Задолго до того, как все произошло, он это помнит. Я рада, ведь это замечательное воспоминание, но не единственное, о котором я хочу знать.

— Ну что ж, давай посмотрим, смогу ли я справиться хотя бы на половину так же хорошо, как твоя мама. — Кэннон подмигивает ему, удобнее устраивая гитару и задерживая первый аккорд. — Споешь со мной? Коннер кивает головой, а я отворачиваюсь, собирая себя по кусочкам. Не успеваю я остановить еще не упавшую слезинку и привести себя в порядок, как уже теряюсь в ликовании брата и в завораживающем голосе и мастерстве Кэннона. Он пришел и сделал это. Изменил все, заставил меня чувствовать себя парализованной под его пристальным взглядом. — И твоя сестра здесь, — припевает он.

Мой вздох был смущающе слышен, и моя первая слеза, пролитая перед Коннером за многие годы, сбегает и прослеживает линию вниз по щеке. Я не вытираю ее рукой, а вместо этого слизываю с губы, не привлекая к себе лишнего внимания. Это вкус обмана, смешанный с моей болью, соленый и одновременно горьковато-сладкий. Когда песня заканчивается, неистовое хлопанье Коннера нарушает тишину, возвращая нас всех в реальность.

— Это было действительно, действительно хорошо, Кэннон. Я говорю тебе — да! — приятель хвалит его и отдает свой голос.

Я мягко посмеиваюсь, наклоняя голову для того, чтобы поцеловать его сладкую щеку.

— Я тоже «за». И это было прекрасно. — Я снова всматриваюсь в Кэннона. — Очень.

С оживленным кивком головы и подмигиванием, он разворачивается к парням с надеждой:

— Что-нибудь еще?

— Я согласен. — Джаред хлопает его по плечу и идет к задней двери. — Эй, Мошенник, пойдем, сыграешь в «Halo»¹⁰ со мной.

Я пытаюсь не потерять равновесие, так как Коннер сотрясает все вокруг себя, убегая с Джаредом.

— Ну что ж, это значит, что я иду за руль. Добро пожаловать. — Брюс пожимает руку Кэннона, гладит меня по голове и уходит. И теперь нас только трое. Ретт не отводил взгляда от Кэннона на протяжении всей песни и сейчас все еще продолжает смотреть на него. Я не уверена, кто из них чувствует себя хуже: Кэннон, жертва ощутимого исследования, или Ретт, измученная душа.

— Ретт, — я похлопываю по месту рядом с собой, — давай, садись, задавай свои вопросы.

Если Ретт на самом деле не рад, то Кэннон уйдет, вот и все. Но иногда мне нужно помочь Ретту выяснить, является ли его первая реакция тем, что он на самом деле чувствует, или же такое отношение к человеку останется неизменным.

— Давай же, — я уговариваю его, протягивая свою руку. Он принимает мою руку и, ворча под нос, садится рядом со мной. Под столом наши бедра соприкасаются, а его нога лихорадочно подпрыгивает вверх-вниз, так что я кладу на его бедро свою руку в успокаивающем жесте.

— Кэннон, почему бы тебе не рассказать нам немного о себе? — я умоляю его глазами, упрашивая повторить все то же самое, что выдавила из него ранее.

— Да, конечно. — Он прочищает горло, быстро отбрасывая несколько прядей кофейного цвета со лба. — Меня зовут Кэннон Блэквелл. Родом из Индианы, двадцать семь лет, выпускник местного университета по специальности "Управление бизнесом". — Он останавливается, нервно потирая бедро рукой; наверняка, очень пугающе выложить всю свою автобиографию. — Никогда не был женат, хотя был помолвлен вплоть до... — он сверяется со своими несуществующими часами, — момента почти пятичасовой давности. Мы с моей невестой, Рути, ехали от ее родителей. Мы немного повздорили, и она выкинула меня на обочину дороги с гитарой и сумкой. Ну, — он смеется и покачивает головой, — фактически, сначала она выбросила меня, а затем проехала немного и выбросила гитару с сумкой, но не мой телефон, к сожалению. Я понял, что она не вернется за мной примерно в то же время, как Лиз нашла меня.

Скрывая свою жалость, я улыбаюсь, испытывая искушение потянуться через стол и похлопать его по руке в знак поддержки. И от моего внимания не ускользает то, что Соммерлин теперь может быть либо его мамой, либо сестрой, так как у него никогда не было жены, и он сказал, что у него нет детей, а его невесту звали Рути.

Я понимаю, что мы достигли тупикового молчания, и поворачиваю голову к Ретту. Он делает эту штуку своими пальцами, соединяя кончики вместе, что указывает на его задумчивость.

— Ну, слава Богу, — наконец-то говорит он. — Я волновался, что ты окажешься парнем с темными пятнами в биографии. Взбесить свою невесту настолько, что она бросила тебя на обочине и не вернулась? Ничего подозрительного в этом нет.

Ретт пугающе хорош в таких вещах — он может разрезать тебя на куски, не моргнув глазом и не имея какую-либо интонацию в голосе. Кэннон устраивается на своем сидении, выпрямляет спину и позволяет своей груди и плечам говорить самим за себя:

— Лиз. Проверила. Меня. Когда я пописал в стакан и дал ей проверить всю свою подноготную без каких-либо гарантий с вашей стороны. Кто знает, может быть, вы все дерзкие преступники, но я все еще здесь, забираюсь в ваше святилище и ухватываюсь за шанс, который дает мне жизнь. Это самая сумасшедшая вещь, которую я совершил за все свои годы, и, честно говоря, — он усмехается и пожимает плечами, — я чувствую себя чертовски замечательно.

Я подавляю свой смех и сопротивляюсь желанию зааплодировать ему, ощущая себя счастливой и потрясенной всем этим. Ретта только что поимели. Нормально ли говорить «поимели»? Кого заботит — это, мать его, случилось — и это заставляет меня чувствовать себя… хмм… подождите минутку, мне нужно подобрать верное слово.

— Ты пишешь тексты? — спрашивает Ретт Кэннона.

Тот качает головой:

— Неа.

— А стоит.

Мы узнали, что Кэннон — перфекционист. Отказываясь от адаптированного нами сет-листа, он был готов и решительно нацелен на то, чтобы запомнить нашу музыку до того, как колеса автобуса прибудут в Вегас; и преуспел — семь песен менее чем за сорок часов. К тому времени, как нам предстояло добраться до концертной площадки, мы лишь изредка спали урывками, пальцы у всех онемели, а мой голос стал хриплым. Но все держались, и Кэннон оказался более готовым, чем я предполагала раннее. И оказалось, что он довольно хорошо может импровизировать на басах... Я поняла, что он приуменьшал свои музыкальные возможности, когда я расспрашивала его.

В «Элите» нет закулисной площадки, но это наша любимейшая остановка во время пребывания в Вегасе. Мы играли здесь несколько раз, и тут не только замечательные владельцы небольшого по размеру заведения, но и постоянная публика, поэтому я чувствую себя комфортно с дядей Брюсом и Коннером за столиком в первом ряду по центру аудитории. Одной заботой у меня стало меньше, с тех пор как новоявленный Кэннон одержимо репетировал каждую песню снова и снова. Но я все еще нервничала перед выходом, несмотря на его звездную решительность и прогресс. Он, безусловно, прирожденный музыкант, с его-то удивительным слухом и памятью, так что, если кто-нибудь и сможет нас вытащить — я ставлю на него.

— Приве-е-е-ет, Вегас! — я сжимаю микрофон, привлекая их внимание. — Здорово вернуться в Город Грехов! Соскучились? — толпа кричит и свистит, там есть несколько знакомых лиц. — Разве я не говорила вам, когда мы уезжали, что мы... — я прикладываю ладонь к уху, прося их закончить.

— Увидимся в следующий вторник! — кричит толпа в унисон.

— Правильно, — я хихикаю в микрофон.— И вот мы здесь! Наверняка, это как-никак вторник! И сейчас, кто-нибудь видел моих мальчиков? Ретт, Джаред, тащите свои задницы сюда!

Повелители дам; они оба небрежно шагают, словно каждый яичник в этой комнате их пленник. Слава Богу, Коннер в первом ряду, спиной к девушке, которая как будто в подношении выставила свою обнаженную грудь. Она не постоянный клиент. Я бы запомнила эту вульгарную особу.

Джареду по вкусу все это внимание, он флиртует в ответ, его рубашка «случайно» задирается, когда он накидывает на себя ремень бас-гитары. Ретт, как обычно, быстро машет рукой и прячется за ударную установку.

— Подождите, — я оглядываюсь вокруг, а затем снова обращаюсь к толпе. — Где мой гитарист? Хм, — я постукиваю пальцами по своему подбородку. — Я знаю, что он где-то здесь. Кэннон, о, Кэннон, подойди поздоровайся с этой обалденной толпой!

Он идет прогулочным шагом. Шесть футов безошибочного точеного совершенства, одетое в обтягивающие темные джинсы, простую серую футболку, черную кепку, повернутую в обратную сторону, и ботинки. Рев женщин оглушителен, но я едва замечаю его из-за шума в собственных ушах. Он действительно привлекает внимание. Такого парня вы бы заметили даже в обычных тренировочных штанах, проверяющего свою почту. Ваше сердце ускорится, а во рту пересохнет. Ваши глаза будут блуждать по нему сверху вниз, и вы не сможете уберечь свой разум от любопытства: что он прячет под этой одеждой?

— Не могу поверить, что ты уговорила меня на это, Сирена, — ворчит он мне на ухо, проходя мимо.

— Хорошо, хорошо, — я опускаю свои руки вниз, чтобы успокоить толпу, а также мое либидо. — Итак, вы познакомились с Кэнноном. Должна сказать вам, что чертовски невыносимо оказаться в ловушке автобуса с этими тремя. У меня есть кое-какое утешение, чтобы выйти из этого положения. Вы готовы к этому?

Я смотрю на Брюса, жестом спрашивая, надеты ли затычки для ушей у Коннера. Под его повернутый вверх большой палец, я поднимаю ногу и энергично топаю своими черными военными ботинками по сцене, сигнализируя Ретту отсчитывать. Мы открыли концерт с нашей собственной песни «Под маскировкой». Ретт написал ее, когда учился в выпускном классе школы. «Темный» текст, смягченный лишь природной хрипотцой моего голоса и эмоциями, которые я не могла скрыть во время пения. Эта песня была обо всех нас — скрытных, «укрывающихся» под маской любви, соединенных вместе в одну семью. Во втором припеве слова, которые стекали кровью из сердца Ретта: «настоящий я, которого ты никогда не выбирала и не видела, ненавидит настоящую тебя» — пробудили во мне все нужные эмоции.