Н О Я Б Р Ь.

Кроткая. Фантастический рассказ.

Д Е К А Б Р Ь.

Глава первая.

I. Опять о простом, но мудрёном деле. В октябрьском выпуске ДП (гл. 1, I) речь шла о судебном деле Е. П. Корниловой, выбросившей из окна свою падчерицу. Автор рассказывает о своём посещении Корниловой, которая уже родила там ребёнка, в тюрьме, своих беседах с ней, служителями тюрьмы. Приговор суда был кассирован и поступил на рассмотрение другого отделения суда. Достоевский пишет: «Опять повторю, как два месяца назад: “Лучше уж ошибиться в милосердии, чем в казни”. Оправдайте несчастную, и авось не погибнет юная душа, у которой, может быть, столь много ещё впереди жизни и столь много добрых для неё зачатков. В каторге же наверно всё погибнет…» К этому делу Достоевский вернётся ещё дважды в ДП за 1877 г.: апрель, гл. 2; декабрь, гл. 1.

II. Запоздавшее нравоучение.

III. Голословные утверждения.

IV. Кое-что о молодёжи.

V. О самоубийстве и высокомерии.

Эти четыре части первой декабрьской главы ДП посвящены теме самоубийства и являются как бы комментарием к «Приговору» (октябрь, гл. 1, IV), который вызвал большой резонанс у читателей, непонимание. В первых же строках Достоевский разъясняет, что свою предсмертную исповедь автор-герой «Приговора» написал «для оправдания и, может быть, назидания, перед самым револьвером…» Курсив подчёркивает важность именно слова «назидание» (по Далю: «поученье, наставленье»), то есть, «Приговор» написан-создан в качестве как раз антисамоубийственного поучения-наставления. И далее Достоевский довольно недвусмысленно намекает, что его статью «Приговор» могли превратно понять только «гордые невежды», люди «мало развитые и тупые»: «Статья моя “Приговор” касается основной и самой высшей идеи человеческого бытия — необходимости и неизбежности убеждения в бессмертии души человеческой. Подкладка этой исповеди погибающего “от логического самоубийства” человека — это необходимость тут же, сейчас же вывода: что без веры в свою душу и в её бессмертие бытие человека неестественно, немыслимо и невыносимо. И вот мне показалось, что я ясно выразил формулу логического самоубийцы, нашел её <…> Укажут мне, пожалуй, опять, что в наш век умерщвляют себя даже дети или такая юная молодёжь, которая и не испытала ещё жизни. А у меня именно есть таинственное убеждение, что молодёжь-то наша и страдает, и тоскует у нас от отсутствия высших целей жизни. В семьях наших об высших целях жизни почти и не упоминается, и об идее о бессмертии не только уж вовсе не думают, но даже слишком нередко относятся к ней сатирически, и это при детях, с самого их детства, да ещё, пожалуй, с нарочным назиданием. <…> Истребление себя есть вещь серьёзная, несмотря на какой бы там ни было шик, а эпидемическое истребление себя, возрастающее в интеллигентных классах, есть слишком серьезная вещь, стоящая неустанного наблюдения и изучения…»

Глава вторая.

I. Анекдот из детской жизни. Знакомая Достоевского Л. Х. Хохрякова рассказала ему о своей 12-летней дочери-школьнице, получившей несколько плохих отметок и решившей из-за этого не ходить в школу и сбежать из дома. Отталкиваясь от этого случая, писатель поднимает проблему убежавших из дома и скитающихся детей, которая давно привлекала его внимание (она была намечена ещё в 1867 г. в подготовительных материалах к «Идиоту») и констатирует: «Бродяжничество есть привычка, болезненная и отчасти наша национальная, одно из различий наших с Европой, — привычка, обращающаяся потом в болезненную страсть и весьма нередко зарождающаяся с самого детства…»

II. Разъяснение об участии моём в издании будущего журнала «Свет». В октябрьском выпуске ДП было помещено объявление об издании в 1877 г. нового журнала «Свет» профессором Н. П. Вагнером. Многие читатели решили, что писатель будет активно сотрудничать в новом журнале и чуть ли не «перейдёт» в него. Достоевский отвечает на эти тревожные письма на страницах ДП: «На это и заявляю теперь, что в будущем 1877 году буду издавать лишь “Дневник писателя” и что “Дневнику” и будет принадлежать, по примеру прошлого года, вся моя авторская деятельность. Что же до нового издания “Свет”, то ни в замысле, ни в плане, ни в соредактировании его не участвую…»

III. На какой теперь точке дело. Здесь Достоевский как бы подводит предварительные итоги обсуждения так называемого Восточного вопроса, который был одним из «капитальных» в ДП на протяжении всего года: «…взгляд на Восточный вопрос должен принять несравненно более определенный вид и для всех нас. Россия сильна народом своим и духом его, а не то что лишь образованием, например, своим, богатствами, просвещением и проч., как в некоторых государствах Европы, ставших, за дряхлостью и потерею живой национальной идеи, совсем искусственными и как бы даже ненатуральными. Думаю, что так ещё долго будет. Но если народ понимает славянский и вообще Восточный вопрос лишь в значении судеб православия, то отсюда ясно, что дело это уже не случайное, не временное и не внешнее лишь политическое, а касается самой сущности русского народа, стало быть, вечное и всегдашнее до самого конечного своего разрешения. Россия уже не может отказаться от движения своего на Восток в этом смысле и не может изменить его цели, ибо она отказалась бы тогда от самой себя. <…> В этом отношении Европа, не совсем понимая наши национальные идеалы, то есть меряя их на свой аршин и приписывая нам лишь жажду захвата, насилия, покорения земель, в то же время очень хорошо понимает насущный смысл дела. <…> Вот почему Европа всеми средствами желала бы взять себе в опеку славян, так сказать, похитить их у нас и, буде возможно, восстановить их навеки против России и русских. Вот почему она бы и желала, чтоб Парижский трактат продолжался сколь возможно долее; вот откуда происходят тоже и все эти проекты о бельгийцах, о европейской жандармерии и проч., и проч. О, все, только бы не русские, только бы как-нибудь отдалить Россию от взоров и помышлений славян, изгладить её даже из их памяти! И вот на какой теперь точке дело».

IV. Словечко об «ободнявшем Петре». Полемика с противниками войны на Балканах и участия в ней России, которых Достоевский делит на два вида: «жидовствующих», кричащих «про вред войны в отношении экономическом», и «европействующих», боящихся, что в погоне «за национальностью» можно повредить «общечеловечности». Писатель высказывает здесь своё убеждение: «А между тем для меня почти аксиома, что все наши русские разъединения и обособления основались, с самого их начала, на одних лишь недоумениях, и даже самых грубейших, и что в них нет ничего существенного. Горше всего то, что это ещё долго не уяснится для всех и каждого. И это тоже одна из самых любопытнейших наших тем». И уже заглавием предупреждает, что по известной поговорке «Лови Петра с утра, а ободняет, так провоняет», и Россия в помощи братьям-славянам может «ободнять», то есть — не поспеть к сроку.