Меня никто не называл так с того самого дня, как я покинула Кентукки.

— Имя, пожалуйста? — спросила представитель авиакомпании, когда я заказывала по телефону билет домой. Было бы проще попросить своего стажера заказать его для меня, но продюсер надолго задействовал её в подготовке материалов для какой-то заказной статьи, воспевающей пользу фитнеса на рабочем месте.

— Коко... Прошу прощения, Дакота, — сказала я, проводя пальцами по моему имени, выбитому на кредитной карточке. — Фамилия - Биссетт.

— Пожалуйста, зачитайте номер на лицевой стороне вашей банковской карты, мэм, — попросила она.

Я громко отчеканила их одну за другой, говоря медленно, как будто это каким-то образом могло отсрочить наступление неизбежного. Мне не хотелось возвращаться домой. Я долго и упорно боролась с Харрисоном, но все бои с ним были безнадёжно проиграны.

Я быстро нацарапала номер заказа вместе с номером рейса на плотной бумаге с моей монограммой вверху: буква «Б» в середине означала фамилию Биссетт, «К» слева – Коко, «Э» справа – Элизабет.

— Ты всё делаешь правильно, Коко, — Харрисон окрестил меня именем «Коко», когда я получила свою первую работу ведущей новостей. В то время это имя было не более чем псевдонимом, но с годами превратилось в бренд. Имя Коко Биссетт стало общеизвестным.

Харрисон плавно опустил руки мне на плечи и погладил их, словно всё ещё был моим любящим мужем. Мы развелись два года назад, но граница, разделяющая нас, до сих пор оставалась расплывчатой и размытой.

— Как твой продюсер и твой самый большой поклонник, могу заверить, что это поднимет тебя на невообразимую высоту. Это интервью обеспечит тебе место ведущей новостей по будням, — сказал он, и его слова были сдобрены непомерными амбициями.

— Знаю, — выдохнула я. Никто бы никогда не захотел остаться ведущей только воскресных программ. Самые важные новости и интервью, которые стоило посмотреть, показывали в будние дни.

— Они так близки к принятию решения, — Харрисон отпустил мои плечи и сплёл свои пальцы вместе. Телекомпания в течение нескольких месяцев негласно обсуждала моё повышение, но Харрисон настаивал, что мне необходимо ещё чуть больше проявить себя, прежде чем они всё же решат заменить любимицу Америки, Сюзанну Джетро, свежим лицом, а именно мной. — Ты же знаешь, как много желающих рвалось взять последнее интервью у Бо Мэйсона? А он лично выбрал тебя. Тебя из всей этой кучи людей. Я не понимаю твоего нежелания, Коко. Действительно не понимаю.

Вероятно, потому что я позабыла рассказать ему, что у нас с Бо была своя история. История, длившаяся не один год. Прошлое, определяемое юношеской любовью, разбитыми надеждами и болью от шрамов. Мы навсегда были опутаны невидимой нитью и связаны безответной любовью, которая отказывалась угасать, сколько бы лет не прошло.

Имя Бо Мэйсона было вытатуировано на моём сердце, и я чертовски ненавидела этот факт.

— О, забыл сказать, что в этой поездке я к тебе не присоединюсь, — добавил он. — Ты затянула с этим интервью, и оно попало как раз на следующую неделю, когда у меня одни сплошные встречи, и мне никак не перенести ни одну из них.

Я выдохнула и затаила дыхание. Харрисон обычно сопровождал меня во всех рабочих поездках, но в этот раз я не хотела, чтобы он со мной ехал, и пыталась понять, как объяснить, почему ему не стоило этого делать.

— Думаю, что выживу, — заверила я его. И лишь глубоко в душе я понимала, что в действительности хотела сама себя в этом убедить.

Каждую тёмную ночь и каждое мгновение одиночества моё сердце болело из-за Бо, и из-за того, что могло бы быть, но не случилось. Весь день моя голова была полна забот, но когда выдавались короткие мгновения затишья, мысли всегда возвращались к нему, к той жаркой августовской ночи и к месяцам, последовавшим за ней, когда вся моя жизнь изменилась.

— Для ясности, — сказал Харрисон, — все четыре дня на ранчо Бо вы будете только вдвоём. Таково было его требование. Ты получишь от него информацию и материалы. А я буду работать над тем, чтобы договориться о времени для съёмочной группы, чтобы отснять несколько кадров с ним и сделать фотографии фермы, прежде чем ты проведёшь заключительное интервью.

— Будет два интервью?

— Да, — Харрисон нахмурился, изучая моё обеспокоенное лицо, как будто не мог понять в чём дело. — Его последнее шоу пройдёт через две недели после этого в Мэдисон-Сквер-Гарден. Он прилетит в город, и вы всё закончите вечером перед концертом. Потом мы используем клипы с концерта и фотографии с его фермы в качестве вставок в твоём специальном выпуске.

Когда я схватила кружку с кофе и поднесла её к губам, моя рука слегка дрожала. За свою карьеру я опросила сотни людей. Но никто из них не производил на меня такого эффекта. Горячая жидкость обожгла рот, хотя я едва это почувствовала, и в ту секунду, когда достигла моего желудка, она чуть не вернулась обратно.

— Прежде чем ты уедешь, мне бы хотелось ознакомиться с планом твоего интервью. Убедится, что ты будешь задавать правильные вопросы. Его фанаты хотят знать, почему он всё бросает. Должна быть причина. До сих пор он никому ничего не объяснил. Твоей работой станет вытащить из него эту причину и поделиться ею с остальной Америкой, — быстро проговорил он, склонившись надо мной. Из всех тех случаев, когда он организовывал для меня интервью, я никогда не видела, чтобы он так сомневался в моём журналистском мастерстве. — Обещай мне, что не отступишь.

— Ты добился своего, Харрисон. Я проведу интервью. Нам нет смысла продолжать об этом говорить, — выплеснула я горькие слова и подвинула стул к столу, чтобы переключить своё внимание на электронную почту.

— Когда-нибудь ты меня поблагодаришь, — он отступил, уронив руки вдоль тела, затянутого в сшитый на заказ тёмно-синий костюм. Харрисон всегда одевался соответственно той должности, которую хотел получить, а сейчас он настолько сильно желал стать руководителем сети, что это можно было почувствовать в каждой детали его одежды.

В лучах послеполуденного солнца, пробивавшегося сквозь окно моего кабинета, его сапфировые глаза ярко засверкали, а на висках засеребрилась недавно появившаяся седина. Несправедливо, что такие мужчины, как Харрисон, стареют. Потомственный аристократ, обладатель двух дипломов Лиги Плюща, украшающих стены его офиса, он как будто сошёл с билбордов, рекламирующих одежду Ральфа Лорена.

— Увидимся дома, — крикнула я ему, не отрывая глаз от экрана компьютера. Я почувствовала, что он какое-то время наблюдал за мной, а потом покинул мой кабинет.

Закрыв за ним дверь, я вытащила телефон и позвонила сестре.

— Эддисон, — в отчаянии выдохнула я в трубку, как только она ответила.

— В чём дело?

— Я не смогу этого сделать.

— Сделать что?

— Вернуться в Дарлингтон.

— Зачем тебе возвращаться в Дарлингтон? — я не видела Эддисон, но, чёрт возьми, могла себе представить её лицо со сморщенным носиком. Ей было ненавистно возвращение домой так же, как и мне.

— Я должна взять у него интервью, — сказала я, пытаясь проглотить комок страха, застрявший у меня в горле, как только я заказала билеты на самолёт. — У Бо.

В телефоне стало тихо. Слишком тихо.

— Ты назвала его по имени. Я просто в шоке. Ты никогда не произносила его имени. Ты не произносила его уже…

— Десять лет. Теперь ты понимаешь, почему я не могу этого сделать?

— Коко, — голос Эддисон стал твёрже, и я почувствовала, что она сейчас собралась толкнуть речь. — Помнишь, что ты говорила мне несколько лет назад? После того, как мы с Кайлом расстались? Ты говорила мне, что я смогу преодолеть трудности. И ты сказала, что всегда меня поддержишь. Теперь моя очередь сказать это тебе. Ты сможешь преодолеть все трудности.

Я глубоко вздохнула, стараясь собрать всю свою внутреннюю силу, которая помогла мне прожить большую часть из почти двадцати девяти лет. Но при одном только упоминании о Бо она исчезала, как капля дождя в океане.

Вся моя жизнь была трудной. И трудность не была для меня чем-то новым. Она сформировала и превратила меня в женщину, которой мне суждено было стать. Она дёргала, терзала и грызла зубами, кусая меня за ноги, когда я взбиралась на вершины, на которые мало у кого хватало смелости взобраться.

— Ты брала интервью у многих известных людей, — сказала Эддисон. — Он просто ещё один из них.

Дело было не в этом. Его слава не смущала меня, не пугала и не заставляла возносить его на пьедестал. Это был Бомонт Мэйсон. Моя школьная любовь. Моя первая любовь. Он был внутри меня во всех смыслах этого слова. Моё сердце было навсегда заклеймено обещаниями, которые мы дали друг другу, когда были слишком молоды, чтобы это понимать.

— Ты всё равно не поймёшь, — прижав телефон к уху плечом, я стала собирать на столе бумаги, раскладывая их аккуратными стопками, и складывать ручки обратно в стаканчик. Захламлённые столы мешали моему мыслительному процессу.

— А ты рискни, — сказала Эддисон.

Я открыла было рот, чтобы заговорить, но слова застряли в горле. Сестра не знала всего. Она была на пару лет младше меня – слишком молода, чтобы помнить, как всё закончилось между мной и Бо. И было ещё кое-что, чего она не знала. То, от чего я её защищала. То, о чём я не посчитала нужным ей сказать, потому что не смогла бы вынести боли, если бы она стала смотреть на меня иначе, чем с гордостью. Меня никогда не волновало, гордится мной мать или нет, но мне необходимо было защитить младшую сестру, которая меня боготворила.

— Мне нужно вернуться к работе. Я улетаю завтра, так что, думаю, свяжусь с тобой, когда вернусь.

— Если понадоблюсь, ты всегда можешь мне позвонить, — Эддисон, кажется, немного замешкалась, и я предположила, что она не привыкла, что я в ней нуждалась. Всю нашу жизнь всё было наоборот.