Сам он не чувствовал, разумеется, запаха духов Лени, но Нигра чувствовала очень сильно и как-то передавала это ему.

Штурмфогель уже намеревался было вернуться назад, как внимание его привлек низкий звук моторов. Через полминуты над головой, едва не задев поплавками верхушки деревьев, прошел мощный четырехмоторный гидроплан, плюхнулся в озеро, подняв тучу брызг, и по крутой дуге, теряя скорость, подрулил к острову. Маневры совершались удивительно быстро и точно. В сброшенную из самолета лодку прыгнули двое, мотор тонко заголосил, лодка помчалась и скрылась за островом. Что-то произошло, подумал Штурмфогель, интересно… что ж, подождем…

Ждать пришлось недолго: буквально через пять минут лодка появилась вновь, теперь в ней были четверо. В самолет трое из них впихивали связанного четвертого. Дверь кабины некоторое время оставалась открытой, потом кто-то долго – минуту или две – стоял в ней, то ли вглядываясь в окрестности, то ли вслушиваясь сквозь неровный еще рев моторов, то ли внюхиваясь…

Наконец дверь захлопнулась, моторы заревели по-настоящему, гидроплан пошел на взлет и круто, как истребитель, взмыл в небо. И вдруг Нигра вскочила. Показала рукой вслед. Но и без жеста, через вновь обретенную связь Штурмфогель понял, что запах духов удаляется, а значит – что связанным и грубо засунутым в самолет человеком была именно она, Лени…

Кляйнштиммель выпал из времени. Он был гол, на голове его был плотный мешок, руки и ноги удерживались мягкими ремнями, а в сиденье кресла была дыра, в которую проваливались нечистоты. Кроме того, ему дважды делали какие-то уколы, от которых сознание окутывал розовый туман. Что-то очень теплое охватило его шею и тихо попискивало и потрескивало, как далекий радиоприемник, настроенный на пустоту неба. И это теплое и попискивающее не позволяло ему уйти вниз и хотя бы поднять тревогу…

То, что он испытывал, было хуже смерти. Кляйнштиммелю наконец-то внятно объяснили, кто был тем самым предателем, информатором, крысой. И каким простым, примитивным, детским способом это было сделано.

…Весной сорок первого года Кляйнштиммель, тогда еще лишь вновь назначенный командир одной из опергрупп, на первой же своей самостоятельной операции в верхнем Берне засыпался совершенно позорно, непрофессионально, по халатности и ротозейству. Швейцарская полиция накрыла его, и Кляйнштиммель оказался лицом к лицу со швейцарским капитаном Тарди. Через шесть часов очень трудного разговора они нашли какие-то точки соприкосновения, а на следующий день капитан сам вызвался поставлять Кляйнштиммелю всю доступную ему, капитану Тарди, информацию, которая может представлять интерес для «Факела». Опираясь на эту информацию, Кляйнштиммель провел в сорок первом, сорок втором, сорок третьем годах несколько десятков успешных операций, среди которых были даже блестящие. И все это время капитан Тарди постепенно монтировал в нем матрицу – применяя некую новую, новейшую, тонкую методику. С сорок четвертого года «Факел» работал, как под увеличительным стеклом…

На каждой встрече теперь, вручая Кляйнштиммелю тоненькую папку с документами, Тарди получал всю возможную информацию об операциях «Факела», уже проводимых и еще планируемых. Только изоляты, наподобие отряда «Гейер», еще как-то могли рассчитывать на непроникновение в их тайны. Похоже, параноидальная интуиция Ноймана, с большим трудом пробившего в свое время создание такого необычно самостоятельного подразделения, сработала как надо.

Чего Кляйнштиммель не понял, так это того, почему Тарди на этот раз не отпустил его, как обычно, за новым – наверняка нужным ему в этот кризисный момент – «слепком реальности», а велел схватить, привязать и пока не трогать. Что такого принесла, сама о том не подозревая, серая глупая пчелка? Что-то принесла, значит…

Он застонал бы, но что-то в глубине, какой-то твердый душевный кляп не позволял ему стонать. С первым же стоном он кончался как боец. Пока же… пока же он еще был на что-то способен. Или хотя бы пригоден.

Скажем, принять пулю, предназначенную другому.

Штурмфогель оглядел свой готовый к маршу и бою отряд. Покусал губу. Бывало и хуже…

Он надеялся, что эмоции не отразятся на его лице. И что крапицы, которые понимают его без слов, не проболтаются.

Полковник Франц Райхель был, конечно, военной косточкой и бывшим летчиком, но – штабист с головы до пят. То, как он держит автомат, выдавало его с головой. Ближний бой был для полковника экзотикой.

Наполи, вероятно, хороший боец, если с кем-нибудь один на один. Но один на один там не будет, там будут все на всех. Как у нас с этим? Неизвестно…

Глок, еще один из бойцов полковника. Скорее разведчик, чем штурмовик. И взгляд… не так должен смотреть человек, беззаветно преданный. Не таким размышляющим взглядом. Размышлять будем после войны. А пока надо бы просто подчиняться.

Крапицы. Вид у них по-хорошему опасный. Но каковы они в деле, он пока не может себе представить. Не может совместить изображения…

И – Хельга. Все бы замечательно, прирожденный боец и внутренне, и телесно, но сумеет ли она переступить через устав? Вроде бы все поняла. Но – сумеет ли?

Наконец – он сам. Себя он знает хорошо. Твердая четверка.

Вперед.

Уже известно, что Лени привезли на маленький курорт Голденвассер, на границе леса Броселианда…

Нойман вздохнул и нажал рычажок, включающий лебедку. «Малыш» пополз вниз, вниз… Половина луны, огромная, как красный горб, еще торчала из-за горизонта. Сейчас она уйдет.

Останется зарево…

Проклятие. Проклятие!

Теперь уже никогда не разобраться, кто враг и кто друг и за кого так изобретательно и храбро воюешь ты, Зигфрид. Остается только не потерять лицо, не уронить его в грязь, не пробежать по нему сапогами…

Хотя, наверное, и это уже произошло. Штурмфогель…

Да. Парадоксально: отличный офицер, категорически не виновный ни в чем, попавший под обвинения только из-за собственных отменных профессиональных качеств, должен подвергаться смертельному риску – а может быть, и умереть – во имя успеха операции, которую он сам задумал и начал. Самой, может быть, значительной операции в истории спецслужб вообще – поскольку никогда прежде на карте не стояла подлинная судьба мира; и не в смысле, где будет проходить граница между Мухосранью и Козодранью и кто возьмет в жены принцессу Свиноподобскую, – а именно: жить миру или же погибнуть полностью.

И не только, оказывается, люди, Властители и Маги определяют эту судьбу. Темное медленное невидимое вторжение иных, нечеловеческих существ – вот что теперь выходит на первый план…

И вся эта война внизу кажется уже затеянной только ради того, чтобы отвлечь внимание Властителей от этого вторжения. А то, что в четырнадцатом году войну спровоцировали они, иные, – просто несомненно.

И Дрезден, общество «Вевельсбург», просуществовавшее с четвертого по сорок первый годы. Можно сказать, кузница кадров для пятой колонны. Немало известных людей посетили его… как же – особо ценные фонды всемирно знаменитой галереи…

Кто из тех, побывавших за эти годы в роскошных подвалах, вышел оттуда неизмененным – а кто нес в себе с тех пор частичку чужого разума? Неизвестно. Можно только предполагать. Реконструировать. По предпринятым действиям.

«Малыш» спустился примерно на половину высоты, когда вдали вспыхнуло белое пламя, а через десяток секунд донесся странный скрежещущий звук, будто кто-то острыми когтями разорвал жестяной барабан. Нойман всмотрелся. Пламя было теперь желто-красным, жирным. Что-то мозаично горело. В районе Изенштайна. Наметанным глазом Нойман искал и находил ориентиры, привязывал пожар к той карте, которая давно запечатлелась в его мозгу…