Изрядно испугавшись неожиданностью, я рек:

– Не вас ли, сударыня, имел я честь видеть минуту назад на галерее?

– Полноте, кавалер, – отвещала она. – Я тут вас ожидаю уже довольно времени.

И тут мысль осенила ея.

– Несчастный! – вскричала маркиза. – Встречали вы мою и вашу обидчицу!

С этим она вскочила, явив мне все свои прелести, кои я, впрочем, и без того изучил.

– Вы упустили ея! – продолжала де Мюзет. – И теперь, верно, она сбежит безнаказанно.

Я, смутившись, возразил:

– Не думается мне, чтобы Феанира сбежала. Из таковых мест, как это, отнюдь не бегут. А и как мне было опознать злодейку, когда она – полная копия ваша? Разве пометить вас особым образом?

– О, кавалер! Пометьте мне шею страстным лобзанием! – молвила маркиза. Пришлось мне подчиниться. Впрочем, способ недурной.

После сего сослался я на нарочитое нездоровье, повалился на кровать и забылся сном. А во сне зрел я безчисленное количество нагих красавиц, каждая из коих щекотала меня пальчиками ножки. После выяснилось, что то Милушка лизала мне спину языком своим.

Пробудил меня прегромкий шум за окошком – то был фейерверк, каковым по обыкновению здесь встречали наступление сумерек. Я взбодрился, кликнул слугу, дабы оный приготовил мне кофию, и с тем воздвигся. Между прочим, Мартос сообщил мне, что близится время ужина, каковой будет накрыт на открытом воздухе, в саду. А уж после ужина будет представлена комедь с танцами и пеньем. «Изрядно», – подумал я.

Сестрицу, равно и жениха ея, обнаружить я не смог. Оные всерьез занялись поисками Феаниры. Зная характер Эмилии, я легко предположил, что оба они носятся по дворцу, словно-бы угорелыя. Про себя я решил предпринять разведку без суеты, а именно – за ужином разговориться с соседом и в приличной беседе разузнать о той маркизе, каковая явилась задолго до нас.

Ужин моих ожиданий отнюдь не обманул – тонкие яства подавались в изобилии, вино не пересыхало в бокалах. Столовыя приборы изумляли своею красотой – на каждом блюде изображена была некая картина, столь искусная, что поскорее желалось съесть содержимое, дабы рассмотреть сие художество. Подле стола длины необычайной размещалась беседка, в коей нарочитые музыканты безпрестанно наигрывали прелестных мелодий, ибо легкая музыка гораздо способствует сварению пищи. Существует на сей щет целая дисциплина: якобы музыка должна при том соответствовать кушанию. К примеру, жареная дичь лутше употребляется под воинственныя напевы, тонкия забавы гурмэ требуют струннаго квартета, мороженое идет под клавецын, а простецкая еда хороша под рожок пастуший или цымбалы. Об сем поведал мне сосед мой, магистр Клоппенгрубер, муж почтенных лет, великой учоности и эксцентрическаго вида. Быв он ростом высок, сух и тощ, будто бы палка, брови имел величины изрядной и тако-же нос – последний затруднял владельцу пить вино. Однако для нюхания табаку ничего лутшего природа не производила. Сей магистр грезил наяву своими выдумками, о коих не преминул мне поведать, как-то: об нарочитом ларце, в каковом живыя карлики поют, пляшут и на разныя голоса представляют; об нарочито безлошадной коляске (ея такоже карлики в движение приводят) и об способе доставлять срочныя новости. Последний способ зело любопытен: посредством сжатаго воздуха карлик (!) в особливой трубе пролетает изрядное разстояние за считаныя миги. Оный карлик, по извлечению из трубы, новость-то и сообщает. Однако-же все изгибы сией трубы должны быть нарочито плавными, дабы карлик в оной отнюдь не застрял. Слушал я сие и диву давался. А заодно поглядывал в сторону маркизы де Мюзет, каковая сидела в отдалении и тем была занята, что с тремя кавалерами разом кокетничала, не забывая, впрочем, и на меня поглядывать. Подумал я: «Славно бы убедиться в подлинности сией маркизы и бросить взгляд на ея плечо сзади – на месте-ли метка?» Но сего не мог я, не нарушая приличий.

Сестрицы и Миловзора за столом я не зрел, не зрел и аль-Масуила. Что до последнего, то Клоппенгрубер поведал о последней колдуновой конфузии. Сразу по прибытии, избавившись от опеки нашей, сей непутевый старик явил себя сладострастником и отнюдь не медля предъявил наипылкие чувства некоей юной княжне. Княжна, более для куриозу, была с ним любезна, при сем поставила ему условие: оный непременно должен был ея удивить своею способностию к полету, наподобие птицы. Припомнив наскоро уроки, им некогда пройденныя, чародей взмыл на воздуся и, кружась по парку, руками гораздо размахивал. По заносчивости своей мнил он себя не иначе орлом, а походил более на глухаря. Пролетая над газоном, уронил аль-Масуил с ноги туфлю, каковая туфля угораздила по голове кавалера де Барабуза. А сей Барабуз – человек дикаго и неукротимаго нрава и при том – знатный охотник. Заметив в упавшей туфле некий обидный для себя намек, схватил де Барабуз охотничий арбалет и первой же стрелою сразил колдуна в мягкую часть. Будучи уязвлен, чародей наш вскричал – ах! – на манер умирающего лебедя и свалился в пруд, перепугав лебедей живых. де Барабуз, раскаявшись в порыве своем, спас колдуна от утопления. А княжна отдала свои симпатии меткому стрелку, словно бы оный не волшебнику в седалище попал, а ей в самое сердце. Аль-Масуил же пребывает в лазарете, сокрушенный духом.

Прослышав сие, поклялся я при случае пожать де Барабузу его верную руку.

Неожиданно маркиза, за коей я следил украдкой, из-за стола поднялась и, сопровождаемая неизвестным мне кавалером, отошла в сторонку. Я тако-же вышел из общества едоков с извинениями и скользнул в тень, дабы подсмотреть за нею. И что же я узрел? Под грушевым деревом, выстриженным в виде прыгающего льва, маркиза (а вернее – лже-маркиза, ибо не было на ея плечах никакой отметины) расточает кавалеру ласки. А сей кавалер, по просьбе ея, лобзает ей плечо и оставляет об сем свидетельство, т. е. метит таковым же образом, как и истинная де Мюзет была освидетельствована. Увы! Я уже смекнул, что злодейка мысли мои прочла и обезопасилась. Теперь же не смел я поднять шуму – страстный кавалер самозванки, не разбирая, встал бы на ея защиту и я быв бы шпагой его тут же прободен. Не для сего претерпел я столько невзгод!

Оставалось мне лишь следить за Феанирою да искать способа предупредить моих сотоварищей. С видом весьма невинным зачал я ходить взад-вперед по аллейке, так, чтобы злодейка незамеченной не скрылась. Поблизости ни Эмилии, ни Миловзора не наблюдалось. Что за превратность жизни! Покуда нет в близких надобности, оне роятся вокруг твоей головы, подобно пчелам, и докучным жужжанием всякий миг горазды отвлечь от важных дум. Стоит только надобности возникнуть, и тут же преображаешься ты в пустынника – никого нет рядом.

Лже-маркиза, обратив на меня нарочитое внимание, вздумала, верно, вволю меня подурачить. Оставила она свой укромный приют и вместе с кавалером направилась в сторону парка. Я же, блюдя приличное расстояние, следом пошед.

В парке тако-же музыка играла и премного прогуливалось всякаго люда. Иные катались на ручном грифоне, иные на качелях, а иные и по пешему прохаживались, все больше парочками. На скамейках преизящных сидели иной раз и компаниями. Мимо проходя, быв я свидетелем поучительной истории. Некая фея из числа гостей пошутила над юношей, каковой добивался ея расположения. Сей восторженный волокита дерзнул прочесть вирши своего сочинения. Хороши они были или же напротив – плохи, об том я не сужу. Однако же фея внимала благосклонно, а после чтения приложила к губам чтеца пунцовую розу. Пиит и сам сделался пунцов, а когда решился что-либо сказать, с уст его, вместе со звуками, принялись падать и цветы. Необычайные ароматы последних разнеслись по вечернему зефиру. Тут же рядом случился другой юноша, по всему судя – завистливый соперник сочинителя. Сей мнил себя остроумцем и сей же час взялся осмеивать счастливца, а пуще – его вдохновенныя напевы. Рифмы назвал он неоригинальными, размер – смешным, а самую суть – пустым вздором. Того ему показалось мало – и со смехом злой завистник взялся передразнивать пиита, глумясь над творением его. Рядом были всякие кавалеры и дамы, каковые смех подхватили. Сочинитель гораздо побледнел и едва не подавился цветком пиона. Фея, зря сие, нахмурила брови, притопнула ножкою – и что же? С уст насмешника немедля посыпались жабы, змеи и иная нечисть. А подпевалы его, зело испугавшись, разбежались в стороны. Мне осталось лишь пожалеть, что сия мерзкая участь не постигла разом всех насмешников и любителей пустого зубоскальства.