Случай на станции Кречетовка. Часть III. Глава XII.

 

       Роман Денисович Ширяев прекрасно понимал, что ночью идти на станцию, чтобы с каким-нибудь составом покинуть Кречетовку, – смерти подобно. По темному времени легко напороться на патруль или охрану воинского эшелона. Бойцы не станут долго раздумывать, и после предупредительного залпа положат тебя на месте. Небо уже заволокло черной пеленой, не зги не видно, – тут уж немудрено ноги переломать на путях, да и заграбастают целехонького, как раз плюнуть, ударом приклада положив оземь. Риск крайне неоправданный. Определенно, стоило где-то залечь до рассвета.               
       Прокралась соблазнительная мыслишка: «А что если вернуться опять к Устинье на ее мягкие перины?» – но быстро отмел ее от себя, хотя плоть возбужденно трепыхнулась, памятуя о недавней неге. Операм не составит большого труда отследить все его дневные маршруты, именно так он бы и поступил на их месте. Вопрос лишь в том, сколько у «органов» наличных сил? Устинью они вычислят на раз, и вполне возможно, что дура-баба уже дает против него признательные показания.
       Вернуться на чердак детского садика, вариант, прямо скажем, – никудышный. Не хватало ему еще перемазаться в голубином помете, в изобилии устлавшем проемы меж потолочными балками. Короче говоря, прилечь там не удастся, а сиднем выдержать несколько часов, удовольствие ниже среднего...
       Остается лишь ночевка в домике поездного кондуктора Ефремыча. Навряд в том глухом месте его кто-то видел, да и насколько известно, –  дедок вечером отбыл в очередную поездку.
       А впрочем, уж слишком он высокого мнения о местных чекистах, даже если ими руководит чин из самой Москвы. После убийства Пахряева прошло уже девять часов. Допустим, оперативники вышли на деповского инженера по горячим следам, – прохожий заметил мотоцикл у стройучастка, – тут не составит труда сложить два и два. Но почему они так долго валандались? То, что его не взяли еще в депо или у Устиньи, говорит о многом, – похоже, у ребят из транспортного отдела и их смежников довольно долго не было никаких улик. Но охранение у дома уже выставлено, значит, все же пошли по нужному следу. Альберт наверняка знал, что теперь уже успели допросить людей, имевших к Ширяеву прямое отношение. Даже рассуждая поверхностно, зацепок к нему найдется немало. Да, тут и к бабушке не ходи, чекисты ищут именно его, но слава Богу пока безуспешно, да и темная ночь тому помощница.
       Он чуть ли не на корточках обошел с юга дощатый забор детского садика, и лишь оказавшись на Садовой улице, передохнул, прислонясь к его шершавым доскам спиной.
       И тут до Романа Денисовича, наконец, дошло, что он по-прежнему совершает нелогичные и совсем неоправданные для разведчика профессионала поступки. Ну, пусть он по злобе расправился со снабженцем Машковым, а зачем ему приспичило ликвидировать уркагана Лошака и бойца ТО Пахряева? Не лучше ли, почуяв реальную опасность, вместе с женой покинуть Кречетовку, но предварительно позвонить в депо, ссылаясь на болезнь. Он выиграл бы время, когда там еще Конюхов-Лошак признается, – почти сутки в его пользу... А они с Татьяной были бы уже далеко, там, где их никто не знает, да и не найдут никогда, ведь паспорта и прочие документы выполнены выше всякой похвалы.
       А вот теперь он мечется в трех соснах, как загнанный зверь, и не знает толком, что ему предпринять. Ширяев не строил иллюзий, что после обыска в квартире чекисты не обнаружат неопровержимых улик его шпионской деятельности. И уже утром вся Кречетовка будет перекрыта, в ее окрестностях поставлены дозоры – это так, если сыскари не полные дилетанты. Выходит, он сам себя, – по чистой дури загнал в тупик.
       Но в любом случае, за ночь преследователям не провернуться, но и он до рассвета вынужден остаться на месте. «Ладно, – сказал себе Роман Денисович, – утро вечера мудреней (однако как цепко въелись в сознание все эти русские пословицы и поговорки). Нечего паниковать по-пустому – где наша не пропадала!»
       И он осторожно, как ночной хищник, неслышной походкой направился вдоль темной улицы, прижимаясь к заборчикам спящих домишек. Роман Денисович хорошо знал Кречетовку, изъездил на велосипеде и мотоцикле всю ее вдоль и поперек. Потому ему не стоило труда, хотя ни зги не видно, добраться до усадебного участка кондуктора Ефремыча. Ширяев не стал искушать судьбу и тихонечко перелез низкий плетень, затаился в кустах. Кажется, все тихо... Достав «Парабеллум», он медленно приблизился к мерклой террасе дома. Никого. Ступил на скрипнувшее крыльцо, он помнил, где вагонник прячет ключ, пошарил по стене, и в ложбине шалевки отыскал его. Проникнув в пристройку, Роман Денисович даже не стал заходить в сам дом. Просто сняв обувь, завалился на колченогий топчан – лежбище Ефремовича, утомленного от праведных трудов.
       Но после столь напряженного дня сон не приходил к нему. В голову лезла всякая надоедливая ерунда, какие-то отголоски случайных мыслей, какие-то всполохи незавершенных или запланированных ранее дел. Пытаясь настроить себя на спячку, он решил подумать, о чем-нибудь приятном для души, умиротворенно успокаивающем. Но вышло наоборот, – стал мерещиться рыжеватый боец Виктор Пахряев, заколотый им сегодня за задами мастерских НГЧ. Парень в гимнастерке, как бы уже мертвый, с кровянистой пеной у рта, пытался сказать нечто важное, крайне необходимое и нужное Ширяеву именно в данный момент. Роман Денисович весь извертелся на жестком топчане, в попытке отогнать дурное наваждение, убеждая себя, – что за чушь, он ведь не впервые лишает человека жизни, да и подобные сантименты сейчас не ко времени. Рефлексировать по поводу своеручно убитого человека могут лишь неоперившиеся юнцы, недавно отнятые от маминой сиси.
       Измотанные нервы и усталость брали свое, и уже стало трудно отличать явь от приливами наплывающих грез. Он понял, что засыпает…
         
       Обшарпанные стены столичного вокзала, когда-то окрашенные ядовито зеленой краской, в полутьме приобрели сыровато-землистый оттенок. Цвет источенной солнцем и временем могильной плиты. Народу было совсем ничего, люди шли, уткнув голову в пол, в одежде лишенной всякой выразительности, одним словом, обезличенная серая масса. Но все куда-то спешили, исчезая бесследно в многочисленных вокзальных закоулках-лабиринтах.
       Он пытался найти проход в метро, надеясь увидеть привычные очертания эскалатора, уходящего в подземное чрево. Но указатели отсутствовали. Лишь каким-то шестым, подсознательным чувством, ему удалось отыскать узкую лестницу, с истертыми ступенями, круто уходящую вниз. Одиноко спускаясь по ней, не слыша характерного звука поездов подземки, он было подумал, что направляется на некий технических этаж. Но вскоре вышел на пустой перрон, довольно мрачный и холодный. И тут его внезапно осенила тревожная мысль: «А куда мне ехать, куда я собрался?» – спросить не у кого, да и поездов, по всей видимости, не намечалось. «Неужели угодил на заброшенную или нефункционирующую по военному времени станцию?..» – на душе скапливалась тяжесть.
       Он прошел перрон насквозь, так и не поняв, где находится. Поднялся по противоположной лестнице и оказался в длинном коридоре, освещенном редкими тусклыми лампочками. «Ага, видимо, это переход между подземными вестибюлями! Но куда он ведет? – стало тревожно. – Уж не мышеловка ли это, специально заготовленная для простаков, их заманивают, чтобы похитить их для неблаговидных целей?» Ему пришлось прибавить шаг, а затем вообще побежать, ускоряя темп, по уходящему в неизвестную даль коридору. Сердце екало в груди, впрочем, он готов ко всяким неожиданностям, – ему ли бояться? Но вдруг он понял, что совсем безоружен, – ни «Люгер», ни «Вальтер» не отягощают закрома куртки и поясной ремень за спиной. Он похлопал себя по карманам: «Черт возьми?» – у него нет никаких документов, ни денег, ничего нет, он совершенно пустой. Да и силы вдруг стремительно стали покидать его, ноги стали свинцовыми, еле передвигались. Каждый шаг был совлечен с неимоверным усилием воли, он еле тащил ступни.
       И вдруг он отчетливо осознал, что находится в переходе между корпусами берлинского госпиталя. Да, и одет в больничную пижаму, а на ногах войлочные тапочки.
       Он хорошо помнил этот проход, там, в конце есть потайная дверка, дверца из его кошмарных снов, если ее отыскать, то можно попасть в некий закуток, где можно затаиться, переждать, а потом спокойно, как ни в чем не бывало, объявиться на своем этаже, у своей палаты. На душе потеплело. А вот и тот дверной проем, точнее мало заметный глазу лаз в стене, он мышкой юркнул в его сень. Оказавшись в захламленном строительным мусором и поломанной мебелью чулане, он, стараясь не пораниться об обломки искореженных кроватных железяк, протиснулся к противоположной двери, ведущей наружу. Сквозь ее щели пробивался яркий свет. Он слегка приотворил створку. Пахнуло густым больничным настоем. Промелькнул белый халат сестры милосердия, кто-то громко заговорил по-немецки. И он облегченно вздохнул: «Наконец-то выбрался из передряги!»
       Но тут как, серпом по яйцам резанул вопрос: «А кто он есть на самом-то деле?» Кто – оберст-лейтенант Арнольд Альберт, инженер-паровозник Роман Ширяев или совсем незнакомый ему, подобранный в недрах Абвера персонаж по имени Смагин Валентин Григорьевич? Тот тоже железнодорожный инженер, работник одной из московских станций, а сейчас, числится в командировке в другой области. Но эта новая личина еще не стала его кожей, он еще не вжился в этот неведомый и далекий от реальной жизни образ, чуждый его естеству. Да будь она неладна эта конспирация, – но и без нее никак нельзя. Так кто он сейчас, сегодня, на самом-то деле? Как ему звать-величать самого себя, еще находящегося в Кречетовке? И пришла утешительная мысль, пусть все остается по-старому, на сегодня он пока – Ширяев.
       Роман Денисович очнулся, пробудился от кошмарного сна. Еще не вполне осознавая, где находится, отметил про себя, что подобные сны не раз посещали его, что он уже приспособился ориентироваться в их запутанных лабиринтах и всегда находил спасительный выход.
       И уже окончательно проснувшись, трезвым умом, Роман Денисович явственно понял, осмыслил ночное видение. И то, что он остается Ширяевым, пришлось ему по душе.
       Да, судьба загнала его в незавидное положение, крайне дрянное. Как теперь выпутаться из сложившейся патовой ситуации. По сути, он в ловушке. Ночной кошмар лишь подтвердил его подсознательные страхи и неуверенность в собственных силах. Лишь слепой случай поможет ему выбраться из западни, в которую он втюхался по собственной глупости, иначе и не назовешь.

       Сквозь, сделанные с расстекловкой, окна террасы уже начала пробиваться предрассветная синь. Ширяев посмотрел на часы – половина четвертого. «Тянуть кота за хвост – совсем не тот случай», – он быстренько поднялся, ополоснулся лицо из ржавого рукомойника с пимпочкой, прибитого к глухой стене. Вышел во двор, поутру, спросонья – зябко, ему уже давно не доводилось вставать в такую рань. На западе, пока погруженном в ночь, изредка грохоча, тяжело дышала станция, перегоняя потоки поездов. А вот молочно-белый восток скоро окрасится малиновой дымкой летней зари. Вокруг безмятежный покой, плодовые деревья, обвиснув мясистыми листьями, еще в дреме, ни ветерка, только покалывает ноздри влажная свежесть раннего утра. Не слышно ни утреннего щебета птиц, ни звуков пробужденной засветло домашней живности, – мир вокруг еще толком не отошел ото сна.
       На все про все у него ушло не более получаса, даже успел малость перекусить, вскипятив воду на керосинке. Стараясь не оставить следов пребывания, Роман Денисович покинул гостеприимное жилище поездного кондуктора. Тихонько вышел уже через садовую калитку, огляделся. Никого. И поеживаясь от проникающего под куртку холодка, направился в сторону станции. Он выбрал самый короткий путь по неезженому проулку, который упирался в обширную лесопосадку вдоль железной дороги.
       Ступив под ее развесистую сень, Ширяев легко нашел нужную тропку, приведшую его к заброшенному участку, где и находился заветный старый дуб. Роман Денисович извлек из-под его корней вещмешок, предусмотрительно заделав ветками нору-тайник. Он уже приучил себя быть аккуратистом. Приторочив сидор за спиной, он еще раз обстоятельно оглядел себя как бы со стороны, – ничего не должно вызвать в его облике подозрения у встречных-поперечных, ничего, что могло бы обострить чувство их бдительности.
       Он не стал сразу выходить к железнодорожным путям, чтобы по-легкому пройти по наезженной дорожке вдоль самой линии. Пошел опять по еле заметным тропам защитной полосы, в принципе он хорошо ориентировался в этой местности, да и случайных прохожих здесь не встретишь. Так он вышел к горловине станции, куда подтягивались сформированные составы на север, на Москву.
       План у Романа Денисовича был таков... Найти на готовом к отправлению товарняке подходящую тормозную площадку, затаиться на ней и добраться до ближайшего полустанка, где остановят состав. Там по безлюдью и отсутствию охраны залезть на крышу вагона или под тент какой-нибудь артиллерийской установки, распластаться там, стать невидимкой, и таким образом выехать за пределы области. Где уже можно будет действовать свободней, там уже появятся другие варианты, как добираться до Москвы.
       Ширяев присел в кустах, пристально оглядывая подтянутые к горловине составы и пышущие паром паровозы, стоящие наизготовку. Его, конечно, больше интересовал ближайший к лесополосе товарняк, но подходы к нему хорошо просматривались, и сдуру, можно легко напороться на часового. Да и семафор горел белым огнем, – путь закрыт. Но, как говорят русские, – опыт не пропьешь. Роман Денисович все же улучил момент, когда ближайший стрелок-охранник направился в обратную сторону и мышкой юркнул под колеса поезда. Посмотрел на выходной семафор второго состава, крыло в горизонтальном положении, белый огонь. Опять подлез под вагон, огляделся, и у третьего состава семафор закрыт.
       И как на удачу, самый первый товарняк внезапно дернулся, раздался паровозный гудок отправления. Роман Денисович понял, что настал его черед, вылез наружу, огляделся, и слегка побежал вдоль состава, отыскивая тормозную площадку. Потом присел, в надежде, что нужный вагон сам найдет его. И тот не заставил себя долго ждать, это был двуосный, старенький, еще дореволюционной постройки вагончик. Ширяев подбежал к нему схватился за поручни тамбура. Но тут же явственно ощутил, что его со спины пронзил чей-то чужой, враждебный взгляд. Но времени терять нельзя. Он вскочил на площадку и быстренько присел, собираясь прилечь, чтобы не обнаружить себя на станции.
       И вдруг, как плеткой по ушам раздался резвый оклик: «Стой б...., стрелять буду! Стой сука, назад, вниз, убью! Руки гад, руки наверх, сказал!» – и почти рядом грохнул винтовочный выстрел.
       И он, старый вояка, бывалый гумбиненский лось растерялся. Вместо того чтобы на месте пристрелить нечаянно оказавшегося охранника (он положил бы его, даже не целясь), Ширяев спрыгнул с другой стороны тамбура и ринулся в спасительную посадку. Роман Денисович запетлял как заяц, понимая, что в него обязательно станут стрелять. И не ошибся, его что-то толкнуло в спину, потом раздался звук пальбы, но боли не было. И он благополучно юркнул в чащобу лесополосы, прикрыв глаза рукой, напролом побежал сквозь хлесткие ветви, найдя вскоре продольную тропку, свернул по ней к северу, к тайнику.
       Он несся, не останавливаясь, и лишь когда совсем выдохся из сил, перешел на шаг. Отыскав старый дуб с норой под корневищем, Ширяев скинул, ставший многопудовым, вещмешок. Естественно, он сразу же обратил внимание на дырочку сзади объемистого сидора. Он рассупонил завязки, залез внутрь рукой и вскоре нащупал отверстие в корпусе жестяной банки, набитой советскими документами.
       «Этого еще не хватало?» – он еще не совсем осознал, что именно пачка удостоверений и титульных справок спасла ему жизнь. Открыв металлическую коробочку, он сразу же обнаружил свинцовый голыш, застрявший на излете в твердом бумажном плену. Собственно, пулька мало попортила документы, при случае дырку в паспорте можно объяснить какой-нибудь выдуманной небрежностью, да и подклеить, расправить прорыв можно при более благоприятных условиях. Так, что – спасибо коробушке, набитой корочками паспортов, военных билетов, бланками свидетельств, имелись даже две бурые партийные книжицы. 
       Но вот, что теперь делать со всем этим добром? Куда девать незаменимый в любую непогодь железнодорожный бушлат, носильное белье, да и прочую, казалось, бытовую мелочь, только и оставшуюся теперь от годами налаженной жизни в Кречетовке.
       Его планы на сегодняшний день кардинально поменялись, он это понял еще убегая от станционной охраны. Теперь никакой речи не могло быть о поездке по железной дороге. ТОшники весьма оперативны в подобных делах. Для него не секрет, что в ближайшее время перекроют все железнодорожные ветки, примыкающие к Кречетовке. Будет усилен пропускной режим на ближайших вокзалах. Ну, а проходящие эшелоны станут тщательно досматривать, тут ни то, что зайцем, –  по настоящим документам никак не проскочить.
       Значит, придется добираться до Москвы на попутках, а то и пехом по разбитым в пух и прах российским весям. Первым делом нужно достичь границ области, в том участке, где проложена прямая автодорога на Москву. Вопрос, – кто осмелится его подвезти, остается открытым, да, и не до него сейчас. Главное выбраться из окрестностей Кречетовки, уйти как можно дальше от нависшей смертельной опасности.
       И вот тут грузный вещмешок станет для него сильной помехой: уж слишком явно он бросается в глаза, да и изрядно тяжел для пеших передвижений. Сжечь его, чтобы не оставлять никаких улик – нельзя, дым в лесополосе сразу привлечет внимание и окрестных жителей, и путевых обходчиков, ну, а следом – и соответствующих органов. Остается… опять прикопать укладку в корневищах старого дуба. Если ее обнаружат – улика стопудовая, но навряд такое возможно...
       Ширяев не исключал вероятности, что по его следу могут пустить собак ищеек, но учитывая, что железнодорожные пути пропитаны мазутом, тот наверняка отобьет нюх у поисковых псов. А вот сценарий – с «обнюхиванием» носильных вещей из его дома, и по их запаху поиски непосредственно в лесополосе, представлялся довольно спорным. Понадобится не один час, а результат, безусловно, будет нулевым. Руководство ТО хорошо понимает, что на одном месте инженер сидеть не станет, уйдет далеко, ему нельзя терять время попусту.
       Он пересыпал содержимое вещмешка в развернутый бушлат, отобрал самые нужные в дорогу предметы, переложил их в сидор, ставший тощим и легким, как перышко. Потом замотал робу в сатиновую рубашку и зарыл получившийся узел глубоко в корневую нору. Присыпал трухлявой с перегноем землицей, поверх навалял валежник, одним словом, – не придраться. Если обстоятельства сложатся таким образом, что ему доведется опять попасть в Кречетовку, то он легко обнаружит свой тайник. Уж очень приметное оказалось местечко, искать, долго не придется.
       Жутко хотелось пить, он выпил почти всю фляжку, знал, что вскоре пополнит ее опять. Но время дорого, засиживаться нельзя, он встал и двинулся в северо-восточном направлении, – туда, где лесополоса, огибая поселковое кладбище, граничит с необъятными колхозными полями. Часы показывали почти пять утра. Солнце давно встало, его резкие лучи, пронзая зеленую крону деревьев, щекотали лицо. Ширяев щурился от их навязчивого внимания, но в тоже время, искренне радовался началу нового, ясного денька.
       Он вдруг почувствовал себя совершенно свободным. Не связанным никакими обязательствами: ни и с немецкой разведкой, ни с лямкой деповского инженера, даже семейные узы остались в стороне и ничуть не обременяли его сознание. Он живая частица окружающей его летней природы, он – как вольная птица, предоставленная сама себе. И подобно ей, теперь предстоит жить одним днем, ибо будущее неопределенно, главное, прожил день и, слава Богу. И была в радость – подчиненность простому закону бытия, где нет тягостных размышлений о дне грядущем, о собственной старости и немощи. И вспомнилась ему знаменитая фраза Иисуса Христа, и душа его успокоилась: «Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы, не гораздо ли лучше их?»

       И поползли тягучие воспоминания о первых днях той первой, большой войны:
       После сдачи Гумбиннена штаб второй дивизии экстренно переместился на мызу Ernstfelde на въезде в Инстербург. С наблюдательного пункта, устроенного на силосной башне «Серьезного поля», хорошо просматривались ровные колонны Германских войск, следующие по шоссе со стороны Гумбиннена. Но резким диссонансом в этот порядок вклинивались разномастные толпы беженцев: подводы разных типов, детские коляски, доверху нагруженные нехитрым скарбом, одинокие пешеходы с чемоданами и вещмешками за плечами. До слез, печальная картина…
       Обер-лейтенанта Альберта Арнольда срочно отозвали в штаб дивизии. Он прошел в кабинет начальника штаба полковника Рудольфа Райзера. Вокруг стола, с разложенными топографическими картами, сгрудилась группа старших офицеров. Их усталый и озабоченный вид свидетельствовал о крайней остроте сложившегося положения.
       Альберт доложил о себе, полковник, не церемонясь, вкратце рассказал о сути предстоящего задания. Весь контингент дивизии в кратчайший срок (полсуток не более) должен быть погружен на железнодорожные составы и передислоцирован в Marienburg. Только недавно о том телеграфировал генерал Франсуа, ссылаясь на самого фельдмаршала Гинденбурга.
       Дело в том, что в Кенигсберге удалось перехватить план компании русских. Вторая армия генерала Самсонова, развивая успех, достигнутый первой армией Ренненкампфа, должна широким фронтом ударить с юга, с целью окружения группировки войск Гинденбурга.
       Но даже обер-лейтенант Арнольд понимал всю нелепость русского плана. Германский генштаб несколько лет назад проводил командную военную игру, фактически с имевшими на настоящий момент вводными условиями. В ходе сложной тактической дуэли, – наступавшая с юга армия русских сама попала в полное окружение. Ни для кого не секрет, как генерала, командовавшего «условными русскими», за полное отсутствие стратегического мышления – Кайзер бесславно отправил в отставку. Но все дело в том, что район к юго-востоку от Алленштайна крайне неудобен для маневра войск из-за слабой транспортной сети. К тому же там множества озер, большая заболоченность, и уж совсем немаловажно – сплошной песчаный грунт, в котором легко завязнуть. А вот с запада к нему подходит густая сеть железных и шоссейных дорог, обеспечивая быстрый подвоз крупных воинских соединений. Альбер, хоть и не состоял в больших чинах, сразу же разгадал план фельдмаршала – ударить концентрированными силами в подбрюшье русских и взять их в котел.
       На совещании был детально отработан маршрут движения составов с частями второй дивизии. Следовало двигаться окружным путем, так как ветка на Кенигсберг уже основательно забита воинскими эшелонами. Получалось: Инстенбург, Гердауен, Бартенштейн, Нейлсберг, Вормдитт, Елбинг, Мариенбург.
       Альберту предстояло немедля связаться с начальством станций по пути следования, чтобы там подготовили паровозы и освободили свои линии от второстепенных поездов. Таким образом, вся телеграфная, телефонная и радиосвязи дивизии оказалась в его полном распоряжении.
       Еще находясь в оперативном пункте связи, он узнал, что пришло новое распоряжение командира корпуса. Оно обязывало части дивизии, по прибытию в Мариенбург, сразу же выступить в направлении Сольдау, на сближение с наступающими частями второй армии русских, а именно, ее первого корпуса генерала Артамонова.
       Пока он связывался с железнодорожниками, – на Grunhof и восточных путях станции, спешно поданные грузовые вагоны стали загружаться людьми и материальной частью второй дивизии. Фон Фальк, несмотря на свое упрямство и часто отличные от мнения начальства взгляды, был прекрасным командиром, его организаторские способности оказались и здесь на должной высоте.
       Через три часа первый эшелон вышел на Gerdauen, – всего-то полсотни километров, около сорока минут ходу… Там его ждал полностью экипированный паровоз, уже стоящий под парами. Этому и другим составам второй дивизии первого армейского корпуса восьмой армии – стараниями Альберта Арнольда везде был обеспечен зеленый свет. 
       Поздним вечером двадцать четвертого августа Альберт отбыл из Инстенбурга с последним, укороченным поездом своей дивизии. Перед отправлением, ему поручили проследить за отгрузкой еще остававшихся частей и войскового имущества. В их числе были военные саперы, минировавшие стрелочные посты станции, и уничтожавшие всякие виды проводной электросвязи, вторая и третьи роты Пионерского батальона князя Радзивилла и техника дивизионного мост-поезда номер два. В особом порядке шел ряд подразделений, подчиненных штабу самой армии, деятельность которых строго засекречена.
       Толком он не выспался, так как ему приходилось подыматься на каждой остановке и инструктировать железнодорожников на предмет возможного захвата станции и прилегающих полустанков противником. Его поезд был последним германским составом, проходящим по этой ветке. Разумеется, проблема существенно облегчалась разницей ширины колеи немецких и российских железных дорог, но оборудование и имущество станции было ценным подарком для новых властей. Стояла задача, чтобы противнику практически ничего не досталось, пусть идет по выжженной земле. Надо сказать, что специальные тыловые части и гражданская власть на местах неплохо поработали. Был вывезен весь фураж, уж не говоря о горюче-смазочных материалах и прочих, потребных войскам любой армии продуктах и оснащении.
       В Мариенбурге его сразу же захлестнули дела о передислокации дивизии на юго-восток уже под Зальдау. А как он хотел, – вырвать из этой сутолоки хотя бы на часок, желая побывать в священном для каждого немца месте, – гигантском замке на берегу реки Ногат. Но его потуги были бесплодны, он сам понимал их тщету и явную несвоевременность в опасную для Родины годину.
       Еще учась в академии, он сподобился посетить Мариенбург – самый крупный средневековый замок Европы. Его территория (свыше двадцати гектаров) несравненно больше многих феодальных городов. Масштабы замка и его архитектура поражали не только кичливых стародавних правителей, но и по сей день бередят фантазию любого человека, оказавшегося в каменном великолепии. Мариенбург одна из начальных страниц прусского военного величия. Там, начиная со второй половины тринадцатого века, находился конвент – высший Совет Тевтонского ордена, там была резиденция Великих Магистров, предтеч прусских королей. И надо знать, что только его могучие стены спасли Орден от окончательного поражения после Грюнвальдской битвы
       Уже пополудни двадцать пятого августа Альберт находился в штабном вагоне поезда, мчащего на всех парах к Зальдау. Ему повезло присутствовать на совещании (в качестве ординарца), на котором обсуждался новый приказ генерала Франсуа. Второй пехотной дивизии предписывалось в семь утра следующего дня начать наступление на русские позиции через Гросс-Кошлау на Гросс-Теуерзее, находясь фактически в центре натиска восьмой армии. Радиосвязь работала беспрерывно, отдавались срочные команды всем подразделениям дивизии, в предстоящие бои приходилось вступить практически с колес.
       Как выяснилось, составы с людской силой и военной техникой придется выгружать на станциях и полустанках, к востоку от станции Моntowo (Hartowitz, Jeglia и Ribno). Далее порожняки уйдут обратным ходом вглубь Восточной Пруссии.
       Вопреки всем существующим правилам, не считаясь со страхами и мольбами железнодорожников, воинские эшелоны подходили вплотную один к другому на открытых перегонах, чтобы быстрее быть поданными к разгрузочной платформе. Маховик, раскрученный фон Фальком, работал безупречно.
       Штаб дивизии временно разместился в начальной школе деревни Хартовиц, в тридцати километрах не доезжая занятого русскими Зальдау. Здесь же высадился и его родной гренадерский полк Короля Фридриха Великого. Августовское солнце палило нещадно, на улице стояла липкая жара. С благоволения командования, до начала полного сбора, гренадерам было разрешено поротно искупаться в чистых водах Хартовицкого озера.
       Альберт с несколькими младшими офицерами штаба, испросясь у начальства, тоже решили приобщиться к массовому купанью полка. Им удалось раздобыть лодчонку и переправиться на противоположный от деревни берег озерца. Там было прекрасное пляжное место с чистым речным песочком. Раздевшись донага, пройдя немного по мелководью, они вдосталь поплавали и поныряли в приятно-теплой воде, однако, поверхность которой уже подрагивала осенней рябью. Потом им удалось понежиться, покурить и поболтать о всякой ерунде, обсыхая на прогретом песке, сбегать даже справить нужду в примыкающем с севера небольшом лесочке. Их было четверо: молодых, задорных, жизнелюбивых парней, – а уже завтра Ханса и Гельмута, прикрепленных к четвертой пехотной бригаде, не станет...
       Передышка перед маршем была крайне короткой. Еще не полностью сформированные подразделения дивизии стали выдвигаться на юго-восток по шоссе, идущим от линии железной дороги. Третья пехотная бригада, изнуренная жарким полуденным зноем, наконец, заняла позиции для дневки у деревушек Jellen, Wougriew, хутора Kotti и мызе Zamberte. Отсюда и предполагался бросок дивизии, с целью перерезать железнодорожную ветку в районе станций Гросс-Кошлау на Гросс-Теуерзее и вклиниться во фронт русским. Его родной полк располагался в центре, по правому флангу стоял сорок четвертый полк «Граф Донхофф», левый фланг через дубовую рощицу заняли части четвертой бригады: сорок пятый Восточно-Прусский и тридцать третий фузилерский полки.
       Обер-лейтенант Арнольд был прикомандирован к третьей пехотной бригаде, штаб генерала Менгельбьера располагался в деревушке Jellen, в уютном двухэтажном особнячке с островерхой черепичной кровлей. Переговорив с дежурными офицерами, оговорив свои права представителя штаба дивизии, он решил хорошенько выспаться перед предстоящим сражением.
       Его разместили в небольшом крестьянском домике. Хозяин по фамилии Пропп очень радушно встретил молодого офицера, предложил к ужину даже бутылочку заветного винца. Но Арнольд, извинившись, отказался от выпивки, день завтра предстоял трудный. Пропп и его небольшое семейство – жена, да старуха мать (дочь же с окрестной молодежью ушла на запад) с большим опасением и даже страхом воспринимали развитие грядущих событий на фронте рядом с их хутором. Нагнетаемые пропагандой страсти об ужасных дикарях-казаках, насилующих женщин и без разбору казнящих мужчин, заставляли их зябко поеживаться и молить Господа о спасении. Альберт постарался успокоить добропорядочных людей, уверил их, что противник будет обязательно разбит и отброшен далеко на восток. Они верили и не верили ему, да и сам он, если честно признаться, не был убежден в правильности своего оптимистичного прогноза.
       Ему было прекрасно известно о некомплекте частей дивизии, к примеру, третий батальон его полка еще не доехал до Монтово. Да, и рассуждая в целом о первом корпусе, следовало отметить, что корпус вышел на боевые позиции, не только не в полном составе, но и что более важно, не хватало тяжелой и легкой артиллерии и парков, без которых невозможно гарантировать успех любой наступательной операции. Фактически, к вечеру двадцать пятого августа первый корпус генерала Франсуа еще не закончил своего сосредоточения.
       И вот настало раннее утро двадцать шестого августа. Среда, середина недели. Альберт поспешил в штаб бригады, необходимо было разузнать о последних события на фронте, а также связаться с оперативной отделом в самой дивизии.
       Хороша новость –  во второй половине дня двадцать пятого августа, после ожесточенных уличных боев, у русских был отбит городок Лаутенберг, и, развивая успех, немецкие войска вышли на подступы к Зольдау с запада.
       Но полной неожиданностью явилось то, что командующий первого русского корпуса генерал Артамонов к вечеру двадцать пятого августа, занимая фронт Уздау-Тауерзее, выдвинув передовые части вперед на семь километров к Зеебен и Гросс-Кошлау. Русские имели целью остаться в занимаемом районе, обеспечив левый фланг армии Самсонова. Альберт знал, что его корпусу придется нелегко, противник будет стоять насмерть на своих позициях.
       Сегодня ранним утром, части первой пехотной дивизии, несколько припоздав, приступили к форсированию реки Велле, с задачей развернуть свою артиллерию против Зеебена. Второй же дивизии также полагалось начать срочное выдвижение: четвертой пехотной бригаде к Гросс-Кошлау, третьей бригаде к станции Гросс-Тауерзее.
       Альберту все же удалось переговорить с начальником штаба дивизии, который, как выяснилось, уже искал его. Полковник Райзен сообщил, что в предстоящей операции главная роль (прорыва фронта русских) отводится соседям – четвертой бригаде. Частям же Менгельбиера следовало наступать в сторону Граллау и Вессаломо. Но, в случае возможного осложнения операции четвертой бригады, обеспечить поддержку правого фланга соседа, силой третьего гренадерского полка. Таким образом, Арнольд должен находиться в штабе своей родной части.
       Распечатав на бланке дивизии полученные приказания, заверив их командиром бригады, Альберт, не теряя времени даром, попросил доставить себя на мызу Zamberte. Менее чем через полчаса усатый мотоциклист штаба бригады лихо подкатил обер-лейтенанта к группе офицеров на берегу небольшого озерца, наблюдавших, как гренадеры лихо орудуя шанцевым инструментом, обустраивают брустверы на окопчиках со стороны шоссе Лаутенбург – Узлау. Все правильно, – русские вполне могут ударить с той стороны, в результате отступления сорок пятого полка.
       Отдав запечатанный пакет полковнику, кратко переговорив с ним, Альберт выяснил, что два батальона уже заняли заготовленные позиции в направлении Граллау. Третий (условно фузилерский) выставлен на севере, он уже видел его солдат. Дело в том, что русские уже успели окопаться еще вчера утром, и только ждут немецкой атаки. В случае ее провала вчера вечером были экстренно подготовлены рубежи обороны полка.
       Альберт и начальник штаба (его старый знакомый майор Вильгельм фон Хиллер) поехали по шоссе в сторону Уздау, для рекогносцировки с севера. Сразу по выезду вдоль шоссе начинался густой лесной массив, одаривший офицеров пьянящим запахом еще не прогретых лучами солнца сосен и елей. Но краток отрадный миг, лесок заканчивался в километре от въезда в Гросс-Кошлау, буквально перед дислокацией русского авангарда. Позиция превосходная для оборонительного боя, но вот для поддержки сорок пятого полка – ситуация аховая. Солдаты запросто заплутают в лесной чащобе, и время будет безнадежно потеряно. Значит выход один – двигаться по южной обочине леса, по прилегающим полям, прямо на Гросс-Кошлау, в лоб русским. Можно таким образом взять их передовые части в клещи, если, конечно, сосед с правого фланга (сорок четвертый полк) не подведет. Но налаживать связь с «Граф Донхофф» не осталось времени.
       Тут до их слуха донеслась дробь винтовочных залпов. Стреляли со стороны русских, наверное те заметили продвижение частей четвертой бригады в свою сторону. Майор и Альберт на всех парах поспешили обратно. Стрельба прекратилась, видимо противник решил произвести разведку боем.
       Офицеры полка были на взводе, все ждали лишь команды – вперед, в атаку. И тут в десять часов, наконец-то, громогласно забухали немецкие пушки. Началась запланированная мощная артиллерийская подготовка силами первого и тридцать седьмого артиллерийских полков дивизии. И немного спустя загрохотали гаубицы, это подошла помощь пятнадцатого тяжелого артполка (генштабиста Арнольда посвятили в этот план).
       Альберт уже знал, что русские пораженные мощью немецких гаубиц, вздымающих в воздух тяжелые пласты земли, делая при этом огромные воронки, как правило, не выдерживают их грубой силы и бегут.
       Тут связист принес сообщение, что сорок пятый и тридцать третий полки после артподготовки пошли в атаку на русские позиции. Звуков разгорающегося жестокого боя не сдерживала даже густая чащоба. Схватка завязалась нешуточная. С оборудованного наблюдательного пункта трудно было понять, что все-таки там происходит, – чья берет?
       Альберт забрался на импровизированную вышку, устроенную на дубе-гиганте, росшем чуть в стороне от таких же дюжих собратьев. Навел бинокль и постепенно стал понимать, что атака ближайшего к ним сорок пятого полка не столь успешна, Русские отчаянно сопротивляются, продвижение немецких войск сильно стопорится.
       Ему ничего не оставалось, как спуститься вниз, и доложить о том в штаб дивизии. Благо радиосвязь в это солнечное утро сработала превосходно.
       В одиннадцать тридцать получено распоряжение командующего корпусом генерала Франсуа. Третьей пехотной бригаде предписывалось немедля начать активные наступательные действия широким фронтом от Гросс-Кошлау и Кляйне-Тауезее на Гросс-Тауерзее. Дополнительным приказом фон Фальк велел гренадерскому полку «Фридрих Великий» идти ускоренным темпом в сторону Граллау для прорыва русских позиций, а сорок четвертому пехотному полку наступать на Гейнрихсдорф и дальше вперед…
       От немецких заслонов вблизи Муравки напрямую до Граллау около шести километров. Пешим строем понадобится ходу чуть больше двух часов, чтобы подтянуть все батальоны полка. Ну, а с боем, как Бог пошлет?..
       Вестовые стремглав полетели в батальоны и роты. В цейсовский бинокль хорошо видно, что на передовых позициях, как муравьи засуетились гренадеры, выстраиваясь в маршевые колонны. Конечно, идти по неудобьям удовольствие ниже среднего, но зато есть хорошая возможность быстренько окопаться, коль возникнет кинжальный огонь русских. Ровно в полдень полк выступил практически полным составом, оставив для охранения штаба лишь одно роту «фузилерского» батальона.
       Через час, когда спасительный лесок остался позади, обойдя раскинувшийся с севера пруд, колоны стали разворачивать в цепи, послышались выстрелы со стороны охранения русских. Дойдя до полевой дороги, с востока которой широко расстилалось недавно сжатое пшеничное поле, германские цепи залегли и открыли ответный огонь по неприятелю.
       Обозревая доступные взору окрестности (по левую руку через лесок в сторону Тауткена), Альберт наблюдал успешный бой северного соседа, противостоящего русскому тридцать третьему (Иркутскому) полку. Сорок пятый немецкий полк, уже пройдя с северо-запада Гросс-Кошлау, продвигался в сторону железнодорожной станции Граллау. Молодцы, ничего не скажешь!
       И тут, поднялись цепи его родного «Фридриха Великого», русские не выдержали и стали быстро отходить. Отдельные их группы еще цеплялись за редкие защитные лесополосы, но немецкие стрелки настойчиво выбивали их. Противник, было, на короткое время зацепился за шоссе на Мурашки, но вскоре откатил за параллельную ей на востоке дорогу на Кляйне-Тауерзее. Но следует учесть, что пока восемьдесят седьмой (Нейшлотский ) полк отступал, за его спиной в Вессоломо стоял восемьдесят восьмой (Петровский) пехотный полк. Альберт боялся, что с двумя русскими полками немецким гренадерам не справиться.
       На юго-востоке сорок четвертый полк его дивизии уже вытеснил противника из Кляйне-Тауерзее и вел бои в прилегающих к ней с востока полях и сосновых пролесках. Надо сказать, никто бы не позавидовал шутцерам полка, когда за каждым стволом сосны или в зелени ее корневища может затаиться вражеский стрелок.
       Альберт опять обратил взор на север. И сердце его похолодело. В районе Гросс-Кошлау картина боя резко поменялась. Откуда ни возьмись, появились новые вражеские колонны. Зная общую дислокацию противостоящих войск, он догадался, что командование русских бросило на помощь иркутцам девяносто пятый (Красноярский) полк второго эшелона, резво перешедший в наступление на Гросс-Кошлау. Его натиск вдохнул силы в истощенных иркутян, они прекратили отход, повернули назад и вскоре вместе с красноярцами пошли в штыковую атаку. Альберт прекрасно видел, как передовые батальоны сорок пятого полка дрогнули, попятились, огрызаясь огнем на беспримерную штыковую атаку неприятеля, – и их роты стали уходить с поля боя. Им бы зацепиться за постройки деревушки, залечь бы в ее садах и огородах, но немцы, стискиваемые полукольцом русских, поперли прямо в сторону длинной линии прудов, что было вообще смерти подобно. Жить им осталось полчаса, не более…
       Альберт как белка соскользнул по страховочному канату смотрового дуба и бросился к стоящему на дорожной развилке броневику «Изота-Фраскини». Забарабанил рукоятью «Парабеллума» по его звенящему корпусу. Открылась дверца в левом борту, отпихнув растерявшегося, ничего не понимающего унтер-офицера, велел водителю выруливать на Гросс-Кошлауское шоссе. Тот было заартачился, но увидев нашивки генштабиста, подчинился. «Скорей, скорей!» – подгонял его Альберт. «Пулеметы к бою!» – приказал он недоумевающей команде броневика.
       Альберт знал, что Рейсхеер до начала войны, практически не имел броневых автомашин отечественного производства. И уж как этот итальянский броневик оказался в полку Фридриха Великого, долго оставалось для него загадкой? Его тайну он узнал в самом конце войны, когда его после ранения прикомандировали к службе железнодорожных перевозок Ставки Главного командования. Броневик был приобретен фирмой «Daimler», с целью изучения и постройки собственной бронемашины, сделанной в пятнадцатом году, но крайне неудачной.
       Полковая «Изота» была полностью защищена четырехмиллиметровой броней (усиленной сзади накладными стальными листами) и была вооружена двумя немецкими пулеметами MG 08 с полным боекомплектом.
       Альберт кратко пояснил цель предстоящего дела. Они шли на выручку отступавшего под русскими штыками сорок пятому полку, загоняемому неприятелем в болотистые топи, недавно спущенных прудов.
       Как по заказу, итальянская техника обладала довольно высокой скоростью, и они за четверть часа домчали до северной околицы Гросс-Кошлау, не встретив по пути ни одного препятствия. Оставив деревенскую кирху позади, они по заросшему травой проселку, идущему вдоль околицы деревни, устремились на юг.
       Картина, увиденная ими, была ужасающей. Немецкие солдаты перебежками, наугад отстреливаясь, бежали по скошенному полю на запад, кто прямо в болотистую ловушку, а те, кто поумнее уходили влево, к плотине. Сзади на расстоянии трехсот метров сплошной цепью шли русские, ощетинившись примкнутыми штыками. Проехав по инерции еще метров сто, броневик развернулся к атакующим своим хорошо бронированным задом. Унтер-офицер оказался довольно сообразительным малым, он понимал Альберта с полуслова, согнав шутцера, сам сел за башенный пулемет. Альберту достался же кормовой «Максим», даже с лучшим обзором. Крикнув: «Давай подпустим поближе!» – он вцепился в гашетку.
       Русские солдаты, словно опьяненные выпавшей удачей – бегством противника, будто бы и не замечали грозную технику, стоящую на их пути. Шли в полный рост, как на параде, позднее Альберт узнал, этот строй назывался «психической атакой».
       И тут, перебивая друг друга, длинными очередями застрочили пулеметы броневика, выкашивая как косой ряды наступавшего врага. Еще ничего не понимая, натыкаясь на тела павших, русские пытались пробиться вперед, но неумолимый свинец не давал им ходу. Атака запнулась, кто-то залег в землю, иные бросились обратно, явно в лагере противника произошло смятение.
       Альберту еще никогда не доводилось испытывать чувство, называемое – упоением в бою. И тут оно в полной мере овладело им. Как в каком-то горячечно-сладком бреду, он давил на гашетку, подминая под пулеметные очереди все новые и новые людские потоки. Да и не люди то были вовсе, а какие-то упрямые фантасмагорические фигурки, надвигающиеся на него ниоткуда, заполонившие горизонт. Словно подземное войско призрачных троллей повылазило наружу, и по злобному, коварному колдовству собирается подчинить себе земной мир. Его задача – не допустить подобной несправедливости, и у него была волшебная сила, способная воспрепятствовать чинимой напасти. Он начисто забыл о себе самом, о своем человеческом существе, он был просто орудием какой-то непостижимой вселенской воли, часть существующего порядка вещей, как день и ночь, как ветер и дождь.
       Наведя разор на центральном участке атаки, броневик покатил дальше на юг, расстреливая почти в упор, пытавшихся продолжить наступление русских бойцов.
       И вот произошел долгожданный перелом. Недавно бежавшие в панике немцы, вдруг увидев нежданное спасение, повернули назад. И теперь уже они, примкнув штыки, пошли в атаку на русских. Броневик ехал задом, Альберту с напарником уже приходилось выбирать разрозненные кучки противника и, экономя патроны, скашивать их короткими очередями. Но вот русские не выдержали и побежали, увлекая за собой ничего не понимавших бойцов второго эшелона. Фронт на этом участке был восстановлен, скоро сюда подошел свежий батальон немецкого полка.
       Весь боезапас броневика был исчерпан, даже не осталось воды, чтобы залить разгоряченные кожухи пулеметов. И когда цепи немецких солдат, обогнув умолкший броневик, оставили его в своем тылу, Альберт приказал водителю возвращаться обратно на полковую базу.
       На перекрестке от Гросс-Кошлау дорогу им перегородил двадцатисильный «Touring» в камуфляжной окраске. Выскочивший с переднего сиденья молодой офицер отчаянно замахал руками, призывая остановиться. Альберту пришлось подчиниться и покинуть броневик. Навстречу ему уже шагал поджарый седобородый полковник, это был Карл Густав Витке – командир сорок пятого полка.
       Он первым протянул руку, стремительное пожатие выражало крайнюю степень взволнованности полковника.
       – Обер-лейтенант, – губы Витке дрожали, – я всей душой признателен Вам, – он перевел дыхание, и уже срывающимся голосом заключил. – Вы, спасли мою офицерскую честь, – и уже со слезами на глазах добавил, – честь моего полка. – А потом он крепко обнял Альберта. – Спасибо обер-лейтенант, Вы настоящий герой!
       Альберт уже не помнил, что ответил растроганному полковнику, да это было и не важно, главное, – сорок пятый полк продолжил выполнять поставленную командованием задачу.

       Оперативный штаб его родного, гренадерского полка успел переместиться в занятые недавно Муравки (Muravken), хотя тыловые службы по-прежнему занимали многочисленные постройки Zamberte. Наскоро перекусив, он, по отрывочным и зачастую противоречивым сведениям оставшихся офицеров, пытался понять обстановку на фронте дивизии. И лишь тогда, усиленно напрягая голову, почувствовал, как он все же устал. Боже как он вымотался за эти тридцать минут противостояния броневика «Изота» и «психической» атаки русских.
       Так, что он узнал?..
       Нужно сразу отметить, что крупные подразделения русского корпуса Артамонова, в ходе идущего сражения, существенно поменяли места дислокаций. В центре – первому корпусу Франсуа противостояли полки двадцать четвертой дивизии Рещикова, по ее правому флагу Выборгский и Вильмандский, а по левому флангу Нейшладский и Петровский полки двадцать второй дивизии Душкевича.
       В ходе недавней атаки под Гросс-Кошлау сорок пятого полка, у русских между двадцать четвертой дивизией и Выборгским полками образовался значительный разрыв. В который и устремились части четвертой бригады германской второй дивизии. Но, по недавно полученным данным, для заполнения образованной ниши Артамоновым был развернут резервный (из состава другой дивизии) Литовский гвардейский полк. В итоге, здесь между четвертой бригадой и русскими установился некий баланс сил.
       Но вот на южном фланге творилось нечто непонятное. Слышались грузные звуки артиллерийской стрельбы, разрывы снарядов были чужих тонов, определенно, противником обстреливались германские войска. Альберт поторопил заправку и снаряжение единственного в дивизии броневика и выехал на нем в Муравки.
       Майор Вильгельм фон Хиллер быстро ввел Альберта в курс дел. У русских неожиданно подошла артиллерийская бригада, приданная дивизии Душкевича, и открыла ураганный огонь по ближним к ним позициям полка. Они с начальником штаба наблюдали в бинокли, что головные части двух гренадерских батальонов стали быстро отходить назад. Доложив командиру полка о складывающейся ситуации, а также о задержке на марше орудий тридцать седьмого (Литовского) артиллерийского полка, посовещавшись минут десять, они приняли следующее решение. Второму батальону закрепиться на позиции по краю лесочка перед окультуренным ручьем близ Гейнрхдорфа, первому батальону укрыться в молодых лесопосадках, прилегающих к Муравкам, третьему (фузилерскому) батальону прикрывать Муравки с севера-востока. Остается только ждать подхода со стороны Лаутенбурга автотехники с немецкими пушками.
       Выйдя на наблюдательный пункт, они теперь явственно различили, что их полку противостоят сплоченные колоны двух русских полков, нацеленные, как раз в сторону Гейнрихсдорфа и Кляйне-Тауерзее. Диспозиция ими выбрана верная, только вот силы отнюдь не равные, да еще эта проклятая русская артиллерия.
       Арнольд, было, предложил использовать против западной колонны дивизионный броневик, но майор Хиллер резко остудил его пыл.
       – Нам уже сообщили о твоем геройском поступке. Сам Фальк знает, что ты здорово помог сорок пятому. Но здесь, дорой мой Альберт, отнюдь не тот случай. Броневик отличная цель для русских фейерверкеров, мигом разнесут его в пух-прах. Так что даже и не помышляй... Бронемашина будет задействована для обороны штаба полка, коль противник задумает двинуться в сторону Муравок.
       – Ясно, Ваше высокоблагородие, – единственное, что и осталось сказать Альберту на столь разумный довод.
       – А вот ты поезжай в штаб бригады в Jellen, добейся встречи с Менгельбьером, или даже лучше, свяжись с начштаба дивизии полковником Райзеном – знаю, он благоволит тебе. Пусть они прикажут нашему южному соседу выдвигаться к северу от Кляейне-Тауерзее, да и второй эшелон нам у Гейнрихсдорфа не помешает. Да чего я буду тебе объяснять текущую обстановку? Там по ходу сориентируешься... Возьмешь мой мотоцикл... Давай Альберт, поспеши ради Бога! Ты представитель штаба дивизии, меня они вряд ли послушают, постарайся убедить их в неотложности такого решения.
       – Есть, господин майор, – и Альберт молнией соскочил по дощатым приставкам наблюдательного пункта и стремглав бросился к лощинке со штабной автотехникой.
       К его счастью у армейского NSU (мощностью три с половиной лошадиные силы) возился немолодой уже обер-гренадер, он-то и водил «Motorrad» начальника штаба полка. На сборы ему потребовалось совсем ничего времени. Шесть километров от Муравок до Йеллена по довольно хорошо набитой, а потом, уже после Котти мощеной камнем дороге, – они преодолели за каких-нибудь двадцать минут.
       К его счастью, генерал майор Теодор Вильгельм Альберт Менгельбьер стоял возле крыльца штаба, задумчиво рассматривая газоны с рыжими бархатцами. Альберт без всякого смущения, перейдя на строевой шаг, подошел к командиру бригады, представился и попросил у него срочной аудиенции. Шестидесятилетний генерал поначалу воспринял маршировку молодого офицера как недопустимую вольность, но услышав фамилию – Арнольд, расслабился и щедро улыбнулся:
       – Ах, вот он каков наш герой? Ну, коли дело спешное, пошли в кабинет, – по ходу крикнул вестовому. – Начальника штаба срочно ко мне!
       Все получилось, как нельзя лучше. Высокие чины услышали Альберта и разделили его план. Прямо от руки был написан приказ командиру «Граф Донхофф» о поддержке с юга полка «Фридрих Великий», направлением на Кляйн-Тауерзее и Генрихсдорф. Располагая более широкой оперативной информацией, штаб третьей бригады  кроме того решил перенаправить с севера резервы сорок пятого полка, нацелив их на Граллау.
       – Думается мне, – сказал старый генерал, – Франц Кох незамедлительно и лучшим образом поможет южному соседу...
       Более того, Менгельбьер отдал распоряжение (через голову командира дивизии) – связаться с ландверским пехотных полком и попросить у него активного прикрытия южного фланга бригады.
       – А вы, обер-лейтенант, немедля отправляйтесь в сорок четвертый полк, – генерал стал серьезным. – А от меня лично, передайте полковнику – пусть «Граф Донхофф» покажет русским, на что способны бранденбуржцы!
       – Есть, Herr General! – лихо отдал честь Альберт, и немедля выехал в Кляйне-Ленск.
       Проскочив по брусчатке до Котти, они выехали на грунтовку, свернув в сторону Кляйне-Тауерзее. И уже миновав слева небольшой лесок, они услышали грозные звуки, приближающегося к ним с севера-востока боя. Альберт с ужасом подумал, неужели русские прорвав оборону полка, вышли на шоссе на Генрихсдорф? Тем самым противник расчленил полк и взял в клещи его второй батальон.
       «Скорее, скорее в Ленск!» – лишь одно желание владело им в тот момент. С ходу проскочив Кляйне-Тауерзее, через десять минут он уже подкатил к штабной палатке.
       «Господи, слава Тебе!», – как тяжелая гора спала с его плеч, когда в штабе полка сообщили, что связь восстановлена и с полчаса как получена радиограмма от Менгельбьера. Мощная колонна полка уже выступила на выручку второму батальону гренадерского полка, ее авангард уже на подходе к Генрихсдорфу.
       Альберт рвался в бой, но он не мог нарушить приказ командира бригады. Он нашел полковника на пересечении шоссе с железнодорожной веткой из Лаутенбурга. Вручил тому запоздалый пакет с сургучными печатями и передал ободряющее напутствие старика Менгельбьера. Оказывается, скоро сюда должен подойти первый состав с пушками и гаубицами тридцать седьмого артполка дивизии. И русские, наконец, получат на орехи...
       Франц Кох, невзирая на желание обер-лейтенанта принять непосредственное участие в бою, использовал его по собственному усмотрению. Приказал срочно ехать, через Кляйн-Тауерзее, в Муравки, где определить совместное действие гренадеров «Фридриха Великого» с другой колонной его полка, идущей с некоторым запозданием. Потом, как бы нехотя пояснил ему диспозицию, одобренную уже самим командиром корпуса – генерал-лейтенантом Фальком.
       Как понял Альберт, против русского восемьдесят восьмого (Петровского) полка идущего от Граллау на юго-запад будут задействованы силы гренадерского, сорок четвертого и сорок пятого полков, плюс орудия немецкой артиллерии. Против восемьдесят седьмого (Нейшлотского) полка, завязшего у ручья перед Генрихсдорфом, выступят основные силы сорок четвертого полка, второй батальон гренадерского и спешащие на всех парах части пятого ландверного полка и дивизионной артиллерии.
       Остальные события дня смазались в памяти Арнольда. В голове осталась только их муторная круговерть, да мощные, заглушающие речь, звуки артиллерийской канонады. Русским едва удавалось сдерживать прибывающие немецкие силы. После семнадцати часов немцы развернули свои части по всей линии существующего фронта. Нейшлотский и Петровские полки, не выдержав боя, уже в надвигающейся темноте, неся большие потери в живой силе, стали отходить на восток, за линию железной дороги на Зольдау.
       Таким образом, в результате удачных арьергардных боев всего корпуса Франсуа, общая картина складывалась следующим образом. Первая пехотная дивизии встала по линии Вензее – Гросс-Гриебен – Мейшлиц, вторая дивизия, подвинувшись севернее, встала у железнодорожной станции Гралау и в перелесках вблизи Вессаломо, пятая ландверная бригада к востоку от Гейнрихслорфа до самого Приома.
       К вечеру Альберту стало известно, что штаб восьмой германской армии переехал из Ризенбурга в Лебау – ближе к линии фронта, штаб же второй дивизии, следуя такому примеру, был переведен в Рибно. В двадцать тридцать генерал Франсуа распорядился о завтрашнем наступлении корпуса на Уздау. Согласно приказу – первая пехотная дивизия должна частью сил, сковав русских западнее, нанести главный удар с северо-запада Уздау, вторая дивизия должна атаковать южнее Уздау, а пятая ландверная бригада – удерживать позиции за Гейнрихсдорфом по линии Рутковице – Приома.
       Альберт заночевал при штабе гренадерского полка, вольготно расположившись на неубранных снопах пшеницы одной из крестьянских риг, подстелив услужливо выданное хозяйкой холстяное рядно. Короткая ночь прошла спокойно, без одного выстрела, стороны не тревожили друг друга даже привычными рейдами разведки. Общая побудка была назначена в утреннюю рань – в четыре ноль-ноль.
       И вот настал четверг двадцать седьмого августа. Наверное, самый позорный день в истории полка «Фридрих Великий», да, пожалуй, и всей третьей бригады.
       Стоял густой утренний туман, практически, видимость была нулевой. С севера донеслись громогласные звуки немецкой артподготовки. Это два артиллерийских полка второй дивизии, сместившись за ночь к Гросс-Кошлау, открыли огонь по Иркутскому и Красноярским полкам двадцать четвертной русской дивизии, стоящим юго-западнее Уздау. Артиллерия первой дивизии ударила по Выборгскому полку, оборонявшему Уздау с северо-запада.
       Но следом произошла величайшая путаница. Через полчаса прошел слух, что Уздау уже взят частями первой дивизии. Из штаба корпуса поступил ряд необдуманных скороспелых команд. Генералу Мюльману предписывалось – бросить в атаку свою ландверную бригаду и взять Борхерсдорф, а это более семи километров восточнее от Гейнрихсдорфа. Генералу Фальку – всеми наличными силами второй дивизии атаковать противника по всей линии ее фронта, с ходу взять Гросс-Тауерзее и выйти на линию Уздау – Соблау.
       Но русские под Уздау оказались неимоверно стойкими, бой с ними первой дивизии продолжался почти шесть часов.
       Около пяти утра, после часовой артиллерийской подготовки, части третьей бригады двинулись на Гросс-Тауерзее. Командир бригады Теодор Менгельбьер решил собственноручно руководить атакой бригады. Прибыв на линию фронта, из-за густого тумана он так и не нашел в указанном месте гренадерский полк Фридриха Великого.
       Из-за неблагоприятной видимости на поле сражения происходила сущая несуразица. Разрозненные части полков бригады натыкались на охранения русских, которые также, толком не могли обнаружить расположение немцев. Порой стороны обстреливали собственные части. Все это в итоге привело к тому, что подразделения полков «Граф Донхофф» и «Фридрих Великий» перемешались.
       Альберт, хорошо изучивший по картам и воочию окружавшую местность, после панической информации штаба бригады, в экстренном порядке принял решение – отправиться на поиски генерала Менгельбьера. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы русские взяли старика в плен. Пришлось, опять воспользоваться «Motorrad» начальника штаба полка.
       Он нашел генерала и охранявших его всадников где-то в перелесках под Вессаломо, благодаря тому, что гренадеры первого батальона недавно видели промелькнувший в разрывах тумана солидный автомобиль. Менгельбьер был весьма признателен Арнольду за вовремя подоспевшую помощь. Русские уже не раз обстреляли его конвой, пытавшийся найти проход в редких просветах густой наволочи.
       Повернув на юг, выехав на прямую как стрела шоссейку, они за четверть часа доехали до Муравок. Альберт уже не мог оставить изрядно озябшего генерала без своего надзора и срочно выехал с ним в штаб бригады, к тому времени уже переехавший в лесок под Котти. Ибо только ему был известен кратчайший путь через лесной массив.
       Поступавшие штабистам сообщения были крайне тревожными. В еще не разошедшемся тумане немцы сблизились на дистанцию ружейно-пулеметной стрельбы с русскими, засевшими за полотном железной дороги. Встреченные мощным огнем противника разрозненные части бригады залегли, а отдельные роты даже стали осаживать назад. В это время на помощь к Нейшлотскому и Петровским полкам подошли батальоны первой стрелковой бригады, ударили пушки дивизиона двадцать второй артиллерийской бригады – началась настоящая мясорубка.
       После трехчасового огневого боя с превосходящим по огневой мощи противником четвертый гренадерский «Фридрих Великий» и сорок четвертый пехотный «Граф Донхофф» полки стали отступать. Неудача постигла и пятую ландверную бригаду, из-за недолетов немецкой артиллерии, пехота русских перешла в контратаку, и следом помчали эскадроны шестой кавалерийской дивизии.
       К восьми часам наступление второй пехотной дивизии и пятой ландверной дивизии было остановлено. Около девяти утра с линии фронта Скурпиен – Гогендорф части двадцать второй дивизии Душкевича и первой стрелковой бригады перешли в контратаку. Она сопровождалась новой мощной огневой поддержкой подошедшего тяжелого артиллерийского дивизиона. Немцы начали поспешное отступление. Батареи тридцать седьмого артиллерийского полка пытались картечью остановить атаку русских. Но все было тщетно, артиллеристам пришлось свернуться, в опасении потерять материальную часть.
       В конце концов, третья пехотная бригада была смята и в полном беспорядке отошла к правому флангу четвертой бригады дивизии, пятая ландверная бригада тоже отступила в лесные массивы за Рутковицами.
       Но не лучше положение было и у русских. Их контратака не была развита, так как артиллерия и пехота расстреляли свои огнеприпасы, войсковые части смешались, так же как и у немцев, и понесли тяжелые потери.
       И тут вмешалось провидение. Первой дивизии удалось взять Уздау. После одиннадцати часов войска первого русского корпуса, согласно ложному приказу, стали отходить по всей линии фронта. Альберт, разумеется, не был посвящен во все тонкости, но потом узнал, что генерал Артамонов никак не мог отдать подобного приказа, учитывая свою явную победу на южном фланге.
       Вот в такой прелюдии к исторической битве под Таннебергом довелось участвовать обер-лейтенанту Альберту Арнольду. Его в числе первых германских офицеров наградили тогда Железным крестом 2-го класса, – а это многого стоило, особенно в начальные дни войны.
         
       Обогнув с запада зеленый островок поселкового кладбища, Роман Денисович спустился в начинающийся за оградкой лог, по дну которого весело журчал извилистый ручей. Но все знали, что пить эту водичку нельзя, так как проистекает она из-под могильных недр. Глупо, наверное, но наполнять пустую фляжку он не стал, только обмыл запачканные в перегное руки и обтер их о штанины. Прилег на поросшем душистым клевером склоне, и вдруг, кольнуло одно абсурдное соображение…
       Только что ему вспомнились первые дни той большой войны. Он молодой немецкий офицер Рейсхеера искренне, как и всякий настоящий солдат, исполнял свой воинский долг. А если бы тогда, в декабре девятьсот второго года на их виленский адрес не пришла бы телеграмма от полковника Георга Людвига фон Арнольда (их дальнего родственника), – как бы сложилась его жизнь?
       Со стопроцентной вероятностью можно сказать, что Альберт поступил бы в Виленское пехотное юнкерское училище, естественно, приняв российское подданство. Стал бы одним из тысяч русских-немцев офицеров, честно воющих против своей (формально) исторической родины. Он присягнул бы в верности русскому царю, а воинская присяга как второе крещение, – это навсегда. Он помнил девиз виленских юнкеров: «Виленец – один в поле и тот воин!» – и, наверняка, оправдал бы его.
       Он знал, что разбитая под Танненбергом вторая армия Самсонова комплектовалась, в том числе, и из частей Виленского военного округа. «Господи, даже страшно представить себя русским поручиком, вообразить себя, ведущим роту в остервенелую штыковую атаку на германские позиции, – и он с облегчением вздохнул. – Слава Богу, что сия чаша миновала его».
       И тут еще одна каверзная догадка взбрела в голову: «А ведь он мог быть в числе иркутян или красноярцев, порубленных пулеметными очередями броневика «Изота-Фраскини» двадцать шестого августа?» – и, кашлянув, он отогнал прочь дурные мысли и абсолютно лишние сейчас воспоминания.
       Да и засиживаться возле Кречетовки было чрезвычайно опасно, следовало как можно скорей унести ноги от ее пределов. Роман Денисович тяжело поднялся и, прислушиваясь к каждому шороху, побрел по еле заметной дорожке вдоль игривого ручейка, нашедшего себе путь среди зарослей осоки. Всхолмленные склоны лога не позволяли ему видеть, что происходит там наверху, по сути, он мог стать легкой добычей для оперативников НКВД или железнодорожной охраны. Потому ему пришлось прибавить шаг и выбраться на противоположную от погоста сторону балки. На его удачу там были протоптаны тропы с коровьими лепехами, видимо здесь не раз прогоняли колхозные или поселковые стада.
       Вскоре пойменная осока, буйно разрастаясь, превратилась уже в болотную кугу, посреди нее стали встречаться топкие лужицы, покрытые зеленой ряской. Дальше больше они соединились в заболоченную мутную протоку и, наконец, засинев гладью воды, образовали узкий усынок. Который, ширясь к югу, вливался в огромный Кречетовский пруд под странным названием Ясон.
       Продолжая идти дальше, Роман Денисович стал чувствовать себя гораздо увереннее: и потому, что обзор стал более объемным, да и водная гладь являлась непреодолимым препятствием для возможной погони. Однако рисоваться одинокому путнику на пустынном берегу пруда в столь раннее время весьма рискованно. Любой мог его заприметить и навести на след преследователей.
       Но вот он дошел до уходящей к востоку узкой посадки молоденьких дубков, призванных защитить поля от эрозии. Утомившись, он невольно искал любого оправдания для телесной слабости. Вот в этой лесозащитной полосе он и укроется и отдохнет, собирая силы для последующего стремительного рывка. Здесь его уж точно никто не найдет... Да и станут ли искать, вот в чем вопрос?
       Роман Денисович присел на пухлый травянистый ковер и прислонился к тоненькому стволу корявого дубка. Смежив веки, он расслабился и сладко зевнул. Отчаянно захотелось спать, ну, хотя бы вздремнуть на полчасика... Но инстинкт самосохранения не позволил, опыт подсказывал, – для отдыха время еще не настало. Чего уж там говорить, он всего лишь в паре километров от станции, да и кто сказал, что гебешники успокоятся и не вздумают прочесывать местность за прудом. Определенно, лесопосадка первым делом вызовет у них подозрение, и уж тогда на ровном как скатерть поле ему никуда от них не уйти.
       Опять нахлынули предательские мысли:
       Зачем ему, дожившему до пятидесяти четырех лет, испытывать подобные тяготы, всю жизнь обременять себя лишениями и невообразимой для обычного смертного нервной нагрузкой. Почему он как проклятый несет это тернистое бремя, какую такую дьявольскую расписку дал он полковнику Николаи в восемнадцатом году? Что за адова печать такая, сковавшая по рукам и ногам, – заставляет быть своим вечным узником? И вспомнилась ему тогда арабская сказка о лампе Аладдина из сборника «Тысяча и одна ночь». «Да, так оно и есть, я, как и джин – раб лампы, я просто пленник лампы, невольник магических сил, приковавших его к ней», – он знал, что эту связь никогда не порушить, не скинуть ее оковы, как изношенную одежду, не смыть с кожи, как липкий, чесоточный грим. Да и разве можно убежать от самого себя? Бесполезные то потуги...
       Роман Денисович встал и зашагал по еле заметной тропинке в тени густых ветвей молодых дубков. А что ему еще оставалось делать?.. «Бежать, бежать, как загнанному зверю! Спасать свою шкуру, свою драгоценную жизнь, самое свое я от грозящего поругания…» Он шел, стиснув зубы, он верил и не верил в счастливый исход, но пока ноги топают, он будет идти. Пока «не выпали зубы», то есть не кончились патроны, он будет отстреливаться до самого последнего из них. А что еще остается, ну, не задрать же лапки вверх и повалиться врагу в ножки?
       Шагать стало гораздо ловчей, это начался уклон в сторону поймы, протекающей внизу речушки Паршивки, путляющей средь раздольных пажитей. Через полчаса ходу лесопосадка истощилась, пошли редкие кустики совсем молоденьких дубков. Но и они вскоре закончились. Да, и вместо злакового поля, началось луговое разнотравье. Солнце уже вовсю слепило глаза, но он рассмотрел внизу стадо коров, гуртующих на водопое у широкого брода. Пришлось резво податься влево, – не пить же воду замутненную животинами, да и пастухи приметят, сочтут странным его появление в довольно ранний час. Хотя уже маленькая стрелка на циферблате приблизилась к шести...
       Если податься дальше в том направлении, то можно выйти на торную дорогу к промежуточной станции Слоново. Но, по понятной причине этот путь представлялся неприемлемым. Но не зря он в свое время раскопал в деповских анналах армейскую карту стометровку (еще времен царя Гороха), не зря объездил всю близлежащую округу на велосипеде, – потому и решил выбрать обходной маршрут. Придется «взять ноги в руки» и пробираться вдоль городского большака к Старо-Юрьеву, а далее проселком до Всеславино, потом полями в другой области – к станции Неваной. Старо-Юрьево лежит километрах в сорока отсюда, пожалуй, до ночи дойдет... А там, и до Неваной еще сорок верст. На машины-попутки рассчитывать не приходится, – все пехом. Впрочем, чем черт не шутит, может, кто и подвезет за денежку, подвернется колхозная подвода? На все про все уйдет не более двух суток. Определенно, такая овчинка стоит выделки, – по околоткам области его искать не станут.
       По идее, – набрав чистой воды, следовало бы пойти в правую сторону вдоль берега речушки, чтобы по короткому пути выйти на Старо-Юрьевский большак. Там на взгорке лежит деревенька Терновка, дворов восемь всего. Где уж точно можно нарваться на людей, даже человека знавшего его. Роман Денисович частенько прогуливался до Терновки, порой передыхал в одном из утлых домишек, спросив у хозяйки холодной водицы, а бывало, и вступал в разговор с местными мужиками. Так что путь туда ему заказан.
       Вот и пришлось Ширяеву перейти Паршивку вброд, брюки приспичило снять, но трусов он не замочил – неглубокая была речушка. Взобрался на приречный бугор, поросший поверху дубняком, и двинулся вдоль него по грунтовке на село Зосимово, где и проходил, берущий начало в городе, большак. Присел в кустах у проселка, просматривая голую местность. Слева широким рукавом подходил к земляной плотине колхозный пруд. Справа корячился глубокий овраг, по дну которого змейкой увивался ручей, вытекающий из водоотводной трубы запруды.
       Роман Денисович решил набраться немного сил перед очередным марш-броском. Он намеривался: незамеченным проскользнуть по плотине, выйти по краю дубовой рощи на городской тракт, и рвануть километров пять до села Пригожего, сделав привал на подходе к нему в защитной лесополосе. На худой конец, если заметит военную машину, можно спрятаться в развесистом овраге по левую сторону от большака.
       Поджав к подбородку колени, в скрюченном состоянии эмбриона, он вдруг представился самому себе мальчишкой, заплутавшим вдали от дома, и потому совершенно беззащитным, лишенным чьей-либо поддержки и опеки.
       И вспомнилась жена, дорогая Танечка: «Где ты сейчас, моя родная? Бог даст уже в Саратове, у надежных людей. Но все ли пойдет так гладко, как мы полагали? Любому агенту не нужна лишняя обуза, и наверняка, саратовский человек переправит ее куда дальше, лишь бы самому не подставиться. Вот и ты, моя любимая, словно перекати-поле, будешь предоставлена любому порыву ветра, любой воле случая…»
       Порой, он застигал себя на мысли, что делясь с женой своими проблемами, он ищет не только ее моральную поддержку, утешение, но и сбрасывает на ее плечи весь груз негатива, накопившийся в его изболевшейся душе. Он как вампир, пьющий чужую кровь, подпитывался соками ее жизни, находя в том облегчение, – жену же подвергая тоске, которую она, не выказывая ему, держала в себе.
       «Ах, какой я подлец!» – конечно, он негодяй, изводивший самого близкого человека своими потаенными страхами и извечной неуверенностью в завтрашнем дне. Да, и как иначе поступить, не оставаться же одному как перст в этом жестоком мире? Это не он облагодетельствовал ее, взяв на попечение дворяночку, ввергнутую в нищету? Эта она –  стала его Ангелом Хранителем, она вдохнула в него новую жизнь, иначе он давно распростился бы со своей опостылевшей судьбиной, наложив на себя руки. Как можно выжить человеку среди чужих, абсолютно чуждых людей, находясь в постоянной лжи и, подобно дикому зверю, в непрерывной тревоге? Да никак, – если быть честным!
       «Господи, что с ней, с его любимой Танюшей – его возлюбленной Сонечкой Елатомцевой?» – это он виноват, что обрек супругу на невзгоды изгнания, на мучения, подобные собственным страстям, – когда ты не тот, за кого себя выдаешь.
       «Ах, я подлец! Ведь я никогда не изменял жене, никогда даже не дотрагивался чувственно до другой женщины, пусть даже и писаной красавицы...» – а ведь многие накрашенные разведенки, да и нецелованные молодки заглядывались на него, питая определенные надежды. Но он игнорировал их зазывные взоры. Он на всех парах стремился к своей Танечке, он обожал ее, он уже не мог без нее...
       И как эта жирная баба Устинья подвернулась ему под руку? Как она смогла разрушить целомудренно хранимую верность любимой? Каким-таким зельем опоила его проклятая шинкарка, превратив в бездумное похотливое чучело?
       А может статься, – он уже давно в потаенных недрах своего сознания, вернее подсознания, желал физической близости с другим типом женщины? Хотел плотской близости с откровенно сластолюбивой или даже развратной натурой, бабенкой, дающей каждому встречному поперечному, без всяких там ухаживаний с подарками, без прочих «чайных церемоний».
       Может его пресная сексуальная жизнь требовала новизны, новых похабных ощущений, некоей бесстыдной изюминки, ложки дегтя в бочку с его репутацией примерного семьянина? Так, видимо, и случилось. Оказавшись в неприкаянном одиночестве, образно говоря – «подвергнутый остракизму», полному неприятия общества, в котором обитаешь, он и подался во все тяжкие... Неистово согрешил с первой, томящейся в течке сучкой, без выбора подвернувшейся под руку.
       В конце концов ничего особо циничного, ничего катастрофического не произошло. Обыкновенная супружеская измена, – ее можно даже и не считать таковой, так просто гадкая поллюция в кошмарном сне... Да и вся его жизнь, – не сон ли, не больная фантазия его или, может, чужого изощренного мозга?
       Как он позволил ввергнуть себя в такое состояние, – себя, казалось, вполне здравомыслящего человека, сделать орудием чьей-то воли. Да, разумеется, он солдат до мозга костей, но ведь он уподобил себя деревянной пешке, которую по прихоти игрока походя смахивают с шахматной доски. Он осознанно позволил собой манипулировать, купился на чьи-то высоким штилем изложенные цели, – по сути же, они были прикрытием нереализованных амбиций: того же Николаи, так и не ставшего генералом, того же Канариса, так и не ставшего флотоводцем.
       Он не только себя утащил в бездну. Он увлек в ее ширящуюся воронку жену Татьяну, да и всех стоявших на его пути, погубленных им по роду своей, так называемой, профессиональной деятельности. Иные еще здравствуют, но уже обречены, заведомо осуждены – гнить в застенках НКВД или, что совсем печально, сложить головы на плахе. Ему даже не хотелось вспоминать тех людей, приговор которым он сам бесцеремонно вынес, руководствуясь якобы целесообразностью, на самом же деле чисто шкурным интересом, ибо уже был раб чужой воли. Вот так, и ни как иначе!
       А что теперь, что ему делать теперь? Он, как обложенный флажками волк, пытается найти проход в каверзном лабиринте жизни, вырваться на свободу. Только где она – заветная свобода? Только нет ее, да и не будет уже никогда…
       Даже если Альберту Арнольду удастся чудом попасть в Москву, отыскать связника, резидента, связаться с центром, ему уже не выбраться из этой адской мышеловки. Он повязан ее железными путами на всю оставшуюся жизнь. Его опять и опять заставят вершить совершенно бесполезные дела, вернее, уже по гроб надоевшие, ставшие ненавистными для всего его естества. Он устал, он бесконечно устал, ему нужен лишь один покой и жена Татьяна... Она нужна ему, – его вторая половинка, второе Я. Вот бы взять любимую за руку и просидеть с ней так целую вечность, у тихо потрескивающего пламени камина. И ничего больше не нужно, только тепло руки и ее дыхание рядом...
       Но уже пора двигаться дальше. И так он достаточно засиделся в тени раскидистых дубов. Роман Денисович приподнялся, оправил собравшуюся на теле одежду и чуть не взвалил на спину свой тощий вещмешок... Но, тут же опять вынужденно присел, затаился в высокой поросли лесной травы.
       На плотину, со стороны Зосимова медленно въезжала полуторка, в кузове которой, тесно прижавшись друг к другу, сидели красноармейцы.