«БЬЯНКА: ЧУДО-ДЕВОЧКА!»

и фотографией, с которой она улыбалась щербатой улыбкой сквозь иллюминатор, прижимая к груди кролика.

Любой, кто потрудился прочитать всю статью о Бьянке от начала и до конца, обнаруживал, что курс лечения в камере практически завершился и медицинский центр «Арапахо Хайлендс» собирается выписать ее назавтра, в пятницу.

Это означало, что с момента публикации «ЧУДО-ДЕВОЧКИ» утром в четверг все участники дела Рамиресов – в Денвере, на ранчо «Лейзи Зет» и в Вашингтоне, округ Колумбия, начали готовиться к эндшпилю.

Большая часть пятницы уйдет на решение логистических задач: своевременная доставка всех игроков в клинику и налаживание связи. Поэтому четверг был последним днем, когда оставалась возможность сделать ход. Рей дель Валле сделал его первым, организовав пресс-конференцию на «конспиративной квартире» где-то в окрестностях Денвера, выставив Карлоса и Анну Рамирес перед Судом Общественности, чтобы они могли защититься от обвинений в нелегальной иммиграции и недолжном выполнении родительских обязанностей.

Первая часть была особенно затруднительна, поскольку они действительно являлись нелегальными иммигрантами. Но не было в Америке проблемы, сколь угодно простой поначалу, которую нельзя было бы замылить до состояния полнейшей неясности с помощью талантливого адвоката. Рамиресы как раз обзавелись таким: всенародно известным адвокатом-бунтарем из Сан-Франциско, которой любил работать pro bono в присутствии большого количества телекамер; он настаивал, что за очень небольшое время сумеет обеспечить этих людей гринкартами.

Другое дело – родительские обязанности. В своем кругу Рамиресов считали очень хорошими родителями. Карлос был трезвенником, проводившим каждую свободную минуту с детьми, а Анна – домашней святой. Рей привел на конспиративную квартиру достаточное количество свидетелей и сам сказал пару слов.

Роль Элеанор Ричмонд в эндшпиле носила совершенно иной характер. Она проникла в кабинет своего юного коллеги Шэда Харпера и подвергла его разорению. За это ее запросто могли уволить и даже, возможно, посадить в тюрьму. Она прекрасно это осознавала и заранее напечатала заявление об увольнении на имя сенатора Маршалла. Она проработала на этой должности ровно один месяц и получила ровно одну зарплату.

Поступать так, как она поступила, было с ее стороны полнейшим безумием. Поиск фрагментов информации, которые можно накапливать, чтобы впоследствии использовать с расчетом – это куда ни шло. Но она намеревалась выкопать нечто очень грязное, что можно было тут же вытащить на свет божий и скормить прессе. Элеанор Ричмонд совершенно озверела. Она полностью утратила самоконтроль.

Он отключился где-то в выходные. Осознание того, что Сэм Уайатт, ведущий сторонник ее босса, запустил всю эту цепь событий, было скверным само по себе. Пару дней она провела в сомнениях – в основном из-за иезуитских маневров Рея с игрушками. Когда агенты иммиграционной службы явились за Карлосом и Анной, она испытала раздражение. Но когда штат попытался отобрать Бьянку у родителей, Элеанор Ричмонд взбесилась. Это было нечестно. Лучше она снова станет бичевкой, чем примет участие в заговоре, направленном на разрушение семьи.

Поэтому в четверг, Элеанор врывалась в кабинет Шэда Харпера всякий раз, когда он отлучался дольше, чем на десять минут, и располагалась там, как дома. Она была вполне готова пожертвовать собственной карьерой за возможность найти что-то, что позволит утянуть за собой и Шэда. Была замечательно найти что-нибудь и на Сэма Уайатта или на помощника из Ди-Си, совершившего судьбоносный звонок в Службу леса – или даже на самого сенатора Маршалла. Но больше всего ей хотелось подать на блюде голову Шэда Харпера.

К ее собственному изумлению, она ни разу не попалась. Раз или два люди заглядывали в кабинет Шэда, когда она там находилась, и она объясняла им, что ищет позаимствованный Шэдом степлер. Это срабатывало, поскольку Шэд постоянно что-нибудь заимствовал, включая деньги, и никогда ничего не возвращал.

Сам Шэд провел большую часть дня за пределами кабинета, по уши погрузившись в некие интриги, связанные с семьей Рамирес.

К восходу солнца, озарившего пятничный заголовок

«БЬЯНКА: Я ХОЧУ К МАМОЧКЕ!»,

никаких особенных изменений не произошло. Медицинский центр «Арапахо Хайлендс» собирался выписать Бьянку в 18:05. По совершенно удивительному стечению обстоятельств, это гарантировало попадание процесса выписки в вечерние выпуски местных новостей, делая ее идеальным кандидатом на прямой эфир. Новый пиар-директор, проработавший на этой должности пять дней и уже получивший и повышение, и премию, настаивал, что это действительно совпадение, а время выписки было выбрано исключительно по медицинским соображениям.

Он безусловно заслужил повышение. С точки зрения общественного мнения, «Арапахо Хайлендс» начал неделю с удара в живот и ухитрился оправиться, опираясь только на собственные силы, чтобы к ее концу выглядеть и вовсе как сборище архангелов в белых одеждах и с полными руками плюшевых зверюшек. В 18:05 Бьянку собирались выкатить на подъездную аллею клиники, на которой круглосуточно стояли дозором парковщики в ливреях, и выпустить ее в мир. Выписка Бьянки убивала сразу двух зайцев: во-первых, укреплялась медицинская репутация клиники, для которой не было ничего невозможного, а во-вторых, гипербарическая камера освобождалась для приема пожилых диабетиков с хорошей страховкой.

Главный вопрос заключался в том, кто примет ответственность за Бьянку после того, как ее кресло-каталка достигнет парковки. Тот факт, что ответа на него не знал никто, превращал ситуацию в настоящую реалити-драму и гарантировал самое пристальное внимание медиа.

Штат Колорадо все еще пытался получить судебный ордер, предоставляющий ему статус опекуна Бьянки, но работающий на Рамиресов адвокат-ас и его команда юных ниндзя-юристов превратили рассмотрение дела в процедурную катастрофу, на устранение которой обещали уйти недели. Если не принимать в расчет возможность неких внезапных действий со стороны закона, Карлос и Анна к 18:05 должны были по-прежнему оставаться ее законными представителями.

Карлос и Анна, однако, считались нелегальными иммигрантами и находились в розыске. Если говорить об этой стороне вопроса, то последние три дня разыскивающие их агенты беспрерывно дежурили прямо здесь, в клинике, и только и ждали их появления.

Поэтому, если родители Бьянки на самом деле покажутся в 18:05, чтобы принять дочь, они будут немедленно арестованы, и кому-то другому придется взять на себя заботу о ней. В принципе получалось, что этим кем-то должна была стать сестра Анны Пилар, но ходили слухи, что штат может использовать арест Карлоса и Анны как повод для взятия Бьянки под опеку, и медиа уже предвкушали душещипательную схватку на парковке клиники.

Явились все основные каналы, и уже в шесть утра в пятницу, за двенадцать часов до Главного События, новый пиар-директор вышел на парковку с большим куском мела, чтобы разметить позиции камер: ABC, CBS, NBC, CNN, CHAN 4, CHAN 5, CHAN 7 и так далее.

Удалось подслушать, как в очереди в бюро аренды автомобилей в аэропорту «Стэплтон» один журналист говорил другому:

– Тут есть ребенок в коме. Тут есть чудесное исцеление. Рыдающие родители. Сенатор-злодей. И даже сраный ковбой!

История, действительно, была богатой и сама по себе, но к середине дня стала, если это вообще возможно, еще прекраснее: пошли слухи, что одна из сотрудниц сенатора Маршалла располагает документами, изобличающими другого его сотрудника в связях с ранчо «Лейзи Зет», из-за которого и возник весь этот чудовищный бардак, и что она собирается выложить их сегодня вечером перед ударными силами национальной прессы. А когда эти слухи украсились информацией о том, что сотрудница эта – там самая знаменитая бомжиха, которая публично кастрировала Эрла Стронга, журналисты по всему Денверу отставили стаканы с выпивкой в сторону и некоторое время дышали в бумажные пакеты.

В 17:55 Элеанор Ричмонд вступила на парковку, как стрелок из вестерна, баюкая на руках пачку ксерокопий толщиной в три дюйма. Прежде чем начать говорить, она поднесла одну из копий к глазам и несколько мгновений изучала ее, не двигаясь. Этот прием она позаимствовала у профессионалов. Он предоставлял телеоператорам возможность настроить баланс белого, так что и она, и все, кто последует за ней в центр урагана, не будут выглядеть на экране ярко-розовыми или зелеными. Одновременно поза была замечательно фотогенична. Скулящий звук десятков сервоприводов отдался в изумленной тишине, внезапно охватившей этот импровизированный высокотехнологичный амфитеатр.

Если бы Четыре Всадника Апокалипсиса выбрали этот момент, чтобы прогалопировать на своих яростных скакунах через парковку, то журналисты, вероятно, прогнали бы их прочь, не скупясь на оскорбления, в расчете проинтервьюировать их позднее, после основного события. Единственной фигурой, рискнувшей проникнуть в кадр, оказался находчивый репортер «Вашингтон пост», который подбежал к Элеанор, выхватил у нее стопку листов и широким жестом швырнул их в толпу.

– Меня зовут Элеанор Ричмонд. Я представительница сенатора Калеба Рузвельта Маршалла по вопросам здравоохранения и социальной политики в Денвере. Я занимаю эту должность один месяц.

Начиная работать на сенатора, я была убеждена – основываясь на его последних заявлениях – что он расист. Сейчас я убеждена, что в нем нет ничего расистского. Я никогда не встречала человека, в большей степени, чем он, готового оценивать людей только по их личным достоинствам или их отсутствию.