Глава 23

Когда подошла очередь Рамиро, Тарквиния отошла в сторону, и он, подойдя поближе, изучил поверхность камня. Рамиро не сомневался в словах своих сокомандников, но поскольку у них не было причин брать с собой камеру, у него оставался повод для раздумий, не могли ли они перестараться, углядев слова в каком-нибудь случайном узоре, образовавшемся после того, как склон холма из-за взрыва пошел трещинами.

– Выглядит и правда, как настоящая, – заключил он. – В смысле по-настоящему искусственной; не спрашивайте моего мнения насчет авторства. – Теперь к списку дисциплин, которым он, к несчастью, не уделил должного внимания, помимо геологии придется добавить еще и обратновременную археологию.

– Нам нужно улетать прямо сейчас, – стояла на своем Агата. – Как только будет готов Геодезист.

Рамиро отвернулся от надписи на камне.

– А как же пшеница?

– Пшеница не имеет значения, – заявила Агата. – Если у нас не осталось повода для вражды, значит, и мигрировать никому не нужно.

Тарквиния была настроена скептически.

– Ты правда думаешь, что Совет отключит систему, поверив нам на слово?

– А какой теперь от нее толк? – В голосе Агаты послышались нотки раздражения. – У нас есть доказательство, что Бесподобная просуществует до воссоединения с предками! Больше нет риска, что гора столкнется с метеором или погибнет в пекле войны. Разве сможет Совет заявить, что система необходима для безопасности и поддержания порядка, после того, как мы докажем, что сообщение могло быть написано только в том случае, если мы в целости и сохранности доберемся до родной планеты?

– Они могли бы возразить, что сообщение оставят поселенцы, – предположил Азелио.

– Какие еще поселенцы? – вспылила Агата. – Как поселенцы могли написать то, что сведет на нет саму причину их переселения на эту планету?

– Это при условии, что Совет воспримет послание всерьез, – возразил Азелио. Рамиро не был уверен, есть ли в этой логике порочный круг, но если воспринимать ее как политическую риторику, служащую меркантильным целям, то что-то в ней казалось до ужаса правдоподобным.

– Да вы просто с ума посходили! – простонала Агата. – Если вы сомневаетесь в подлинности послания, то скажите мне, какое доказательство авторства вас бы устроило. Сообщение, зашифрованное ключом, который мы должны подготовить уже сейчас, а затем держать в секрете, пока не передадим его предкам в момент встречи? Даже если бы мы нашли нечто подобное, у вас все равно был бы повод возразить, что за это время ключ мог попасть в чужие руки.

– Дело не в наших собственных сомнениях; нам нужно взглянуть на проблему шире, – сказала Тарквиния. – Если вы с Азелио утверждаете, что надпись обнаружилась одновременно с обнажением поверхности забоя, то я вам верю – но Совету мы сможем предоставить лишь снимок, сделанный уже постфактум. Этого не хватит даже для того, чтобы восстановить последовательность событий.

– Здесь я играю роль свидетеля со стороны сообщистов, – напомнила ей Агата. – С какой стати я должна была внезапно переметнуться на другую сторону и врать о подобных вещах – лишь бы добиться отключения системы?

– Двенадцать лет – это не внезапно, – возразила Тарквиния. – Они могут списать все на дурное влияние с нашей стороны.

– Тогда зачем вообще что-то делать? – парировала Агата. – Зачем проводить испытания агрокультур, если мы и об этом может наврать?

Тарквиния попыталась перейти на более примирительный тон.

– Послушай, я могу и ошибаться – возможно, они выслушают наши показания и решат, что послание действительно принадлежит нашим прародителям. Но мы не можем полагаться на это, как на данность. Нам нужно пробыть здесь достаточно долго, чтобы оценить качество новой почвы. Это задержит нас всего на несколько черед; что в этом плохого?

Агата отвернулась; похоже, она изо всех сил пыталась вернуть себе спокойное расположение духа.

– Ты права, – наконец, сказала она. – Мы прилетели сюда, чтобы выяснить, пригоден ли Эсилио для жизни. Ради этого эксперимента ты рисковала жизнью; было бы глупо улететь, так и не дождавшись результатов.

– Мы выделим время и заснимем место взрыва во всех возможных видах, – пообещала Тарквиния. – Мы соберем как можно больше фактов, чтобы вынести их на суд Совета. После этого Азелио сможет посадить свои сеянцы – и чем бы ни закончились испытания, важности послания это никак не изменит.

– Это правда, – согласилась Агата.

Услышав в ее голосе разочарование, Рамиро ощутил укол совести. Она исступленно бежала всю дорогу до Геодезиста, убежденная, что в ее руках только что оказался ключ к решению всех проблем Бесподобной. Он не мог винить ее за искренность или великодушие, с которым она принесла ему эту новость. Она действительно верила, что избавит его от риска умереть в этом окутанном тьмой мире.

Но с того момента, как он увидел надпись собственным глазами, Рамиро не переставал задаваться вопросом, не слишком ли к месту пришлось ему это послание. На своей памяти он никогда намеренно не планировал какой-либо аферы – чтобы воспользоваться жаждой общения, которую Агата питала к прародителям, с расчетом на то, что в своем неведении она сможет убедить в этой лжи жителей Бесподобной.

Он, однако же, не знал, что именно скрывается за отсутствием необходимой подготовки. Слова были на месте, Агата их видела – теперь этот факт был незыблем. Но с каждым моментом он все больше укреплялся в мысли, что послание не имеет никакого отношения к прародителям, и он непременно придумает, как написать его самому.

Рамиро вздрогнул.

– Не делай так, пожалуйста.

Тарквиния не обратила на его слова внимания и продолжила ощупывать его живот.

– У тебя в кишечнике точно есть какая-то масса. Возможно, нам стоит подумать о том, чтобы ее вырезать.

– Не драматизируй. Скоро она выйдет.

– Нет, если стенка кишечника парализована.

– Думаю, со мной такое уже бывало, – соврал Рамиро. – Когда я был ребенком. Это продлилось всего пару дней.

Тарквиния посмотрела на него сверху вниз взглядом недоумения и беспокойства.

– Я думала, мы уже давным-давно обменялись всеми веяниями, которые у нас были. Откуда берутся новые болезни – после шести-то лет в изоляции?

– Может быть, я подцепил ее от поселенцев, – пошутил Рамиро. – Может быть, вскоре после их прибытия здесь разовьется первое обратновременное веяние.

– Никакой еды, никакой работы, просто отдыхай. Все понятно?

– Да, Дядюшка.

Тарквиния смерила его строгим, переоценивающим взглядом.

– Если ты симулируешь, лишь бы не помогать с системой охлаждения –

– Симулирую комок в животе? – возразил он. – Правда, я не стану есть, обещаю. Последний раз, когда я попытался, боль была просто невыносимой.

– Хорошо. – Она сжала его плечо. – Я не буду снимать коммуникатор, так что если тебе что-нибудь понадобится, просто крикни.

– Спасибо.

Когда она ушла, Рамиро повернулся в своей песчаной постели, чтобы занять хотя бы наполовину комфортное положение. Капелька уплотнительной смолы, которой он пропитал свой каравай, не имела ни вкуса, ни запаха, однако последствия превзошли все его ожидания. Все прочие вещества, которые он пробовал в аналогичных дозах, либо не проявляли никакой активности, либо вызывали немедленную рвоту, опустошавшую его желудок. Полагаясь на то, что рано или поздно его кишечник восстановит перистальтику, Рамиро мог без зазрений совести поделиться этим «веянием» с Агатой: даже если день-другой она проведет в постели, его собственное выздоровлением послужит прецедентом, который избавит ее от чрезмерных душевных страданий.

Остальное – вопрос времени. Азелио захочет присмотреть за Агатой – точно так же, как она сама позаботилась о нем, когда он был ранен, а если его работа с подопытными культурами будет окончена, у него не останется причин возвращаться на место взрыва.

Сложнее всего будет не попасться на глаза Тарквинии. Рамиро не хотел вызывать ее подозрения, манипулируя ее передвижениями по кораблю и его окрестностям – не говоря уже об отравлении – а значит, ему пришлось бы найти невинную на вид причину, которая дала бы ему возможность покинуть Геодезист как минимум на две склянки. Либо так, либо обо всем ей рассказать.

Его живот свела судорога; он сменил положение, свернувшись калачиком вокруг больного места в попытке снизить давление на комок застрявшей пищи. Если бы он был автором послания, то ничто не помешало бы ему выгравировать его на камне до отбытия Геодезиста, но это еще не давало гарантии, что его обман останется нераскрытым. Он не мог полагаться на то, что Тарквиния одобрит его аферу, но даже если бы она согласилась, превращение его личного плана в сговор лишь уменьшило бы их шансы дать убедительные ответы во время допросов на Бесподобной. Агата бы яростно отстаивала собственный взгляд на происходящее, в то время как Азелио с Тарквинией отнеслись бы к ситуации с большим скепсисом, что, впрочем, не помешало бы им дать честные и убедительные показания. Зачем все портить, заставляя Тарквинию лгать?

Грета, понятное дело, будет считать, что за всем стоит он – еще до того, как сам Рамиро успеет сказать хоть слово. Но до тех пор, пока Совет не упразднил народное голосование, оставалась надежда, что слова участников экспедиции могут повлиять на решения достаточного числа избирателей. Гарантировать абсолютную подлинность текста было невозможно – даже если речь шла о световом послании, добиравшемся к ним с момента воссоединения – но если люди были готовы хоть как-то довериться словам, высеченным в камне, сообщение могло сместить баланс их опасений, подтолкнув к решению, которое должно было залечить пропасть, разверзшуюся по вине новой системы передачи.

Самым странным было то, что все жители горы уже должны были знать о принятом ими коллективном решении. А это значит, что в тот самый момент, когда связь между Геодезистом и Бесподобной будет восстановлена, – и намного раньше, чем всех членов экипажа опросят в личном порядке, а их показания проверят и сравнят друг с другом – он узнает, принесла ли его фальсификация реальные плоды.