Судьба, судьба рукой железной…
Пушкина же в сентябре 1826 года вдруг выпускают из ссылки, он возвращается в Москву, снова едет, уже вольный, в своё Михайловское близ Пскова, терпит дорожное крушение (опрокинут ямщиками), улыбается, лежит в гостиничном номере, вспоминает:
Скажи, куда девались годы,
Дни упований и свободы,
Скажи, что наши, что друзья?
Где ж эти липовые своды?
Где Горчаков, где ты, где я?
Судьба, судьба рукой железной
Разбила мирный наш Лицей…
Черновые строки стихотворения, обращённого к Пущину,— «Мой первый друг, мой друг бесценный». Стихотворение было закончено в псковской гостинице, ровно через год (без одного дня) после восстания: 13 декабря 1826 года.
Прекрасные строки о «наших» и «друзьях», может быть, оттого исчезли в окончательном тексте послания, что в стихах, называющих государственного преступника первого разряда «мой первый друг, мой друг бесценный», не следует называть ещё чьи-либо имена…
В тот день Пущин был недалеко, всего триста с небольшим вёрст — в Шлиссельбургской крепости, откуда только следующей осенью его повезут на восток, за семь тысяч вёрст.
«В самый день моего приезда в Читу,— вспомнит он,— призывает меня к частоколу Александра Григорьевна Муравьёва (жена Никиты Муравьёва) и отдаёт листок бумаги, на котором неизвестною рукою написано было:
Мой первый друг, мой друг бесценный!
И я судьбу благословил,
Когда мой двор уединенный,
Печальным снегом занесенный,
Твой колокольчик огласил.
Молю святое провиденье:
Да голос мой душе твоей
Дарует то же утешенье,
Да озарит он заточенье
Лучом лицейских ясных дней!»
Пущин: «Отрадно отозвался во мне голос Пушкина! Преисполненный глубокой, живительной благодарности, я не мог обнять его, как он меня обнимал, когда я первый посетил его в изгнаньи. Увы! я не мог даже пожать руку той женщине, которая так радостно спешила утешить меня воспоминаниями друга; но она поняла моё чувство без всякого внешнего проявления, нужного, может быть, другим людям и при других обстоятельствах: а Пушкину, верно, тогда не раз икнулось». 19 октября 1826 года — на первой лицейской сходке после восстания на Сенатской площади, после страшных приговоров, Пушкина ещё не было. Стихи свои прочёл Илличевский — они почти не касались того, что мучило, занимало всех!
Хвала лицейским! Свят обет
Им день сей праздновать свиданьем,
Уже мы розно девять лет,
Но связаны воспоминаньем!
И что же время нам? Оно
Расторгнуть братских уз не смеет,
И дружба наша, как вино,
Тем больше крепнет, чем стареет.
Но Дельвиг не мог смолчать. Дельвиг соединил тех, кто на свободе, с теми, кто в цепях:
Снова, други, в братский круг
Собрал нас отец похмелья,
Поднимите ж кубки вдруг
В честь и дружбы и веселья.
Но на время омрачим
Мы веселье наше, братья,
Что мы двух друзей не зрим
И не жмём в свои объятья.
Нет их с нами, но в сей час
В их сердцах пылает пламень.
Верьте. Внятен им наш глас,
Он проникнет твёрдый камень.
Выпьем, други, в память их!
Выпьем полные стаканы.
За далёких, за родных
Будем ныне вдвое пьяны.