Однако даже самый проницательный знаток человеческой природы может быть одурачен амбициозной личностью, понаторевшей в искусстве обмана. Мой неприятный долг заключается в донесении до вашего сведения, что несколько таких личностей смогли занять влиятельные позиции в администрации сенатора и, без ведома самого сенатора, использовали эти позиции для личного обогащения.

Обращение к средствам массовой информации напрямую – не лучшее решение в этой ситуации. Мне следовало сперва встретиться с сенатором. Я предприняла несколько попыток связаться с ним, но потерпела неудачу. К несчастью, я не могу больше оттягивать момент предания этой информации гласности, поскольку она имеет непосредственное отношение к Бьянке Рамирес, и если бы мое бездействие причинило вред ее семье, я бы себя никогда не простила. Поэтому я делаю это сейчас и одновременно официально прошу сенатора Маршалла принять мою отставку.

– Элеанор! – завопили все журналисты одновременно, вскидывая руки.

– Прошу прощения, прошу прощения, но я думаю, что имею право высказаться, – произнес кто-то за спиной Элеанор.

Она повернулась кругом и взглянула прямо в лицо Шэда Харпера.

Тут она на мгновение замешкалась. Она стояла спиной к софитам и камерам; он стоял к ним лицом, и безжалостный свет заливал каждую пору на его лице. Она чувствовала себя допросчиком, стоя здесь перед ним, взвешивая ситуацию и пытаясь принять решение.

Выглядел он так себе. Шэд, в конце концов, был всего лишь мальчишкой, и хотя он владел кое-какими навыками пребывания перед камерами, назвать его мастером этого дела было невозможно. И в данной момент он обозлен до крайности.

Она знала, что если позволит Шэду говорить, он сам себя угробит. Он собрался говорить, потому что он был мужчиной и был так воспитан. Это воспитание приказывало ему не поддаваться страху и действовать без лишних размышлений. Женщина или мужчина постарше отступил бы, все обдумал, выбрал подходящее время. Но не Шэд; Шэд должен был выступить против нее прямо сейчас, он не мог позволить ей выиграть ни единой схватки.

– Если угодно, – сказала она и отошла от микрофона.

– Я Шэд Харпер, – начал он дрожащим голосом. – Помощник сенатора Маршалла по связям с Бюро землепользования. И поскольку я по-прежнему в штате, в отличие от Элеанор, только что ушедшей в отставку... а если она не ушла в отставку... о чем я не могу судить с уверенностью, поскольку не видел и ничего не знаю о письменном заявлении об отставке... и если она не ушла в отставку, то будет, скорее всего, уволена и в любом случае не сможе больше говорить от имени сенатора Маршалла, даже если когда-нибудь говорила... я говорю от имени сенатора Маршалла и вот, поскольку в его адрес были высказаны очень серьезные обвинения, я должен выступить вперед и что-нибудь сказать.

– Она не обвиняет сенатора! – выкрикнул один из журналистов, изучивший попавшую в его руки ксерокопию. – Она обвиняет персонально вас, мистер Харпер!

У Харпера отвисла челюсть.

– Что ж, я не видел этих предполагаемых обвинений, но...

– Это ваш почерк? – спросила другая журналистка, представительница «Лос-Анджелес Таймс», поднимая листок повыше.

Это была фотокопия бланка, в верхней части которого было напечатано «СО СТОЛА ШАДА ХАРПЕРА». Он был покрыт рукописными заметками.

– Мне нужно посмотреть повнимательнее...

– Позвольте мне зачитать вам избранные места – может быть, вы сможете объяснить нам, зачем это писали, – сказала женщина. – Штат Вашингтон против Гарсия, 1990. Похоже на название судебного дела.

– Я не помню, – сказал Шэд.

– Я поискала, – сказала Элеанор. – Дело касалось детей, погибших от отравления угарным газом в кузове пикапа. Штат Вашингтон добился получения опеки над выжившими детьми на том основании, что их родители ими пренебрегали.

– Почему вы изучали это дело, Шэд? – спросила женщина из «Лос-Анджелес Таймс». – Какое оно имеет отношение к вашей работе с Бюро землепользования?

– Прежде всего, я слуга народа, – сказал Шэд. Протестующие, собравшиеся с одной стороны, издевательски засвистели. Это сбило Шэда с толку и он запнулся. – Э-э-э, я имею право изучать судебные дела в своем собственном кабинете.

– Вы пытались собрать материал, позволяющий шантажировать Анну и Карлоса Рамиресов, – сказала Элеанор. – Угрожая им разлукой с единственным выжившим ребенком, вы могли заставить их молчать и отвлечь всеобщее внимание от вашей сделки с Сэмом Уайаттом – которую никто бы и не заметил, если бы не этот ужасный несчастный случай.

– Это просто, просто... вы говорите ужасные вещи.

– Ужасно жить во времена, когда говорить о злодеяниях хуже, чем совершать их, – сказала Элеанор.

– Вы, кажется, забываете, что народ этого штата и этой страны чертовски устал от этих попрошаек, этих нелегальных мигрантах, которые пробираются на нашу землю и мутят воду!

– Почему вы сейчас не называете их шпионами и чурками, как во время разговора с Сэмом Уайеттом?

– Это совершенно бездоказательное обвинение! – выкрикнул Шэд. Он был явно шокирован тем, что такие слова прозвучали публично, как будто они с Сэмом Уайттом изобрели их специально для личного использования. – Послушайте. У меня нет никаких расовых предубеждений. Я испытываю неприязнь только к тем, кто злоупотребляет преимуществами нашего общества, независимо от их этнической принадлежности. К паразитам на теле процветающей экономической системы, которая была построена тяжким трудом таких граждан нашей страны, как Сэм Уайатт.

– Сэм Уайатт, – повторила Элеанор. – Сэм Уайатт, который пасет свой скот на государственной земле. На земле, которую населяли индейцы, пока правительство не заплатило солдатам, чтобы те их убили. Сэм Уайатт, который орошает свое ранчо водой с государственной дамбы. Ты думаешь, что Анна Рамирес сидит на велфере? У меня для тебя новости, ковбой. Все в штате Колорадо сидят на велфере. Мы все живем попечением налогоплательщиков из других частей страны. Просто вышло так, что некоторые из нас – например, Сэм Уайатт – пользовались им дольше остальных и успели накопить на банковских счетах достаточно милостыни, чтобы вкладывать ее в политические кампании. Поэтому не надо, стоя здесь, в Денвере, в метрополисе, построенном на ручье, в столице штата Колорадо, который снова стал бы голыми прериями без постоянной правительственной помощи, разевать рот о низких моральных качествах получателей велфера. Потому что у людей, которые отправляются на север через границу, и нет, может быть, ковбойских сапог из кожи страуса и напомаженных волос, но зато, в отличие от вас, у них есть кое-что поважнее. У них есть ценности.

Двери клиники распахнулись и улыбающаяся медсестра выкатила кресло с Бьянкой Рамирес, за которым следовали все ее врачи.

В толпе протестующих произошло движение и вдруг Карлос и Анна Рамирес вырвались из нее, смеясь и обливаясь слезами. Они пересекли парковку, не потревоженные ни журналистами, ни агентами иммиграционной службы, ни Шэдом Харпером, и заключили дочь в объятия. Их, в свою очередь, окружили сотни их сторонников.

Все это происходило в гораздо более теплой и спокойной атмосфере, чем кто-либо рассчитывал. Беспорядки возникли только на краю площадки: микроавтобус иммиграционной службы со стальными решетками на окнах принялся раскачиваться с боку на бок. Водитель выпрыгнул, машина опустела и толпа раздалась, освобождая пространство. Затем с десяток мужчин, закаленных работой на фермах долины реки Арканзас, перевернули ее на крышу и бросили, беспомощную, как черепаху на шоссе.