле наполовину Блудный, — послышалось сверху от Эдварда.

— Правда? — хмыкнул Харпер. — И что же, прости господи, навело его на эту мысль?

— Началось всё, по-моему, с перчаток.

— А-а.

Харпер замедлился, поняв, что спуск давался Эдварду тяжелее, чем тот был готов признать.

— Ты вечно что-то утаивал. Ну, знаешь, остальные мальчишки из кожи вон лезли, лишь бы поразглагольствовать о себе, а ты, казалось, никогда не хотел хоть что-то кому-то рассказывать. И всегда этим выделялся. В последнюю мою встречу с Уотерстоуном он всё ещё так и эдак примерял на тебя эту теорию. Нет, я серьёзно. Для нас с ним она стала своеобразной личной шуткой.

— Лучше бы он оказался прав, — ответил Харпер. — Тогда бы я смог призвать на помощь силу Блудного, вместо того чтоб спускаться по этой бесконечной лестнице.

— Умение летать сейчас было бы очень кстати, — согласился Эдвард.

Порез на ладони Харпера отдавался пульсирующей болью всякий раз, когда он хватался за скобу лестницы. Он задрал голову, чтобы посмотреть, как справляется Эдвард. Тот передвигался медленно, но улыбнулся, когда заметил взгляд Харпера.

— Забавно, — продолжал Эдвард, — что Уотерстоун никогда не говорил ничего такого о Джоан.

— Что? — Харпер едва не сорвался. Свисающая с его локтя лампа резко закачалась из стороны в сторону, озаряя зелёными вспышками лицо.

— Джоан он никогда не подозревал, хоть и встречался с ней много раз. Она так хорошо всё скрывала, что, думаю, никто бы не заподозрил.

— И как давно ты знал? — спросил Харпер.

— У меня ушло какое-то время, чтобы понять. Но после медового месяца я уже был практически уверен. Некоторые вещи просто невозможно скрыть, когда вы… близки.

— Почему же ты ничего не сказал? — спросил Харпер.

— Полагаю, ждал, когда она сама мне доверится, — покачал головой Эдвард. — Если б я знал, как мало времени нам отведено, я бы не медлил. Но так легко было представить, что мы с ней проживём вместе целую вечность. Что у нас в запасе ещё всё время в мире.

— Мне жаль, — только и мог ответить Харпер, не нарушая данное Джоан обещание. Он продолжил спуск и передвигался медленно, чтобы Эдвард не начал отставать слишком сильно.

— Меня всегда интересовало, знаешь ли ты, — сказал тот. — Я думал, что знаешь, но ты это совершенно никак не показывал.

— Будь это моё решение, я бы тебе признался.

— Понимаю.

Они спускались дальше. Харпер не знал, что ещё сказать. Их беседы всегда начинал Эдвард, поэтому Харпер продолжал хранить молчание, пока тот не заговорил вновь:

— Мне давно было интересно, как ты можешь работать в Инквизиции, имея при этом Блудную сестру.

Голос Эдварда звучал тихо, почти робко. Он редко говорил с такой осторожностью. Харпер поднял на него глаза, чтобы проверить, всё ли в порядке.

— Если не хочешь, не рассказывай, — добавил Эдвард, поймав его пытливый взгляд.

— Да особенно не о чем здесь рассказывать. Джоан никогда не вляпывалась в какие-то серьёзные переделки. Две половины моей жизни редко пересекались.

— Я не имел в виду напрямую. — Эдвард на секунду замолк, неуклюже перенося руку с одной лестничной скобы на другую. — Мне, наверное, больше интересно твоё мнение о Блудных. С одной стороны, ты священник, а они — дьяволы. С другой — твоя сестра была одной из них, а её ты любил, я знаю.

— И до сих пор люблю.

— И я.

Следующие несколько минут Эдвард спускался молча. Харпер ничего не говорил. Оставить Эдварда наедине с его мыслями казалось милосерднее. И к тому же проще для самого Харпера. Пока тот молчал, Харпер не чувствовал соблазна утешить его правдой.

Но он знал, что тишина долго не продлится. Эдвард был из тех людей, которые делятся мыслями и чувствами с окружающими. Ему никогда не приходилось скрывать собственных желаний под видом воздержания или давить свой гнев, храня молчание. Эдвард вёл жизнь не ведающего стыда честного человека.

— Странно, не правда ли, — сказал Эдвард, — как ты можешь знать, что кого-то уже нет в живых, а всё равно ощущать, будто вы до сих пор вместе. Каждый вечер вторника я всё ещё бездумно захожу в спальню, словно нужно напомнить ей, что Пайперы скоро придут на партию в бридж. Я знаю, что её нет, но никак не могу по-настоящему это прочувствовать. Всё кажется, что увижу или услышу её в соседней комнате. А по ночам, когда засыпаю, не могу перестать вытягивать руку, чтобы её обнять… — Он ненадолго умолк. — Прости. Я не собирался донимать тебя своей бесконечной болтовнёй.

— Ничего, — успокоил его Харпер. — Людей часто тянет на болтовню после исповедальни. Говори сколько хочешь.

— На самом деле, мне хотелось немного послушать тебя, Уилл. Ты так и не сказал, что думаешь о Блудных.

— Можешь выбрать какую-то другую тему для разговора, — предложил Харпер.

— Нет. Мне правда интересно. Раньше никогда не мог тебя об этом спросить, но хочу узнать.

— Ответ не настолько интересный. — Харпер всмотрелся вниз, но до сих пор не видел конца для их спуска. Казалось, что тьма под ними уходит в бесконечность.

— Просто скажи, а я сам решу, интересный он или нет, — возразил Эдвард.

— Ну хорошо. — Харпер на секунду замолчал, собираясь с мыслями. — Что мне кажется абсурдным в осуждении Блудных за их дьявольскую натуру — так это то, что ангелы и дьяволы на самом деле одни и те же существа. Блудные были ангелами задолго до того, как их стали называть дьяволами. Люцифер, Сатанэль, Сариэль, Азэль и все остальные. Каждого из падших ангелов сотворили задолго даже до сотворения самой земли, и не из глины, но из воли и плоти самого Господа. Даже самый опустившийся и деградировавший Блудный всё равно ближе к божеству, чем любой из нас, потомков плоти Адама.

— Это я такой невежественный в этих вопросах, или же твоё мнение и правда отдаёт ересью? — спросил после недолгой паузы Эдвард.

— Да, немного отдаёт. Но это не просто моё мнение. Это — факт, подтверждённый Писанием. Люцифер, которого Господь сделал князем, повелевающим воздухом и звёздами — есть тот же Люцифер, что упал в Преисподнюю. Сариэль и Риммон были архангелами штормов, прежде чем стать лордами ада. Если мы признаём, что Блудные раньше были дьяволами, следовательно мы также должны принять, что они же когда-то представляли собой треть небесного воинства, пошедшую против Бога. Они были ангелами. Одного без другого не получится.

— Я никогда об этом не думал, но полагаю, что ты прав. — И секунду спустя Эдвард добавил: — Поразительно, что тебя до сих пор не отлучили.

— Кажется, ты первый, кому я об этом рассказал.

Харпер вновь бросил взгляд вниз. Далеко под ними виднелось тусклое свечение. Звуки паровых поршней становились всё громче и громче.

— Скажи… — Эдварду пришлось чуть повысить голос. — Ты живёшь по принципу, что чем меньше люди знают, тем крепче они спят?

— Нет, — ответил Харпер. — Чем меньше они знают, тем крепче сплю я.

— Даже лучше, — сказал Эдвард. — И что, есть у тебя и другие тайные теории?

— Несколько, — признал Харпер.

— Так расскажи.

— Они слишком скучные. Ты провалишься в сон и упадёшь с лестницы.

— Ты и про последнюю говорил, что неинтересная, а она меня порядком шокировала.

— Правда?

Харпер поднял голову посмотреть, не шутит ли Эдвард. А затем понял, что слишком много времени проводил в обществе Белимая. Эдвард никогда не говорил с сарказмом.

— Конечно. — Эдвард остановился, чтобы дать отдых руке, и Харпер ждал его. — Не каждый день капитан Инквизиции сообщает мне, что верит, будто Блудные более божественны, нежели сыны Адама. Даже анатомисты-радикалы вроде Рэддли не бросаются такими заявлениями.

— Тот самый Рэддли, которого стошнило в урну дьякона? — спросил Харпер.

— Да. Его отстранили от врачебной практики в прошлом году. И не из-за урны. Насколько мне известно, об этом так никто и не узнал. Рэддли опубликовал статью, в которой обнародовал, что не выявил различий в телах крещёных и некрещёных детей. Он пришёл к весьма непопулярному умозаключению, что духовное состояние может не влиять на физическое тело.

— Правда? А детей Блудных он использовал в своих исследованиях? — спросил Харпер.

— Да. — Эдвард возобновил спуск. — Но эти данные даже не пытался опубликовать. Просто обмолвился как-то мне, когда мы обсуждали убийства Блудных, произошедшие весной. Исходя из описаний останков, Рэддли предположил, что убийца извлекал из Блудных Игнисовы[1] железы.

— Если хочешь знать, он был прав. Преступники добывали железы и кровь, чтобы сделать из них зелья. И очень хорошо на этом зарабатывали.

Харпер порадовался, что Эдварду в темноте не видно его лица. Он до сих пор приходил в ярость при мысли, что в том деле был замешан его собственный настоятель, и до сих пор ненавидел, что самолично привёл на заклание Питера Роффкейла.