МОЛЧУН

На этот раз в командировку я поехал не один. Со мной отправился инструктор организационного отдела. Я плохо знал его. В комитете он был известен своей молчаливостью, поэтому, когда стало известно, что я еду с ним, один из моих друзей съехидничал:

— У тебя будет возможность выговориться в этой командировке…

— Каждый человек сам выбирает себе друзей, но не командировки, — сдержанно ответил я ему.

Мы выехали. Автобус в эти часы был почти пустой — два старика, одна старушка, длинноволосый парень и поп. Можно сказать, прекрасная компания. Кондуктор злился, ворчал, что напрасно гоняют шестидесятиместный автобус для горстки людей.

— Какой здесь хозрасчет? — спрашивал он шофера. — Пассажиры, пассажиры нужны, и побольше!

— Ты не прав, парень, — вмешался один из стариков. — И мы на хозрасчете, потому что дома откармливаем по нескольку свиней, телят, кур да и небольшой огородик обрабатываем.

— А дети, за которыми присматриваем? Молодые сейчас не имеют возможности их растить. Кто же, если не мы, будет присматривать за детьми? — дополнила старушка.

Так завязалась беседа, непринужденная и забавная. Молчали только мы с коллегой. Он рассеянно смотрел в окно, но внимательно прислушивался к разговорам. Один из стариков стал рассказывать, как в их селе поп чуть не утонул, когда поливал перец в личном хозяйстве.

— Поскользнулся поп и упал в реку, — говорил старик. — Успел лишь схватиться за ветку вербы. Попадья закричала, собрались люди. Один парень забрался на вербу и говорит ему: «Дай руку, отче!» А поп смотрит на него вытаращенными глазами и молчит. «Давай руку, отче!» — кричит парень, а поп не шевельнется. Поняв, что силы у него на исходе, а ряса от воды тяжелеет, я крикнул парню: «Эй, слезай!» Забрался сам на вербу и сказал попу: «Отче, возьми руку!» Он схватился, и мало-помалу мы его вытащили.

В автобусе стало весело. Засмеялся и мой коллега.

— Такие дела, отче, — обратился старик к попу. — Вы не даете, вы только берете. А ребята молодые еще, не знают этого.

Поп неприязненно посмотрел на старика, передвинул торбу к себе поближе и поспешил сойти на следующей остановке. Мы поехали дальше. В какой-то момент старик, который рассказывал о попе, уставился на нас. Встал с места и подошел к моему напарнику.

— Иван, ты ли это? Совсем забыл дорогу к нам! — Он снял шапку и подал руку моему коллеге. — Сколько же лет мы не виделись? Знаешь, как соберемся, в корчме или на собрании в клубе-читальне, тебя все вспоминаем. — Он сел на свободное сиденье около нас и обратился ко мне:

— Ты, парень, не знаешь, как мы проводили коллективизацию, молодой еще. — Он снова повернулся к моему спутнику. — Тогда тебе вроде было столько же лет, сколько и ему, верно? Молодой был, сильный, красивый. У девушек, как только тебя видели, щеки краснели. Не забуду случая, когда вытаскивали молотилку Молдаванина. Его жена кричала так, как будто ее режут. Собрались соседи. И как раз, когда нам выходить из больших ворот, Молдаванин выскочил из сада с ружьем, охотничьим. Чего скрывать — убежали мы, потому что знали — человек он суровый, убьет нас и глазом не моргнет. Против него остался только ты, Иванчо, один на один, помнишь? «Вертай волов!» — кричит Молдаванин, а в руках у него ружье. «Убери эту железку! — ответил ты ему так спокойно. — Ведь мы друг за друга знаем, этим меня не испугаешь». А он: «И не стыдно тебе, собака, десять лет мой хлеб ел, а сейчас сердце у меня вынимаешь?!» «Не десять лет, — сказал ты. — Больше, значительно больше. Ведь в твоей конюшне моего отца нашли умершим, ведь мать моя с твоего поля не вернулась. Не помнишь разве? А за эти десять лет кроме хлеба и пары изношенной твоими детьми одежды что ты еще дал мне? Ничего! Вот за батрачество отца, матери, за мои десять лет забираю эту молотилку! Берегись!» И погнал волов, которые тащили молотилку. Молдаванин стоял возле тебя ошеломленный, хотя и держал в руках ружье. Иванчо, помнишь ли ты?

— Пустяшное дело это, бай Петко, пустяшное…

— Вот ведь пустяшное, пустяшное, да не забывается. Если бы и ты сбежал, как мы… Те из односельчан, кто помоложе, навещают тебя, говорят, что в Москве ты большим наукам учился. Говорят, что и в газетах тебя часто печатают.

Автобус остановился. Бай Петко, прощаясь с Иваном, снова снял шапку и по-своему благословил его:

— Ну, давай, от здоровья не убежать. Заезжай и в село. Будем очень рады.

Этот старик открыл неизвестные стороны жизни моего коллеги. Я понял: он действительно из тех людей, кто молчаливо переживает и радость и горе. Я украдкой окинул взглядом его лицо, поседевшие волосы и заговорил как будто про себя:

— Наше село находится в нескольких километрах от станции Карлуково. Автобусы тогда еще были редкостью, и мы с дядей, когда возвращались из Софии, выйдя из поезда, всегда нанимали фаэтон. А дядя был неповторимый молчун. Напрасно однажды словоохотливый кучер пытался его разговорить. Дядя рта не открыл, отвечал только кивком. Это обидело кучера, и он за оставшуюся часть пути ни слова не проронил. И на коня ни разу не крикнул. Когда прибыли на место и дядя ему заплатил, кучер взял один из банкнотов и подал мне. Я посмотрел на него с удивлением — как может этот бедный человек делать такие подарки без всякого повода? «Бери, бери!» — настаивал он. «Но за что?» — в недоумении спросил я его. «Чтобы ты не рассказал никому, о чем мы с твоим дядей говорили в дороге».

— Разные люди есть, — ответил мой спутник. Он, конечно, понял мой намек и постарался не попасть в положение дяди. Из его рассказа я узнал, что в этом районе он работает несколько лет. Знает не только руководителей, но и работников, и кооператоров, и учителей.

Я спросил, не надоело ли ему это, а он посмотрел на меня с удивлением:

— Надоело?! Люди — это не обыкновенный роман, который за день можно прочесть и понять. Нити человеческой души невидимы для глаза. Они постоянно меняются, и мы должны непрерывно изучать их. Теперь я хорошо понимаю: прежде чем довериться тебе, люди хорошо тебя изучат и, только когда откроют в тебе частицу самих себя, примут тебя как своего, распахнут душу.

Говорил он немного коряво, все равно что шел спотыкаясь, но мысли у него были глубокие. Недавно в комитете рассказывали, как при обсуждении плана аграрно-промышленного комплекса, за который отвечает мой коллега, один из агрономов аргументированно доказывал, что если засадить луком не шестьсот, а триста гектаров, то можно будет лучше их обработать и получить урожай почти такой же, какой запланирован с шестисот гектаров. Председатель АПК прервал его:

— Меня не интересуют твои рассуждения, даже если они и верны. Меня интересует выполнение плана. Вы должны засеять шестьсот гектаров. Вам это ясно?

Иван, который сидел в зале в последнем ряду, встал. Все взгляды обратились на него. Председатель АПК произнес:

— Вот и товарищ из окружного комитета партии вам скажет то же самое. Это план.

Однако Иван сказал:

— Не прикрывайтесь окружным комитетом. Никогда и никто не давал указаний для таких действий, как твои. Если бы я был прокурором, немедленно отправил бы тебя в тюрьму. Ты не хозяин. Ты расточитель! — И сел.

На несколько минут в зале воцарилась тишина, а потом посыпались предложения. Председатель внимательно все записывал и никого не прерывал…

Автобус приближался к селу, в которое нас направили. Иван посмотрел на меня, подкупающе улыбнулся и предложил:

— Сходим сначала в коровник. В парткоме мы едва ли сейчас найдем кого-нибудь.

Я согласился. Дорога нас сблизила. Не буду скрывать: меня заинтересовала особая привлекательность этого человека. И что меня поразило — этот «молчун» среди обыкновенных тружеников становится другим, для каждого находит доброе слово, никого не обходит. С работниками коровника он разговаривал так, как будто они были профессорами, а он — студентом. Они высказывали ему свои предложения. Иван записывал их в маленький служебный блокнот, интересовался жизнью людей.

— А где сейчас Радка? — спросил Иван. — Что стало с ее мужем?

— Женщина всем на диво — умная, работящая, скромная, терпеливая. А он каждый вечер пьяный домой возвращается. Вон он стоит у двери, боится подойти к тебе. Стыдно ему. Ведь обещал…

Иван отошел от людей, приблизился к нему и строго сказал:

— В понедельник жду тебя в комитете. Если у тебя нет воли самому себе помочь, тогда мы обязаны сделать это. Ты понял? В понедельник!

Когда мы выходили из коровника, нас встретила сгорбленная старушка.

— Спасибо тебе, сын! — сказала она Ивану. — Скрасил ты мои годы. Будь здоров и счастлив!

Она больше ничего не стала говорить, но оба хорошо знали, о чем идет речь. Бабушка дала ему единственное яблоко, которое было завернуто у нее в переднике.

На следующий день мы решили посетить заводскую партийную организацию. По пути секретарь парткома с гордостью сообщил, что на этом заводе партийная работа поставлена хорошо.

— Секретарем парткома здесь опытный товарищ! — закончил он.

Нас встретила пара улыбающихся глаз. Кабинет выглядел блестяще.

«Эстет», — подумал я.

На столе красовались три телефонных аппарата разного цвета, немного в стороне виднелся и скрытый звонок.

— Беседа пойдет лучше, если ее согреть чашкой кофе или чая, — предложил секретарь парткома завода.

— Но ведь есть решение… — хотел я удержать его от угощения.

Его игривые глаза прищурились, по лицу расплылась улыбка, и он сказал:

— В каждом доме свой закон! Важно общественное не расходовать, но еще важнее — не терять времени, тем более в буфетах.

В дверях появилась девушка в синем переднике.

— Пожалуйста, скажите, кто будет чай, а кто кофе? — спросил секретарь парткома и посмотрел на нас.

Он ждал ответа. И девушка у двери ждала.

— Чаю и немного сахара, — ответил я.

Началась «беседа». Секретарь сам себе задавал вопросы и сам отвечал. Время от времени он морщил свой красивый лоб и тяжело вздыхал, чтобы убедительнее выразить, какие большие трудности пришлось ему преодолевать. Он так красноречиво обо всем рассказывал, что невозможно было не поверить ему. Иван воспользовался паузой и сказал: