Не рискнув даже принять душ, Дороти быстро оделась. Запах тела Дункана все еще чувствовался на ее коже. Поняв, что безотчетно принюхивается к этому запаху, она виновато одернула себя, — как будто делала что-то недостойное.

На улице было прохладно, солнце спряталось за тяжелыми тучами. Дороти бесцельно побрела по саду и — это как-то само собой получилось — вышла к летнему домику — к тому самому, где она невольно подслушала роковой для нее разговор Дункана с дедом. Присела на каменную скамейку и уткнулась лицом в ладони. Теперь ей точно придется уехать из города. Она знала, что теперь никогда не сможет взглянуть в лицо Дункану. Да и он тоже наверняка не захочет, чтобы что-то Напоминало ему о прошедшей ночи.

Несмотря на подавленное состояние, Дороти не могла не отметить, что не чувствует симптомов болезни. Ну кто бы мог подумать, что лучшее средство от гриппа — ночь страстной любви?..

— Я так и знал, что найду тебя здесь. — Голос Дункана раздался так внезапно, что Дороти вздрогнула от испуга. — Ты и раньше любила сюда приходить. — Он умолк на мгновение. Дороти сидела вся в напряжении, не решаясь поднять глаза. — Нам надо поговорить, ведь так?

Это ранило больнее всего: его желание поговорить, а не забыть обо всем, что случилось.

Причем случилось по вине Дороти. Она сама спровоцировала Дункана своим безоглядным желанием… своей безответственностью…

— Наверное, начать должен я, — предложил он. — Так будет лучше.

Дороти невесело усмехнулась. Как говорится, это было бы смешно, если бы не было слишком грустно. А ей сейчас было невообразимо грустно.

Не дождавшись ее ответа, Дункан продолжил:

— Знаешь, именно здесь, на этом самом месте, я понял две самые важные вещи в моей жизни. Во-первых, что я люблю тебя, а во-вторых, что ничего не могу себе позволить, не могу дать волю чувствам, не могу взвалить на тебя этот груз. Ведь ты тогда была почти ребенком, а я по всем статьям — уже взрослым. И мне надо было как-то… я не знаю… нейтрализоваться. Уйти с твоей дороги. Чтобы не мешать тебе. Чтобы ты повзрослела без моих притязаний, моих желаний и без моей любви, которая могла быть тебе в тягость. Видишь ли, Дороти, я знал, что тоже тебе небезразличен. И боялся, что настанет момент, когда мы оба не сможем сдержать себя… а потом ты будешь об этом жалеть. В общем, я решил, что наша дружба должна закончиться. Конечно, это решение далось мне с трудом и болью.

Дункан умолк на мгновение, чтобы перевести дух.

— Потом, когда ты сама начала от меня отдаляться, я убеждал себя, что рад этому… Что это правильно, что ты должна расти среди своих ровесников и тебе незачем общаться со мной, таким старым. А сам сходил с ума, мне было горько и больно, что мы не можем быть вместе. Я ужасно тебя ревновал, я желал тебя так, что готов был на все, лишь бы ты стала моей. В конце концов это стало невыносимым. Мне казалось, что ты все знаешь, и поэтому так холодна со мной. Вот и решил уехать, чтобы дать тебе время спокойно повзрослеть и чтобы самому научиться справляться со двоими чувствами к тебе. Я рассуждал так: потом, попозже, когда ты станешь взрослой, мы с тобой встретимся снова, если нам суждено встретиться… Но тогда мы встретимся на равных, как два взрослых человека. Но когда бы я ни приезжал сюда, тебя каждый раз не было в городе. Ты как будто меня избегала. И постепенно моя любовь как бы окаменела.

Снова пауза. Он молчал. Дороти почти не дышала в ожидании.

— Я понял, что не нужен тебе и уже никогда не буду нужен. От деда я узнавал, что у тебя все хорошо, есть свое дело, интересная работа и куча поклонников и друзей. Ему было известно о моих чувствах к тебе, и, наверное, он меня жалел. А потом он умер… и я вернулся. И вся та ревность, вся та досада, которые терзали меня эти годы и вроде бы притупились со временем, снова вспыхнули, как порох. Сначала я увидел крем для бритья, потом — тебя с Форбсом. Твоим любовником… как я тогда подумал.

Он закурил сигарету, закашлялся и бросил ее во влажные от росы кусты.

— С этим смириться я не мог. И обидел тебя, причинил тебе боль. Но поверь, сам я мучился еще больше.

Дункан замолк, будто подбирая слова.

— Потом я узнал, что у тебя никого нет… И решился тебя поцеловать. Ты ответила на мой поцелуй именно так, как я всегда мечтал. Мне тогда показалось… Но ты сказала, что я тебе неинтересен. Попросила меня уйти. Я видел, что ты меня хочешь. Но желание — это одно, а любовь — совсем другое. Значит, подумал я, она меня не любит. Совсем:

Но ты сохранила глиняного поросенка, которого я выиграл для тебя в луна-парке. Когда он разбился, ты плакала, собирая осколки. И ко мне вернулась надежда. Почему прошлой ночью, когда мы занимались любовью, ты не сказала, что любишь меня?

Дороти всю трясло. Она ничего не могла с собою поделать.

— Ты врешь, Дункан, врешь! — Ее голос тоже дрожал. — То, что ты говоришь, не может быть правдой. Я знаю, что ты не любишь меня! Слышала, как ты жаловался своему дедушке, что я тебе надоедаю, что ты видишь, как я по уши в тебя влюблена, и тебя это раздражает.

Воцарилась гнетущая тишина. Дороти смотрела в землю, не смея поднять глаза.

— Ты это слышала?!

— Да, — выдавила она, по-прежнему глядя в землю. — Вот почему я начала избегать тебя. Мне было обидно и горько. Я поняла, насколько ты презираешь меня — глупую девчонку, помешавшуюся на любви.

— Нет, Дорри, нет! Все было не так. Дорогая, не надо плакать. Я сейчас расскажу тебе, о чем был тот разговор на самом деле. Но только не плачь. Потому что, если ты не перестанешь плакать, мне придется поцеловать тебя, чтобы ты успокоилась. А потом… мы оба знаем, что случится потом, ведь так? И я ничего не успею тебе рассказать.

Дороти даже не поняла, когда Дункан успел сесть рядом, обнять ее и прижать к себе. Но как бы там ни было, он уже обнимал ее одной рукой, а второй взял ее за подбородок и повернул к себе так, чтобы она не смогла отвернуться.

— То, что ты слышала было только частью разговора, разговора, в котором я признался деду, что люблю тебя. И боюсь, что не сумею совладать с собой и воспользуюсь твоей детской влюбленностью. А когда я сказал, что твои чувства ко мне — нелепость, я имел в виду совсем другое. Что ты в своем преходящем детском увлечении можешь предложить мне то, от чего я просто не смогу отказаться. Вот почему я не хотел, чтобы мы с тобой продолжали встречаться. Боялся сломать тебе жизнь. Да и себе тоже. Потому что в пятнадцать лет ты еще не могла дать мне всего того, что мне было нужно.

— Не верю, — прошептала Дороти. — Это, наверное, сон.

Дункан ласково улыбнулся ей.

— Разве прошлая ночь не доказала тебе, как сильно я тебя люблю? Если я не сказал этих слов, то лишь потому, что хотел услышать их от тебя. Если я обидел тебя, прости.

— Может, и хорошо, что все было именно так, как было, — тихо проговорила Дороти. — Если бы я обо всем догадалась тогда, когда мне было пятнадцать… — Она покраснела и пожала плечами. — Не отрицаю, у меня возникали какие-то мысли… И узнай я тогда, что и ты меня тоже любишь, мы бы с тобой действительно могли оказаться в постели. Да, ты прав, я была слишком мала десять лет назад… слишком…

— А теперь? — прошептал он одними губами.

— Знаешь, я была в потрясении, когда поняла, что все еще люблю тебя. И сказала тебе об этом. Когда ты спал. Не могла с собой справиться. Я собиралась уехать… не знаю, куда. Куда-нибудь. Хотела начать все сначала. Может, поэтому, на прощание, я сказала тебе, что люблю тебя. Вчера я была сама не своя, вела себя просто бездумно.

— Мда… Действительно, ты повела себя бездумно, — улыбнулся Дункан, а потом еще крепче прижал Дороти к себе и добавил уже серьезно: — Боюсь, теперь нам придется по быстрому пожениться. И чем скорее, тем лучше, любовь моя. Не поручусь, что ты уже не носишь под сердцем моего ребенка. В общем, хочешь не хочешь, а брака со мной тебе не избежать.

— Ты и вправду думаешь, что я могу быть беременна? — прошептала Дороти, затаив дыхание.