Глава третья

Деревня Новая Опочка сгорела полностью.

Разогнав нагайками женщин с детьми, стариков и больных, казаки расположились на краю деревни. Они пели, шумели и грелись у пламени горящих домов, которое согревало лучше любого костра. Привязав лошадей, они жарили над горящими брёвнами свиней и телят, пустили по кругу деревянные ковши с брагой из берёзового сока. За такую жизнь казак готов умереть: это была свобода в его понимании! Мир принадлежит тем, кто его завоюет! А впереди ждал новый мир. Богачи Строгановы пообещали им Мангазею, о которой рассказали три гонца, с ужасом смотревшие на переход казаков на север, на Каму...

— Горы, — сказал Ермак, когда они обсуждали возможный план действий в предстоящем походе, — и какой-то узкоглазый неизвестный народ? Желтолицых мы хорошо знаем и били их. А камень остаётся камнем, даже если он высотой в тысячу вёрст. Разве нас испугают камни, братья?

От разорённой Новой Опочки ничего не осталось. Крестьяне окрестных деревень называли её жителей кучкой идиотов. Никто не сможет противостоять пятистам казакам. Нужно было дать им беспрепятственно пройти, напоить лошадей, обеспечить припасами, с горечью в сердце смириться с тем, что та или иная женщина забеременеет... Только так можно выжить, а это главное. Сражаться с казаками? Святой Николай Угодник, неужели Люпин был настолько глуп, что решился на это?

Мужчины Новой Опочки сидели на берегу Волги и смотрели на догорающую деревню. Возвращались женщины, поддерживая больных и стариков, тыща за спиной плачущих детей.

В Новой Опочке уцелела только небольшая церковь. Олег Васильевич Кулаков, священник из деревни Благодарной, зашёл в неё и представился своему коллеге.

— Бог создал человека, значит, и казаков, — сказал он со странной логикой и перекрестился. Его ряса пахла дымом, казачьи сапоги в грязи, борода в саже. — Брат во Христе, давай помолимся, чтобы грешные души встретили любящий взгляд на небесах.

Священники опустились перед иконостасом на колени и молились, а в это время снаружи горела деревня и визжали женщины.

— Видишь, брат, — сказал казачий священник, прислушиваясь к казакам, распевающим песни у сгоревшей деревни, — мы сохранили твою церковь. Слава Богу! А потому дай мне в дальнюю дорогу в неизвестное твой пасхальный крест...

Священник из Новой Опочки застонал, достал украшенный дешёвыми жемчужинами крест тонкой ручной работы и бросил его к ногам Кулакова.

— Чтоб тебя черти взяли! — крикнул он.

— Аминь! — ответил Кулаков благочестиво и смиренно.

Спасшийся Люпин бегал по берегу Волги среди женщин.

— Вы видели Марину? — с тревогой спрашивал он. — Что случилось с моей доченькой? Моё солнышко! Моё золотое облачко! Вы её не видели? Где она? Она погибла? Скажите, не скрывайте правду! Кто видел Марину? Кто?..

Он расспрашивал всех, но ни одна из вернувшихся женщин ничего не знала о Марине. Было лишь известно, что дом старосты тоже сгорел. Впрочем, все находили это справедливым из-за его безумной идеи оказать сопротивление казакам. Никто с ним не разговаривал, и он был рад, что его не утопили в Волге. Он ни у кого не вызывал жалости. Что-то случилось с Мариной, а что-то с Ольгой или Елизаветой. И все понимали, что через девять месяцев родится много выродков — это тоже надо пережить и вытерпеть. Трудно жить в России: приходиться многое терпеть.

Люпин бегал, как раненый кабан, плакал и надеялся, что кто-нибудь, наконец, скажет, что случилось с дочкой.

Но никто её не видел, а в Новой Опочке бушевал огонь.

— Пойду, поищу её, — сказал вдруг Люпин, когда уже стемнело. — И не пытайтесь меня удержать!

Но никто и не думал это делать. Две вещи превращают мужчину в глупца: героизм и отеческая любовь. В героя Люпин уже сыграл. Зачем его останавливать, если он хочет попробовать вторую? Мужчины просто смотрели на него, довольные, что остались живы сами и их жёны. Они отстроят Опочку и опять добавят к названию «Новая» — в девятый раз, как говорится в хронике, хранящейся в церквушке. С этой точки зрения казачья чума лишь внесла разнообразие в монотонную жизнь на Волге. Буря, пронёсшаяся мимо. Но церковь сохранилась. Не знак ли это Божий?

Ночью, когда от деревни осталась лишь большая, тлеющая куча пепла с торчащими балками, Люпин действительно пополз туда, чтобы отыскать дочь.

Казаки спали; только у лошадей сидела охрана и развлекалась с несколькими женщинами. Тихо подкравшись, Люпин рассмотрел их при свете костра. Марины среди них не было, её светлые волосы он увидел бы издалека.

Прижавшись к земле, Люпин некоторое время лежал рядом с лошадьми и смотрел на то, что осталось от деревни. Его сердце сжималось. «Она лежит там, в огромной пылающей куче пепла, — подумал он. — Она сопротивлялась, защищая свою честь, пока её не убили. Она была настоящей Люпиной... Не сдаваться, пока не проломят череп! Я горжусь ею, хотя сердце истекает кровью».

Он зарылся головой в траву, вдохнул запах земли и с отчаянием понял, что потерял дочь.

— Ты не сможешь убежать, — сказал Мушков и встал на колени перед Мариной. — Все женщины уже ушли из деревни, и если ты сейчас побежишь… ты не знаешь моих товарищей! Если они увидят тебя, их никто не остановит, даже я! Только со мной ты в безопасности.

Они лежали в канаве у забора. Вокруг стало тише. На краю деревни казаки делили добычу. Они собирались в группки и показывали друг другу трофеи. Ермак Тимофеевич ходил среди них и искал Мушкова, но в ответ все только пожимали плечи.

— Сколько у нас убитых? — спросил он.

— Ни одного! — ответил вернувшийся из церкви священник.

— Раненых?

— Несколько человек. Большинство поцарапаны, укушены или побиты женщинами. Одному на голову упало бревно, но с ним всё в порядке!

— Значит, пропал только Иван Матвеевич! — Ермак засунул большие пальцы за пояс, на котором висели кинжал и кавалерийский пистолет. — Ищите среди обломков! Если с ним что-то случилось, повешу пятьдесят крестьян!

— Я могу тебя спасти, — сказал в это же время Марине Мушков, — если возьму как добычу! Посажу в мешок и привяжу к вьючной лошади. Это единственный способ. Иначе они убьют тебя, Марина. Разорвут, как волки...

— Почему ты хочешь меня спасти? — спросила она.

— Не знаю.

Мушков уставился на огонь. Он действительно этого не знал — это был честный ответ. Почувствовав неуверенность, он задумался. «Я её не тронул, не сорвал с неё одежду и не набросился на неё, как на других женщин. Что со мной случилось? Почему я лежу рядом с ней в канаве, вместо того, чтобы позабавиться, а потом прогнать? Я лежу здесь, разговариваю с ней и беспокоюсь о том, как бы мои друзья её не увидели... Кажется, у меня что-то с головой».

— У нас говорят, «никогда не знаешь, где найдёшь, а где потеряешь», — ответил он. — Значит так: я забираю тебя с собой, и ты останешься жива. Прими это, как есть.

— Ты такой же разбойник и убийца, как и другие...

— Я казак.

— В чём разница?

Мушков выпрямился. Огонь горящих домов защищал их. Здесь их никто не найдёт...

— За такие слова любой казак повесил бы тебя на ближайшем дереве, — резко ответил он.

— Так сделай это, Иван!

— Ого! Ты запомнила моё имя?

— Как я могу забыть имя дьявола!

В некотором удалении послышались голоса, и Мушкову показалось, что выкрикивают его имя. Но гул огня и треск горящих брёвен заглушали все остальные звуки. «Меня ищут, — подумал он. — И если найдут, то я не смогу её защитить. Как она этого не понимает?»

Он положил руку ей на плечо и сильнее прижал к земле. И вдруг почувствовал то, чего не чувствовал за все те годы, пока разъезжал по всей стране с Ермаком и другими казаками, участвуя в различных битвах: страх!

Страх за девушку.

Голоса приближались. Теперь он ясно расслышал своё имя и увидел бегающих людей; они искали его среди обугленных развалин. Мушков прижался к Марине и приложил ей палец к губам. Тихо! Она поняла, посмотрела на него с недоверием и в тоже время с благодарностью.

Казаки пробежали дальше. Крики «Иван Матвеевич! Иван Матвеевич!» затихли.

— Спасибо, — сказала Марина и подняла голову. Мушков прикусил нижнюю губу и почувствовал себя дураком.

— Худшее ещё впереди, — сказал он. — Или будешь добычей, или умрёшь. Ермак приказал, чтобы с нами не было ни одной женщины!

— Тогда оставь меня здесь. — Она опять перевернулась на спину, и Мушков снова увидел её маленькие груди и узкие бедра, полные губы и длинные белокурые волосы, испачканные сажей. «Ей шестнадцать лет, — подумал он. — Через год она станет похожа на золотую розу, а год пройдёт очень быстро. Чёрт, Иван Матвеевич, ты берёшь её с собой!»

— Ни один казак не упустит свою добычу! — грубо сказал он. — Иначе сдохнет от стыда!

— Ну, так сдохни, Иван Матвеевич!

— Ты поедешь со мной, переодевшись мальчиком. Решено! Я скажу Ермаку: «Посмотри на парня! Я вытащил его из огня, чтобы он не поджарился. Проломить ему башку? Ха, я собирался это сделать. Знаешь, что он крикнул? Возьми меня с собой, казак! Я всегда хотел стать казаком, я не рождён для крестьянской жизни. Жить в этой деревне скучно до тошноты. Возьми меня с собой! Тогда я подумал: «Неплохо. Из него что-нибудь получится! Пусть идёт с нами!» Так и скажу Ермаку. Он посмотрит на тебя, решит, что ты слишком молод, но если ты проедешь перед ним верхом... — Мушков озадаченно замолчал. — Ты вообще умеешь ездить верхом?— спросил он растерянно.

— Не хуже казака, — тихо ответила Марина. — До того, как вы приехали в Новую Опочку, у нас было четыре лошади!

— Ты проедешь перед ним, и он проворчит: «Это у паренька называется ездить верхом? Так петух кроет курицу!» Ха, и мы победили, никто после этого не спросит, что у тебя под одеждой!

— А если я откажусь? — спросила Марина.

— Тогда ты обречена. — Он с испугом посмотрел на неё. Её большие глаза на красивом лице были полны решимости. — Ты хочешь умереть?