27

Первым делом он научился шевелить большим пальцем правой руки, и не просто так. Уильям Коззано принялся за него с того самого момента, когда очнулся после имплантации.

Где-то за день он научился заставлять палец спазматически дергаться. К этому времени, как его погрузили на самолет и отвезли назад в Тасколу – то есть через два дня после операции – он уже умел дергать им по желанию.

Затем он овладел искусством как прижимать его к ладони, так и разгибать до отказа. Добившись таких успехов, он в течение шестнадцати часов повторял это упражнение, доведя счет сгибаний-разгибаний до нескольких тысяч, после чего ему дали снотворное и он уснул. Через восемь часов он проснулся и снова принялся тренировать большой палец.

Несколько дней никто, включая Мэри Кэтрин, не мог понять, почему отец так зациклился на большом пальце. Всем казалось само собой разумеющимся, что прежде всего он попытается вернуть навыки речи. И он действительно пытался – в первую неделю после операции время от времени можно было заметить, что он играет с мускулами лица. Кожа под челюстью то натягивалась, то опадала, когда он шевелил языком во рту, а уголки губ задвигались – сперва как охваченные тиком, а затем плавно. Через пять дней он научился складывать губы трубочкой и смог поцеловать Мэри Кэтрин, когда она наклонилась и подставила щеку.

Но чем бы он не занимался, большой палец оставался активным. Он начал вызывать тревогу в приставленной к нему бригаде врачей, состоявшей из полдесятка физиотерапевтов, неврологов и компьютерщиков, занявших пустовавшие комнаты в таскольском доме, чтобы наблюдать за процессом восстановления губернатора. По поводу большого пальца устраивались консилиумы. Врачи спорили, сознательна эта деятельность или нет, и рассматривали идею привязать палец к ладони, чтобы избежать появления симптомов артрита.

Все прояснилось, когда кто-то вложил ему в руку пульт дистанционного управления. К этому времени остальные пальцы приобрели достаточную подвижность, чтобы обхватить нижнюю поверхность пульта, предоставляя большому, теперь весьма точному в движениях, блуждать по верхней поверхности, нажимая на кнопки. Переключая каналы. Увеличивая или уменьшая громкость. Включая видеомагнитофон, чтобы записать некоторые программы и воспроизвести их позже.

Было решено провести тест. В четверг, в семь часов вечера, устроили званый обед – с тем расчетом, чтобы он пришелся на любимое телевизионное шоу Коззано: сатирическую мультипликационную программу. Он прошел проверку блестяще – безо всяких подсказок запрограммировал видеомагнитофон, пользуясь большим пальцем.

– Он знает, как это делается, – сказал главный компьютерщик, Питер Зельдович (Зельдо). Голос его был полон благоговения. – В смысле, я написал половину операционной системы «Каликс». Но я не умею программировать видеомагнитофон.

– Его память, кажется, в полном порядке, – согласилась Мэри Кэтрин.

Она приехала из Чикаго, чтобы присутствовать на обеде, и подглядела, притаившись в коридоре рядом с хозяйской спальней, как отец перематывает видеокассету на начало любимой программы.

Остальные спальни превратили в страну технологических чудес. Зельдо заполнил бывшую комнату Мэри Кэтрин компьютерами, а спальню Джеймса – коммуникационным оборудованием. Мамину комнату для шитья наводнили медицинские приборы и принадлежности. Обе гостевые спальни заставили раскладушками, а в проходы между ними постелили матрасы, чтобы медсестры и врачи могли работать и отдыхать, не покидая дома.

Любое действие отца – малейшее движение большого пальца, едва заметное дрожание губ – превращалось в информационное событие огромной значимости и тут же раскладывалось Зельдо на графики и таблицы на мониторах. Между биочипом и нейронами отца уже возникло несколько тысяч соединений, и каждый день к ним добавлялось несколько сотен новых. Все импульсы, отправляемые мозгом телу и приходящие обратно, пропускались через эти соединения и отслеживались биочипом. Даже когда отец спал, он производил гигантские объемы информации – не меньше, чем входящие и исходящие телефонные вызовы на Манхеттене.

Не существовало никакого способа в них разобраться. Их невозможно было отследить. Максимум, на что был способен Зельдо, это мониторить происходящее, составлять статистические базы данных, и, может быть, строить предположения, какие связи использовались для управления большие пальцем, а какие – левой бровью. И все равно это было завораживающее зрелище.

То, что система работала в принципе, не было новостью. Она работала на бабуинах, и она работала на Мохиндаре Сингхе. Главный вопрос заключался в том, насколько серьезный ущерб инсульт причинил разным аспектам сознания Коззано – его памяти, его идентичности, когнитивным навыкам.

Тот факт, что он желал смотреть ту же ТВ-программу, что и раньше, и по-прежнему находил ее смешной, а также помнил, как программировать видеомагнитофон, являлся ответом на ряд вопросов. С какой стороны не посмотри, это были хорошие новости.

Однако большую часть времени Коззано смотрел новости и политические программы, посвященные президентской кампании. На пюпитр перед ним помещали свежие газеты и журналы, и он изучал их, переводя глаза с экрана телевизора на печатные страницы.

Только после этого – после установления контроля над каналами телевизора и получения доступа к газетам – он начала работать над речью.

Было составлено амбициозное расписание, и сразу возникли опасения, что оно создаст слишком большие нагрузки для пациента и в итоге само себя отменит. Первым делом с утра был визит физиотерапевта, сначала помогавшего пациенту двигать конечностями, а затем, когда тот начал проявлять успехи, проводившего с ним соответствующие упражнения. Затем появлялся логопед, который заставлял его по-разному складывать губы и язык, производить определенные звуки и соединять эти звуки в слоги и слова. После полуденного сна физиотерапевт возвращался, чтобы позаниматься теми частями тела, которым не было уделено внимание утром. Вечером мог отдохнуть, посмотреть телевизор и почитать.

Он упражнял речь во время физических занятий и упражнял тело во время работы над речью. Он упражнял и то и другое, когда притворялся, что спит после обеда и вечерами, во время предполагаемого отдыха. Он даже просыпался посреди ночи, чтобы немного поупражняться.

Освобождение от кресла-каталки было заоблачной вершиной, и в течение нескольких недель он не рисковал начинать восхождение. Тем временем некоторые вещи оставались ему недоступны – он не мог сам сходить в туалет, принять ванну, принести дрова для камина и поменять кассету в видеомагнитофоне. Все это должны были делать за него медсестры, помощники и члены семьи.

Почти через две недели после имплантации Мэри Кэтрин приехала с очередным визитом. Она теперь столько ездила, что пришлось арендовать машину – совершенно новый седан «Акура», позволявший путешествовать безопасно и с комфортом. В тот вечер у нее состоялась беседа с отцом.

– Вии.. Дее... фн, – сказал он.

– Видеомагнитофон. Ты хочешь что-то сделать с видеомагнитофоном?

– Да.

– Окей. Что я должна сделать?

Отец неуверенным направил пульт в сторону стойки с телевизором и нажал кнопку "Эджект". Видеомагнитофон выплюнул кассету.

– Ты хочешь, чтобы я ее достала?

– Да.

– Ты хочешь, чтобы я вставила другую?

– Да.

В верхней части стойки располагалась полка с несколькими десятками кассет – в основном семейные пленки или любимые фильмы. Мэри Кэтрин повела пальцем вдоль строя кассет.

– Новую! – выпалил отец.

– Тебе нужна новая кассета?

– Пусто.

– Тебе нужна пустая кассета.

– Да.

Мэри Кэтрин порылась на стойке и нашла упаковку из шести новеньких видеокассет. Отец всегда покупал такие упаковки в «Уолмарте». Он все всегда покупал большими партиями, по оптовым ценам, в огромных универмагах, одиноко торчащих посреди прерий.

Она развернула одну и засунула ее в аппарат.

– Окей, а что сделать с этой? – спросила она, помахивая только что извлеченной кассетой.

– Наклей.

В комплекте с кассетами всегда шло несколько чистых ярлыков. Она сняла защитную полоску и прилепила ярлык на заднюю сторону кассеты. Затем нашла маленький маркер у себя в сумочке. – Как мне ее назвать?

Отец закатил глаза, показывая, что это неважно, он запомнит и так, что на ней. Мэри Кэтрин улыбалась и смотрела ему в глаза – маркер с вызовом завис над кассетой.

Он ответил прямым взглядым.

– Вы... бо... ры.

– Выборы.

– Один, – сказал отец. Его пальцы неуверенно сгибались и подрагивали. Наконец указательный палец выпрямился, а остальные собрались в нетвердый, дрожащий кулак.

– Выборы-один, – повторила Мэри Кэтрин, нанося эту надпись на наклейку. – Означает ли это, что кассета будет первой в серии?

Отец снова закатил глаза.

Позже, когда его увезли спать, Мэри Кэтрин свернулась на диване в гостиной с пакетом попкорна из микроволновки, перемотала кассету «Выборы-1» на начало и просмотрела ее.

Это оказались выдержки из новостных программ, касающиеся выборов, за последнюю неделю или полторы – за время, прошедшее с того момента, когда большой палец отца сделался достаточно подвижным, чтобы управлять видеомагнитофоном. Большая часть видео на кассете фиксировала стереотипно-эксцентричное поведение мужчин, соперничающих на праймериз штата. Это было готовое пособие для невролога. Многие и многие часы видео с мужчинами, перемещающимися туда-сюда под ярким светом прожекторов характерной для кандидатов судорожной походкой. Кандидат, как и любой нормальный человек, ходит на двух ногах, но всякий раз, когда ему кажется, что он оказался в фотогеничной позе, он внезапно поворачивается к батарее камер и замирает на несколько мгновений, как будто в приступе абсанса{44}. Ни один кандидат не может сесть в машину или войти в здание, не окоченев на секунду с поднятым вверх большим пальцем. Их рукопожатия длятся часами, и при этом кандидат никогда не смотрит на того, чью руку жмет – он смотрит на публику.