Компьютер быстро выдал результат расчетов – и все задрожало у меня внутри. Ракета по-прежнему была на орбите, ничего с ней не случилось… Она находилась в зоне радиовидимости и я мог прямо сейчас нащупать ее локатором и попытаться связаться по радио с той, которая, возможно, до сих пор…

Меня все еще продолжало трясти, когда я увидел светлую точку, медленно перемещающуюся по экрану. Включив связь, я пригнулся к микрофону и сиплым голосом произнес:

– Борт, это Станция Солярис, это Станция Солярис… – я сглотнул и продолжал: – Борт, отвечайте Станции… Отвечайте Станции…

Ответом мне была тишина, которую нарушал только еле слышный непрерывный шорох. Я провел языком по пересохшим губам и повторил:

– Борт, отвечайте Станции Солярис.

Только едва уловимый шорох – и больше ничего…

Надежда стремительно таяла, надежда испарялась, надежда сгорала, превращаясь в мертвый пепел разочарования – печальное содержимое погребальных урн, – но я был намерен идти до конца. Даже если путь заканчивается тупиком, ты должен наверняка знать, что там именно тупик… и искать другие пути!

Включив питание пульта дистанционного управления, я, сверяясь с подсказками, появившимися на дисплее, согнулся над клавиатурой, приступив к работе по снятию ракеты с орбиты и ее возвращению сюда, на стартовую площадку. Я старался не думать о том, чем все это может закончиться.

Поглощенный манипуляциями с клавишами, я не замечал ничего окружающего, и только выполнив последнюю операцию и откинувшись на спинку кресла, вдруг почувствовал на затылке чей-то взгляд. Это не очень приятное ощущение было таким отчетливым, что я, с силой оттолкнувшись подошвами от пола, резко развернулся вместе с креслом.

И увидел Снаута.

Снаут стоял на верхней ступени эскалатора, соединяющего ракетодром с нижними помещениями Станции. Он был все в той же сетчатой майке и заляпанных пятнами полотняных брюках и, кажется, трезв. Не сводя с меня хмурого взгляда, он сказал бесцветным голосом:

– Я догадался, что ты обязательно попробуешь и это. Продолжаешь свои эксперименты, Кельвин?

Я молча развернул кресло в обратную сторону. Мне не хотелось с ним разговаривать – этот разговор был не нужен. По крайней мере, сейчас не нужен.

Устроившись поудобнее, я положил руки на подлокотники кресла и закрыл глаза. И ощутил себя измотанным до предела. В запасе у меня оставалось около двух часов и нужно было постараться хоть немного подремать. Никаких неприятных ощущений в затылке больше не возникало, и мне было все равно, продолжает ли Снаут оставаться на том же месте или он вернулся в недра Станции. Меня это совершенно не волновало.

Меня волновало другое…

Не знаю, о чем я думал, и думал ли о чем-нибудь вообще. Я то и дело погружался в какой-то беспокойный полусон, наполненный расплывчатыми незнакомыми образами, потом, вздрагивая, на несколько секунд выныривал на поверхность, к яви, – и вновь проваливался в серый туман. Возникший вдруг словно ниоткуда Снаут, уже успевший переодеться в свой черный свитер, склонился надо мной и, неприятно улыбаясь, произнес:

– А ведь ты проспал, Кельвин. Я немного подкорректировал траекторию спуска, и она уже упала… в океан.

– Что?! – я дернулся в кресле и в очередной раз очнулся. Никакого Снаута, конечно, рядом не было. Мне было жарко, а пульс частил так, словно я не сидел в операторском кресле, а со всех ног куда-то бежал.

Я бросил взгляд на часы: до расчетного времени посадки оставалось пятьдесят шесть минут. Ракета уже вошла в атмосферу над другим полушарием Соляриса и начала постепенно догонять Станцию. Не знаю почему, я чувствовал страшный голод – вероятно, от постоянно подавляемого волнения и смутных опасений, грызущих меня изнутри подобно каким-нибудь термитам. Времени у меня было еще предостаточно и, поколебавшись немного, я решил спуститься вниз и перекусить.

Сидя за столом на кухне, расположенной в конце нашего коридора, я уже доедал седьмой или восьмой бутерброд, запивая его холодным чаем, когда дверь открылась и на пороге возник Снаут. Увидев меня, он поднял брови и, помедлив, протиснулся между холодильником и разделочным столом и оказался за моей спиной. Я слышал, как он гремит чайником, но не оборачивался.

– Решил подкрепиться перед встречей? – спросил он, звякая ложкой в стакане. – Ну-ну…

Его тон мне не нравился, но я продолжал молча жевать.

– Кельвин, не делай этого, – тихо сказал он. – Даже если там действительно окажется… лучше тебе не будет. Поверь старому Хорьку.

Я со стуком поставил стакан, поднялся и повернулся к нему. Он перестал размешивать сахар и глядел на меня с сожалением, как на неразумное дитя.

– Доктор Снаут, я не нуждаюсь в советах, – ровным голосом произнес я.

– Считайте мои действия научным экспериментом. Я включил его в свой рабочий план.

– Это эксперимент на себе, – заметил Снаут, качая головой. – Как допотопные врачи.

Я не собирался вступать с ним в дискуссию. Я молча сполоснул свой стакан и вышел из кухни.

Все оставшееся до посадки ракеты время я не мог усидеть на месте. Я кругами ходил вокруг стартовой площадки, не слыша ничего, кроме бешеного стука крови в висках. За две минуты до момента «ноль-ноль» я опустил защитный полутемный экран и, упираясь локтями в пульт, обхватил ладонями горящие щеки.

Заслонки в куполе с резким щелчком открылись, и сквозь серебристую воронку выбрасывателя ринулся вниз огненный столб, сопровождаемый громким гулом. Экран мгновенно стал непроницаемым для света. Пол у меня под ногами ощутимо дрогнул, так что я чуть не упал грудью на пульт, потом мелко завибрировал – реже, реже – и наконец успокоился.

Гул и скрежет металла о металл стихли, сменившись размеренным негромким гудением компрессоров, отсасывающих дым и остатки ядовитых газов. Экран вновь прояснился, и я увидел вертикально стоящий посреди освещенной прожекторами стартовой площадки серый корпус ракеты, покрытый налетом гари.

Прошло еще несколько минут – я уже не торопил время! – и экран автоматически поднялся, открывая мне доступ на стартовую площадку.

Захватив приготовленный универсальный ключ, я на негнущихся ногах подошел к ракете. Руки у меня слегка дрожали, и я не сразу сумел насадить трансформирующийся цилиндр ключа на первый из болтов обшивки люка. Тонко взвыл мотор – и болт нехотя полез из своего гнезда.

Когда последний, пятый болт упал мне под ноги, я принялся за задвижки. Пришлось довольно долго повозиться, прежде чем они сдвинулись со своих мест. Теперь ничто не мешало мне открыть крышку люка, но я медлил. Мое тело словно онемело, я не мог поднять руки, а ноги мои просто приросли к закопченному металлу. Компрессоры уже смолкли и на ракетодроме было очень тихо.

Не знаю, сколько бы я простоял так, без движения, но вдруг раздался легкий скрежет – и крышка люка начала открываться, словно на нее нажимали изнутри…

Хотя онемение тела не прошло, мне все же каким-то образом удалось попятиться от ракеты. Под ногой загремел, откатываясь в сторону, болт, чуть не заставив меня подпрыгнуть. Впрочем, вряд ли бы мне удалось это сделать – страх вновь полностью парализовал меня. Страх перед тем, ЧТО должно было сейчас появиться в проеме люка.

Крышка люка открылась еще шире и я наконец увидел, почему она движется. Ее толкала обыкновенная человеческая рука.

– Крис, мы куда-то летим?

Хари в синем, мешковато сидящем на ней комбинезоне выскользнула из люка и подошла ко мне.

– Я там, кажется, заснула, – смущенно сказала она. – Что с тобой, Крис?

Из меня словно выпустили воздух. Пошатнувшись, я медленно осел на еще теплое покрытие ракетодрома, прямо на угловатый универсальный ключ.

Фигура Хари стала нечеткой, и все вокруг расплылось, словно я смотрел в расфокусированный бинокль.

– Хари… – выдавил я. – Хари…

– Тебе плохо, Крис? – ее ладонь легла мне на лоб. – Ты весь горишь!

– Мне хорошо, Хари…

…Я почти не запомнил, как мы добрались до моей кабины. Кажется, я шел, обняв Хари за плечи, и она что-то спрашивала у меня, и я что-то отвечал… В душе моей крепла уверенность в том, что теперь у нас с ней все будет хорошо… не так, как в прошлый раз. И, разумеется, я не думал посвящать Хари в историю ее появления на Станции и вообще ни во что, и намеревался просить о том же и Снаута, и Сарториуса.