«МОЯ МОЛИТВА»
Одна из улиц, крутая, вымощенная булыжником, вела из центра Луковита к гимназии, находившейся на окраине города. Каждое утро на эту улицу врывался веселый синий поток одетых в ученическую форму юношей и девушек. Галдеж, крики, шутки, смех. Парни и девчата спешили наверх, к гимназии. Рано встающее солнце зажигало искры в их ясных глазах. Вместе с искрами разгоралось в них и неугомонное любопытство.
И вдруг — звонок!
Гимназия широко распахивает двери, классные комнаты наполняются учениками. Через минуту начнется первый час занятии.
Второй звонок. Распахиваются одна за другой двери. Слышатся отрывистые команды дежурных учеников:
— Класс, встать! Класс, смирно!
Затем следует рапорт. Называют фамилии отсутствующих.
Учительница встает перед стройными рядами, строгая и нахмурившаяся.
— Молитву! — резко требует она.
Самый ревностный бранник становится перед классом, молитвенно складывает на груди руки, и его монотонный голос начинает блуждать по комнате:
— «Отче наш, иже еси на небеси…»
Голос с религиозным благоговением и гордостью повторяет механически заученные слова:
— «Хлеб наш насущный даждь нам днесь…»
Учительница стоит, словно каменная статуя, скрестив на груди длинные руки. Ее близорукие глаза, прячущиеся за толстыми стеклами очков, вглядываются то в одно, то в другое лицо. Она ищет, хочет найти кислую физиономию, ироничную усмешку, насмешливое подмигивание, потому что знает, что молитва не доходит до некоторых. Ее вздернутый нос, кажется, неустанно что-то вынюхивает между рядами.
Неожиданно взгляд ее останавливается на девочке со второй парты в среднем ряду. По лицу учительницы пробегает мрачная тень.
«Я уважаю вас как учительницу, но как человека ненавижу!» — сказала ей как-то эта очаровательная девочка с ясными глазами и полненькими красными губами.
«Я никогда не была такой, как она, — с завистью думает учительница. — А хотела бы я быть и уважаемой, и сильной…»
Она вздыхает и в этот момент замечает, что на нее смотрят маленькие синие глаза с длинными ресницами. Принадлежат они мальчику с приятным лицом в черном костюме из английского шевиота, в белоснежной рубашке.
Учительница сосредоточенно смотрит на него.
«Копия своего отца. Глаза такие же пустые. Ох эти предательские глаза! И легкомыслие у него отцовское».
Вначале она его побаивалась, потому что грешила с его отцом: вдруг парень узнает об этом и скомпрометирует ее. Но нет! Молодой человек гордился поступками своего отца. В сущности, учительница без долгих уговоров отдалась этому человеку. Может, больше даже от скуки… Ну и, разумеется, из-за его общественного положения в городе. Люди скоро узнали о ее «тайне», посудачили, пошушукались… и на том все и кончилось.
Она снова смотрит на мальчика. Он с жадностью следит за красивой девочкой со второй парты в среднем ряду.
«Дурак!» Поджав губы, учительница вновь осматривает ряды.
Взгляд учительницы встречается с горящими глазами Ивана Туйкова. Они не говорят, они полыхают ненавистью.
«Ты умнее, чем это необходимо в твоем возрасте, но закваска у тебя плохая, и ты пропадешь…» — думает она, глядя на него.
«Не беспокойтесь! Мой путь ясен как белый день! Борьба! Борьба до победного конца», — отвечает он взглядом.
«И что ты получишь?»
«Счастье».
«Наивный! Ничего ты не понимаешь. Счастье на стороне сильных. А вы слабы, очень слабы, чтобы быть счастливыми».
«Вам остается только сожалеть о времени, потерянном в университете. Вы ничего не узнали о том, чего стоит сила народа».
«Я знаю ей цену! Вдовы… сироты… нищета. А я хочу жить».
«В обнимку с этим фашистским кровопийцей? Это не жизнь. Люди называют таких женщин, как вы, продажными».
Молитвенный голос произносит:
— Аминь! — И смолкает.
Молчит и учительница. Лицо ее пылает. Руки дрожат, и она без нужды поправляет очки. Поджав губы, она не дает классу разрешения садиться. Ее безмолвный разговор с учеником Иваном Туйковым еще не закончился.
Она разжимает губы:
— Может быть, Туйков хочет сам прочитать молитву, потому что мысленно он не был здесь?
Глаза ее ищут поддержки учеников.
— Он хороший декламатор, госпожице, — быстро произносит юноша в черном костюме из английского материала и белой рубашке.
— Ты за себя отвечай! — отзываются с нескольких парт возмущенные голоса.
Учительница делает вид, что не слышит их.
— Мы слушаем! — поворачивается она к Ивану. Он смотрит ей в глаза.
«Ошибаетесь, я не знаю этой молитвы и не прочту ее».
«Безбожник! Прочтешь! Ты забываешь, что я сильная, и я заставлю тебя!»
Один из учеников нарушает молчание:
— Можно ли нам сесть, госпожице?
Она не отвечает. Смотрит на лица учеников. Девочка со второй парты в среднем ряду встречает ее взгляд без страха, гордо.
— Туйков, начинай! — нервно требует учительница.
— Пусть он выйдет к доске, госпожице! — ехидным тоном произносит широкоплечий детина, один из вожаков легионеров.
— Выйди! — говорит учительница.
Парта скрипит. Спокойным, размеренным шагом Иван выходит к черной доске. Осмотрев класс, поворачивается к учительнице и взглядом говорит ей:
«Мы сильны и горды, потому что нам, непонимаемым и гонимым, принадлежит будущее. Не смотрите на наши суконные домотканые брюки в заплатах! Не обращайте внимания и на мою вылинявшую рубашку! У моих друзей есть сердца, которые бьются в ритме завтрашнего, солнечного, свободного дня. А у нас… у нас найдется своя молитва, которой вы можете только позавидовать».
— Разрешите классу сесть, и я исполню свою молитву, — спокойным голосом произносит он.
Учительница победоносно вздергивает голову.
— Начинай, начинай молитву! — нетерпеливо приказывает она.
Класс оцепенел. Товарищи смотрят на него смущенно. На лицах многих из них страх. Они знают, что за молитву исполнит Туйков. Ничего подобного до сих пор не случалось. Что могло произойти? Ни для кого не секрет, что злоба учительницы беспредельна. Учительница в состоянии сделать все, что пожелает. Она даже сильнее директора.
Класс замирает.
Иван обводит класс взглядом, набирает в легкие воздуха. Его спокойный, мягкий, теплый голос наполняет комнату.
О мой боже, правый боже,
Ты не тот — не небожитель,
А надежда сердца, боже,
Чья в душе моей обитель.
Учительница каменеет. Лицо ее делается смертельно бледным. Руки предательски дрожат. Но в какое-то мгновение, сумев совладать с собой, она резко поворачивает голову; волосы ее при этом разлетаются.
Ты не тот, кто, взявши глину,
Сотворил жену и мужа,
Но сынов земли покинул
В рабстве, голоде в стуже.
— Остановись! Замолчи! Хватит! — в бешенстве кричит учительница.
Но Иван продолжает, не слушая ее:
В сердце каждому, о боже,
Ты вдохни огонь свободы,
Чтобы в битву шли без дрожи
На душителей народа.
Слова стихотворения звучат как удары молота.
— Замолчи! Прекрати! Прикуси язык! Это вражеская пропаганда!.. Это нахальство! — истерично кричит учительница, размахивая длинными руками, похожими на высохшие ветки. — Неужели здесь нет патриотов?..
Несколько бранников и легионеров тут же вскакивают с мест, но пять-шесть крепких, плечистых учеников преграждают им путь. Друг против друга стоят напряженные, молчаливые, ощетинившиеся парни.
Задыхаясь от ярости и бессилия, учительница хватает журнал и выбегает, громко стуча каблуками. Хлопает дверь. Со стены падает несколько крупных кусков штукатурки. В комнате мгновенно наступает мертвая тишина.
Потом кто-то из учеников восклицает:
— Ботев — вот наш бог!
— Иван, повтори «Мою молитву»!
Класс шумит. Мальчик в ученическом костюме из английского материала испуганно озирается, беспомощно вертя головой во все стороны:
— Ну разве так можно?.. Это же коммунистический бунт! Это не останется без последствий.
— Естественно, твой отец пустит кровь оскорбителям своей любовницы и разукрасит их хлыстом…
— Не обижай моего отца! Он патриот… Он…
Перехватив взгляд девочки со второй парты, ученик замолкает, съеживается.
— Он палач! — восклицает она. — А яблочко от яблони недалеко падает!
Классная комната внезапно превращается в растревоженный улей. Девушки и парни — здоровые и сильные, маленькие и слабые — говорят и размахивают кулаками…
Эта схватка не была первой. Фронты давно уже определились. Каждый парень и каждая девушка, как хорошие солдаты, знали свое место в сражении.
Спровоцировавшие драку легионеры и бранники оказались в жалком положении. Крепкие кулаки сельских ребят подсинили несколько откормленных лиц. Драка становилась все ожесточеннее, и неизвестно, чем все это могло закончиться, если бы классная дверь внезапно не распахнулась. Вошел школьный служитель и, остановившись перед классом, громко произнес:
— Ивану Павлову Туйкову явиться к господину директору!
Класс застыл. «Ивана к директору! Значит… значит…»
— Иван пойдет к директору, но не один! Мы с ним! — крикнул кто-то, и сильные голоса подхватили эти слова: — Мы с ним!
— Останьтесь в классе и соблюдайте тишину! Так приказал господин директор!
Но ученики, не обращая внимания на слова служителя, быстро запрудили коридор. Лишь несколько легионеров стояли, озадаченные и испуганные, в стороне.
…Разве забудет он, Иван, этих добрых товарищей, своих одноклассников и одноклассниц?! Запертый в камере, он снова вспомнил разговор с ними, который состоялся на школьном дворе на перемене. Не мог он забыть и сурового взгляда директора Симо Димитрова, и перекошенного злобой лица учительницы.
Разговор у директора был коротким. Брань, обиды, угрозы, и уже на следующий день последовало решение: «Исключить из гимназии».
Неужели это конец учебе? Будь жива его мама, все могло бы уладиться проще. О том, что случилось, он рассказал лишь своей тете. Но что могла она сделать?