20

ПО ПУТИ из аэропорта Сандино шофер тормозил через каждые триста метров. Он останавливался, чтобы пропустить детей, которые с веселым шумом пересекали шоссе.

— Это наши любимцы, — пояснила гостеприимная хозяйка, облаченная в зеленую военную форму, с двумя пистолетами. — За счастье детей воевали мы с диктатором, который отнял у них кусок хлеба и солнце. Во имя их будущего работаем сегодня. — Она испытующе посмотрела на меня, наверное, хотела понять, ясен ли мне смысл ее слов, и поспешила дополнить: — Победа революции — это не только конец ужасной диктатуры и начало новой, мирной жизни. Это прежде всего выражение любви к детям, залог строительства нового мира и воспитания новых людей.

В течение всех последующих дней я не раз убедился, что это не просто слова матери-революционерки, а суть политики Национального руководства Сандинистского фронта национального освобождения Никарагуа.

В первые дни победы восставшего народа 19 июля 1979 года, когда бойцы еще находились на баррикадах, когда тропические дожди еще не смыли кровь погибших героев, Национальное руководство приняло первое решение. Детям было передано самое большое здание в Манагуа — бывшая собственность сомосовца Чато Ланга. Через месяц новым декретом в центре города была выделена огромная площадь для детского парка. А 7 сентября 1979 года на стотысячном митинге команданте Карлос Нуньес огласил решение Национального руководства о создании Союза сандинистских детей «Луис Альфонсо Веласкес».

Рассказать о Луисе Веласкесе — задача трудная. Его жизнь — легенда. Подобно метеориту он озарил революцию. Пока еще его жизнь не описана в очерках и книгах. Луис Веласкес живет в памяти и сердцах своих сверстников, боевых товарищей.

Я решил пойти по пути, пройденному Веласкесом. Хотелось познакомиться с его жизнью, понять, откуда берутся такие люди. Начал с его родного дома в самом бедном квартале — маленького, перекошенного, будто надломленного тяжестью нищеты. Вокруг, на стенах соседних домов, еще не стерты дореволюционные лозунги, призывающие к борьбе. Напротив, в сотне метров, находится школа, в которой учился Луис. В дверях умолкшего дома меня встретила женщина средних лет, худая, с большими синими глазами и смуглым лицом. Это была Валентина Флорес, мать Веласкеса.

— Принимаете незваных гостей? — спросил я.

— У нас каждый гость желанный, — ответила хозяйка и приветливо пригласила меня в дом.

В доме было всего две комнаты. В одной на маленьком деревянном столе у книг стояла фотография Луиса, а перед ней ваза с цветами. Несколько цветов лежало вокруг вазы. Женщина стала их собирать и извинилась:

— Сейчас только пришла с работы. Дети из нашего квартала каждое утро приносят свежие цветы. Луис очень любил цветы. Он часто мне говорил: «Когда победим, каждый день буду приносить тебе букет цветов».

Я молча стоял и смотрел на мальчика с ершистыми волосами и большими, как у матери, глазами. В комнате стояли широкая деревянная кровать и стол. Это было гнездышко, из которого вылетел орленок. Несмотря на бедность, здесь было уютно и тепло. Валентина Флорес пригласила меня сесть, и я сел на стул, на котором когда-то сидел, делая домашние уроки, а затем сочиняя нелегальные призывы, Луис Веласкес. Сел и стал слушать рассказ его матери.

Валентина Флорес не скрывала волнения. Глаза ее расширились и увлажнились, голос звучал приглушенно.

— Из пяти сыновей я потеряла двоих. Первым Энрике, старшего. С ним мы добывали хлеб для других. Энрике выступал на похоронах Педро Чаморро, а спустя два дня и его самого привезли мертвым. Мы не могли узнать, при каких обстоятельствах он погиб. Не смели и спрашивать, потому что боялись. Днем на работе все-таки легче проходит время, но ночью было жутко… — Женщина вытерла выступившие слезы.

Я попросил ее подробнее рассказать о Луисе. Взгляд матери надолго остановился на фотографии.

— Для каждой матери ее дети всегда самые хорошие и самые умные. Но из пятерых он казался мне умнее всех. Соседи относились к нему как к взрослому и часто советовались с ним.

На улице зашумел грузовик, послышались радостные крики детей. Валентина на минуту прервала воспоминания, потом продолжала:

— Луис был очень чувствительным ребенком. Переживал несчастья каждого своего товарища как свои собственные. Часто брал у меня деньги якобы для разных покупок, но в конце концов я узнала, что он раздавал их нищим ребятишкам. И еду отдавал им. А однажды я послала его в аптеку за лекарством для брата, который лежал с высокой температурой. Он тут же ушел, но задержался. «Твой брат умирает, а ты где-то ходишь», — отругала я его, когда он вернулся. А Луис виновато посмотрел на меня и сказал, что зашел к своему товарищу, у которого тоже высокая температура, но у родителей нет денег на лекарство, и оставил половину купленного лекарства больному мальчику. Дети нашего квартала его любили и постоянно спрашивали: «Где Луис?»

— А в школе как он учился?

— Был отличником. Умел организовать свое время, поэтому все успевал сделать. За год до убийства меня встретил его учитель. Он покачал головой и сказал, что Луис еще создаст для меня трудности. «Озорной немного», — сказала я, чтобы несколько смягчить его слова. Но учитель ответил: «Не озорной, госпожа, а бунтарь, политический бунтарь. Не знаю, чем это закончится». Сердце мое сжалось.

— А вы не знали о его подпольной деятельности?

Она опять посмотрела на фотографию. Взгляд ее был печален. Душевная рана еще не зажила, и даже легкое прикосновение к ней вызывало боль.

— Мать всегда все знает и ничего не видит. Работать мне приходилось по двенадцать часов ежедневно. Домой приходила усталая и сразу ложилась спать. Так было изо дня в день. А Луис всегда что-то писал и ложился позже меня. После разговора с учителем я стала видеть страшные сны. Однажды встала ночью — Луис писал. Он сидел на этом стуле, а сбоку на столике лежала пачка листов. Я подошла и присмотрелась к исписанным страницам. Это были призывы, листовки, лозунги. Прочитав первый лозунг, я онемела — такую муку и огонь источали строки. Он вытащил один листок из середины пачки, обнял меня и прочитал: «Благословение та мать, которая родила и воспитала сандинистского сына!» «Знаешь ли ты, что от этого огня и наш дом, и все мы сгорим?» — сквозь слезы спросила я его. «Все знаю, мама. Но для меня нет другого пути. А ты должна понять, что каждый дом должен стать баррикадой в борьбе против диктатуры».

Озлобленная, бросилась я к этим опасным листкам. Хотела их порвать, но он вскочил и схватил меня за руки. «Бороться — это и твой долг, мама», — нежно, как бы упрашивая меня, сказал он. «Но ты ведь еще ребенок! Пусть борются мужчины». — «Сегодня нет детей. Все должны быть бойцами И ты, и мои братья, и все…»

От нервного ли напряжения, от страха ли я не могла выдержать и ничком упала на кровать. Он не пошевелился. Даже не попытался меня утешить. Я плакала: «Тебя убьют, Луис…» «Всех не могут убить», — спокойно ответил он мне и продолжил писать призывы.

После той ночи я много раз пыталась не выпускать его из дому. Прятала одежду, но товарищи ему приносили другую, и он уходил. Брала его с собой, но и рабочие ему помогали. И тогда я поняла, что он рано возмужал и мешать ему бесполезно. Наш дом стал превращаться в оружейный склад…

В комнату ввалилась шумная мальчишеская ватага. Валентина представила мне Роберто, своего сына, и его друзей. Воспользовавшись случаем, я спросил Роберто о Луисе, и юноша рассказал:

— Луис умел хранить тайну, хорошо знал принципы конспиративной работы. Я никогда ни о чем его не спрашивал. Но так случилось, что на одну нелегальную встречу я опоздал и, когда вошел в комнату, увидел Луиса. Не стерпев, подошел и спросил, что он здесь делает. «То же, что и ты», — усмехнулся он. После встречи возвращались вместе и решили больше не таиться друг от друга. Когда мы уходили вместе, мама была спокойнее. Тогда перед нами была поставлена задача: сделать как можно больше контактных бомб.

Никогда не забуду, как мама заболела и за ту неделю ничего не получила. Нам нечего было есть. А ребята передали Луису значительную сумму денег для покупки материалов для бомб. Сколько мы его ни упрашивали взять из этой суммы всего несколько кордоб, чтобы купить еды, а потом их вернуть, он был непреклонен.

«Те люди, которые дали эти деньги, тоже голодают. С каким сердцем ты возьмешь деньги?» — спросил он.

Затем меня направили в партизанский отряд, а Луис остался здесь. Я часто слышал о нем, о его пламенных речах на митингах. А однажды меня вызвал командир, отвел в сторону. Я подумал, что он хочет дать мне особое поручение, а командир обнял меня и вполголоса сказал: «Убили Луиса, изверги…»

Удалось мне услышать и воспоминания Хулио Лопеса, члена национального секретариата и заведующего отделом международных связей Сандинистского фронта национального освобождения. Я пришел к нему в рабочий кабинет. Встретил меня молодой человек. Черные волосы, очки с толстыми стеклами, внушительные черные усы. Я сказал, что хотел бы услышать его воспоминания о Луисе Альфонсо Веласкесе. Он придвинул стул к столику, выпрямился, снял очки и долго тер уставшие глаза. Молчали мы более минуты. Затем он посмотрел на меня и спросил:

— С чего начать?

Я сказал ему, что уже встречался с матерью и братом героя.

Хулио начал свой рассказ медленно, напевно, и в голосе его слышалась нескрываемая боль.

— Умным и бесстрашным был Луис. Это я открыл в нем с нашей первой встречи. А впечатления от первой встречи всегда самые сильные. Первая наша встреча произошла 21 февраля 1979 года на митинге в университете в Манагуа. Тогда я получил записку, что слова просит руководитель детского движения. Я не обратил особого внимания на эту просьбу и сунул записку в карман. Получил вторую. После этого, обращаясь ко всем, сказал: «Товарищи, среди нас находится один маленький сын Сандино, который хочет выступить. Дадим ему слово?» Тысячи собравшихся проскандировали: «Сандино жив! Сандино жив!» И тут я увидел, как мальчик в красных брюках пробирается сквозь толпу. Когда он подошел к трибуне, я успел сказать ему, что время нам дорого и потому он должен быть кратким. Луис улыбнулся и взял микрофон.