«У битвы есть своя логика», говорит Ав-Рахам, встретив его большим пиром и зажаренном на вертеле теленком. «Есть особое ощущение, когда город будет готов к войне».

Все его друзья здесь: Матан, Я’ир и Гийора, кто сломал лодыжку при падении с крыши, а теперь ходит, приволакивая ногу, но все еще очень полезный в деле. Матери Бар-Аво предложили почетное место у очага, и там же с ней сидят его братья и сестры, потому что теперь он стал человеком со связями. Ему приятно видеть его семью с блестящими руками от жира теленка, приготовленного в его честь. Его жена тоже находится здесь, и ее тело кажется ему соблазнительно новым после стольких месяцев отсутствия, а их дети, наевшись до самого пупа мясом, дремлют, будто щенята, уткнувшись вокруг нее. И Ав-Рахам и старейшины теперь смотрят на него с уважением. Они послали многих рекрутеров, но никто не вернулся с такими радостными новостями, как он.

«Я теперь чувствую, как надвигается», заявляет Ав-Рахам. «Не пройдет много времени. Год или полгода. Слышал о святых людях, каждый из которых утверждает себя Мессией? Вот тот знак, что приходит время. А люди, которые следуют за ними? Они придут к нам».

Они пьют вино и едят мясо. Близится их момент.

Ужасные слухи расходятся по земле Израиля, истории настолько возмутительные, что должны передаваться людьми как можно быстрее.

Кто-то говорит: Префект требует, чтобы Храм отдал свои священные деньги, пожертвованные на благо Господа, на постройку какого-то отхожего места. Кто-то говорит: священники согласились, и золото перенесут под покровом темноты. Эти новости сами по себе вызывают рассерженные крики то тут, то там на улицах города, и оскорбления летят на солдат, камни и кувшины из-под вина сыпятся на тех с верхних окон, когда они проходят по улице.

Бар-Аво возглавляет налет на караван с вином богатого римского купца. За подобные действия римляне называют их бандитами и убийцами, но те совсем не понимают: они — борцы за свободу. Они убивают тех охранников, кто сопротивляется им, а других они отпускают. Внутри повозок они находят не только вино, но также золото и письма для почти половины важных людей в Иерусалиме и Кесарии. Письма подтверждают, что Префект Пилат слаб, и потому требует дополнительной помощи из Сирии. Деньги уходят на укрепление их поддержки на западе и юге. Уважение к Бар-Аво значительно вырастает после этой находки.

Сейчас, внезапно, он становится тем, к кому люди идут за советом. Ав-Рахам все еще их вожак, человек с большим влиянием, но Бар-Аво — их восходящая звезда. Они приходят и рассказывают ему об одном проповеднике, который убил кота за Храмом, чтобы напомнить всем, каким кощунством там занимаются, когда приносят жертвы в честь Рима, и о другом проповеднике, который лечит и к тому же порушил столы торговцев в Храме. Они рассказывают ему о небольших волнениях и разных местах сопротивления римлянам. Он — тот, кто решает, какое наказание определить людям, помогающим римлянам.

Из-за чего человек начинает следовать за тобой? Не из-за любви. Из-за любви человек оплачет тебя и похоронит, когда ты умрешь, но не последует за тобой в битву. Чтобы человек последовал за тобой, ты должен казаться тем, кто знает выход. Каждый человек находится в темном месте. Каждый человек хочет почувствовать, что кто-то другой нашел дорогу к свету.

За несколько дней до Пейсаха — город готов к войне.

Все четыреста человек приходят в Иерусалим для совершения жертвоприношений. Его провокаторы даже не удосуживаются придумывать истории, а лишь напоминают людям о случившемся. Они спрашивают: «Помните об ипподроме?» и даже те, родившиеся после этого, слышали истории, и в их воображении ярко пылают огромные здания, и тысячи людей распяты вдоль дороги к столице.

Он устраивает большое пиршество как раз перед Пейсахом в том месте, где все его сторонники решили собраться лагерем — к западу от города. Они жарят ягнят на больших кострах, поют песни и посылают проклятья на головы всех римлян. Он выкладывает свой план людям: как они овладеют городом, кто захватит какие ворота, кто ворвется куда и к кому. Он безрассудно рискует, скорее всего, потому что он не может разглядеть каждую полутемную фигуру на краю толпы и не может спросить у тех, откуда они, и как их зовут. Он поднимает хлеб и вино и произносит: «Как съедим мы этот хлеб и выпьем это вино, так и поглотим армии Рима и выпьем в честь радостной нашей победы!» И люди одобрительно кричат.

После утренней зари, пока еще щебечут птицы, и небо исполосовано розоватыми облаками, просыпается он рядом со своей женой — мягкой и сладкопахнущей — и задумывается, почему же проснулся так внезапно, и слышит он опять вопль. Громкий, протяжный и полный страха: «Солдаты!»

Они идут с трех сторон. Не остается времени ни на что. Он и Юдит знали, что придет такой день, почему они взяли с собой всего лишь одного ребенка, привязанного ремнями к ее телу. Другие дети находятся в сохранности с ее матерью. Юдит крепко целует его, полная решимости и волнения, и бежит к лошади. Она уносится вдаль, а он присоединяется к своим людям в битве.

Кто-то, должно быть, раскрыл их место — единственное объяснение. Кто-то продал их за горсть серебра. Приближаются солдаты, и Бар-Аво смотрит на лица своих людей. Кто-то из них выкажет себя виноватым взглядом. Не его близкие друзья, конечно же нет, не Я’ир, не Матан, не Гийора? Он наблюдает за ними, пока его люди бьются с солдатами, и он — наравне с ними, хотя знает, что проиграют битву. Он наблюдает за людьми, которые держатся позади сражающихся — один из них знает, что не получит денег, если не возьмут Бар-Аво — и, наконец, он догадывается, и сердце его обливается кровью. Я’ир. С открытым лицом, сильный и статный, кто был ближе всех ему. Я’ир держится позади в глубине. Я’ир — тот, как вспоминается сейчас, кто обнял его прошлой ночью и назвал по имени, хотя все знали, что так нельзя было делать.

Его люди убивают четырех солдат, но и сами теряют троих, пока солдаты не добираются до него. Молодые парни — возраста близкого к его, когда он начинал бунтовать — бросаются на спины солдат и бьют тех, чтобы удержать их от него. А солдаты, похоже, направляются прямиком к нему, чтобы отделить голову зверя и оставить тело в конвульсиях на земле. Он отбивается от двух солдат своим коротким мечом — одному перерезает горло, а другого ударяет в пах — но все больше и больше солдат идет к нему, и кто-то выворачивает клинок из его руки и толкает в спину.

И его хватают, а он кричит своим людям: «Не надо слишком жестоко с Я’иром!», и видит он, как страх овладевает лицом Я’ира, и тот убегает. Они убьют его, если поймают. Хорошо. А если не поймают, и тот скроется, то он сам убьет Я’ира, потому что если кому-то понадобятся деньги, то всегда можно обратиться к Бар-Аво.

И вот, перед ним — три человека из Самарии, купленные Римом, чтобы притащить его в тюрьму к Префекту. Они не возьмут его легко. В сапоге его спрятан кинжал, и нагибается он, будто поддавшись, головой вниз под ударами и тут же одним движением выхватывает лезвие и перерезает щиколотку ближестоящего к нему солдата. Тот мгновенно падает на землю, и в людской стене образуется просвет. Бар-Аво успевает подумать: я смог бы проскочить и передохнуть с моими людьми в лесу. Он делает первый шаг, и тут же звезды вспыхивают в его голове, и чернота заполняет его глаза, и затем он не видит ничего.

Это ощущение ближе всего напоминает смерть, хотя смерть всегда прогуливалась возле него, словно старый друг.

Он представлял себе до этого, как встретится со смертью в сражении, или та смерть поймает его, когда он попытается перепрыгнуть с одного здания на другое и просчитается, и упадет вместо этого в открытую ладонь смерти. Или та смерть будет волком на дороге, когда он шел один, забыв свой нож в лагере. Или та смерть окажется римским мечом, которого он не увидит, и от которого он не успеет уклониться. Он никогда не представлял себе того, что будет пойман.

Когда он приходит в себя в тюремной камере и понимает, что произошло, он проверяет себя. Гул в голове, руки и ноги болят, живот крутит. Очень хорошо, значит, так чувствуется, когда досталось в сражении, и нет при этом ни воды и ни еды. Ему нужна женщина с теплой водой, чтобы омыться, и мальчик с кувшином холодной воды напоить его, но нет здесь ничего подобного.

При этом нет ощущения позора. Он раньше считал, что будет. Им овладевает злость и коварная хитрость. Пока он жив, есть путь наружу. Он понял это после бесчисленных стычек с римскими солдатами, Единственный, кто никогда не сбежит — это мертвец, а пока он жив, пусть окруженный мечами, он сможет оглядеться, найти чем воспользоваться и сбежать отсюда.

Он садится и замечает, что здесь же находится еще один человек, выглядящий гораздо слабее его. Он понимает это по тому, как двигается этот человек, и что этот человек — не воин, и никогда не испытывал столько ударов. Другой человек кашляет и дрожит, но кроме этого в камере больше нет никакого движения, и Бар-Аво трудно догадаться, есть ли еще кто-либо в этой небольшой комнате с грязной соломой на полу.

«Ты», произносит Бар-Аво, «как тебя зовут?»

Человек молчит. Бар-Аво видит его темные глазам смотрящие на него — как кажется, голодные. С большим напряжением. Бар-Аво просто так не обескуражить.

«Я — Бар-Аво», говорит он. «Я командую частью зелотов в Иерусалиме. Скажи-ка мне, друг, не сражался ли ты с нами против Рима? Или твое сражение за свободу шло другим путем?»

Шаг первым навстречу, но, скорее всего, будет удачным, принимая во внимание их положение. Люди в римских тюрьмах чаще всего — бунтари или те, кто станут ими, скорее всего, после тюрьмы. По крайней мере, у людей в римских тюрьмах нет никакой любви к Риму.