Г Л А В А VII
С отъездом в Москву непривычно тихо и пусто стало у Ксении Николаевны с Настенькой.
Заметно притих и городок. Состоятельные люди переселялись в столицу, в большие города, чтобы замести следы прошлого, уцелеть, спасти кое-какое добришко.
Прикрыли частную торговлю. На базарной площади веяло запустением: надсадно скрипели от ветра доски на витринах, приколоченные на скорую руку вкривь и вкось.
Ксения Николаевна уже не так горестно вздыхала, вспоминая о смерти мужа, — трудно было бы ему, хозяину, пережить такое.
За хлебом в булочную по утрам образовывались огромные очереди, а к обеду не было ни хлеба, ни очереди, доносился лишь дразнящий запах из полуподвальной пекарни.
Ксения Николаевна с Настей кое-как перебивались на картошке и овощах. На остальные расходы Мария высылала по десятке в месяц от своего небольшого жалованья.
Ксения Николаевна получала деньги и возвращалась с почты заплаканная. Сама еще была в силах заработать на кусок хлеба, но где и как?
Она предпринимала попытку за попыткой устроиться на работу, по нескольку раз обошла все городские учреждения, просилась в уборщицы, в нянечки, в прачки. Иногда оказывалось, что места были, но... не для вдовы торговца Самохина.
Дома ее ожидала Настя с вопрошающими, готовыми вспыхнуть радостью или затуманиться печалью светло-бирюзовыми глазами.
На худенькой спине дочери было видно, как шевелились лопатки. А что она — мать — ставила на стол? Толченную в воде картошку с кусочком хлеба. Вдобавок носились слухи, что на хлеб будут введены карточки.
У Настеньки — разношенные подшитые валенки и ветхое, не по росту пальтецо. Даже перешить не из чего: все, что хранилось в сундуке, пришлось выменять на продукты.
Лежа ночами без сна, Ксения Николаевна думала, что для вдовы комиссара Воронцова работа, конечно, нашлась бы, и без дров в зиму они не остались бы.
Ну, хорошо, она виновата, она была женой торговца, но за что же страдать Настеньке, оставшейся несмышленышем после отца?
Плохая она, видно, защитница дочери, всю жизнь прожившая за спиной мужей! Другая в ее положении давно бы нашла выход, не морила бы голодом девчушку. И сама на что стала похожа!
— Уезжайте отсюда, Николаевна, здесь вас каждая собака знает, не простят вам Родиона Гавриловича, — сказал ей как-то бывший сосед мужа по торговле, сам намереваясь покинуть городок.
Ксения Николаевна выслушала его безучастно: куда ей ехать, зачем и с какого достатка?
Собираясь однажды утром в исполком для задуманного разговора, она посмотрела на себя в зеркало. Худая черноволосая женщина, еще не совсем старая, но уже с поседевшими висками, глядела на нее темными, запавшими глазами.
Ксения Николаевна осторожно приоткрыла стеклянную дверь исполкома, уже заранее конфузясь делегатки в красной косынке за письменным столом, ее строгого недружелюбного взгляда. Мысленно подбадривая себя соображениями, что не для себя просит, а для дочери, Ксения Николаевна приблизилась к столу, поздоровалась.
Делегатка слушала, не глядя на просительницу, чуть приподняв голову от бумаг. Она сама была вдова, участница гражданской войны, где и потеряла мужа. Делегатку часто мучили головные боли — результат контузии, — и тогда она становилась особенно резкой, непримиримой к таким, как Ксения Самохина.
— Вот когда вы вспомнили про комиссара Воронцова, — укоризненно заговорила делегатка, вскидывая усталые глаза на Ксению Николаевну. — А когда вторично под венцом с торговцем стояли, не думали о будущем своих детей?
Делегатка побледнела, у Ксении Николаевны темные круги поплыли перед глазами. Она тихонько закрыла за собой дверь — легче, наверно, умереть с голода, чем прийти сюда второй раз!
На следующий день ее ждал новый удар: в городской газете был опубликован список граждан, лишенных права избирательного голоса: лишалась голоса и Воронцова Мария, ее дочь, причисленная к иждивенцам нетрудового элемента.
Имени Насти, как несовершеннолетней, не упоминалось.
С газетой в руках прибежал со своей половины сын тетки Акулины.
— Хлопотать нужно, Ксения Николаевна, справедливости требовать. Сейчас же, сию минуту!
Ксения Николаевна поспешно собралась в исполком: она шла на сей раз не просить — требовать!
— Мария — комсомолка и с четырнадцати годков сама себе добывает кусок хлеба. За что же ее обидели? — со сдержанным чувством затаенного гнева, стоя перед председателем комиссии, говорила Ксения Николаевна. — Воронцов, ее отец, от такой несправедливости в гробу перевернется...
— Напишите заявление, разберемся.
— Извините, писать я не мастак, вы уж без бумажки разберитесь! — настаивала Ксения Николаевна.
— Эх, мамаша, напутали вы в своей жизни! Ну, садитесь. Сумеете писать под диктовку? Воронцова, красного комиссара, весь городок помнит! Ошибочка тут насчет лишения вкралась...
Отправляя Марии очередное письмо, Настя ни словом не обмолвилась в нем, как мать ходила в исполком восстанавливать ее доброе имя.
— Ни к чему, — сказала Ксения Николаевна, — было и прошло...
С нескрываемым обожанием Настя смотрела на мать, она уже давно научилась примечать разницу между своей мамой и матерями некоторых подружек, которым ничего не стоило угостить дочку увесистым подзатыльником или грубо накричать, когда можно было ограничиться несколькими строгими словами, спокойно сказанными.
Подружки эти находили, что Насте завидно повезло с мамой.
«Так же, как и с сестрой!» — добавляла про себя девочка. Она еще не говорила подружкам, что учится с ними последний год: окончит семилетку, а там прощайте родные места — Мария зовет ее к себе в Москву.
Куда поступить учиться, Настя еще не решила. В мечтах своих она уже успела переменить несколько профессий: инженер-строитель, летчик и, наконец, машинист, как отец Михаила. Как хорошо промчаться на огромном паровозище среди ночи: темень, жуть, ни зги не видно, а ты сидишь у окна и знай себе подаешь свистки на переездах.
В способностях своих Настя не сомневалась: ей одинаково хорошо давались и математика, и русский язык. А сочинения по литературе всегда читались в классе вслух. И если по математике она как бы негласно соревновалась с одним из лучших учеников, то в сочинениях Анастасии Воронцовой не было равных!
— Ты ничего не пробовала писать вне школьных занятий? — оставшись как-то наедине с Настей в классе, спросила ее учительница литературы.
— Нет, не пробовала... А что именно писать? — несколько недоумевая, отвечала вопросом на вопрос Настя.
— Ну, например, сочинение на вольную тему. Или заметку в «Пионерскую правду» можешь написать. Кстати, я замечаю, ты мало участвуешь в нашей стенгазете. Учись находить, о чем писать, и оттачивай перо. Договорились? Нужно развивать свои способности!
— Договорились, — согласно отвечала Настя. Она была взволнована столь неожиданным разговором с учительницей. Что-то неведомо радостное открывалось в ее жизни... Нет, она решительно не могла оставаться сейчас в школе. Необходимо обдумать все, прийти в себя!
Под предлогом головной боли Настя отпросилась с последнего урока рисования и ушла домой. Осенний ветер гонял по улице последние опавшие листья тополей, раскачивал голые ветки. Все дома, упрятанные летом за деревья, теперь стояли как напоказ: окна были чисто вымыты, а на подоконниках белела вата, украшенная полосками цветной бумаги. Городок готовился к зиме.
На улице, что вела к школе, Насте был знаком каждый дом, каждый палисадник с протоптанной к нему тропинкой от тротуара: где деревянного, где песчаного, сделанного домовладельцами на собственный вкус.
Сколько здесь исхожено ею с тех пор, как она начала учиться, переходя из класса в класс первой ученицей. А теперь вот у нее обнаруживаются способности к сочинению, и их нужно развивать! Это сказала ей такой знаток литературы, милая, милая Маргарита Николаевна. Девчонки второй ступени поголовно боготворят ее; они не только самозабвенно слушают Маргариту Николаевну на уроках, но и любуются ею, удивляясь и не понимая, как это она в своей неизменной серой клетчатой юбке прямого покроя, белой кофточке всегда выглядит очень нарядной!
Настя шла, размахивая сумкой, подпрыгивая, — со стороны совсем первоклашка! В голове у нее рос уже и складывался целый план предстоящих сочинений. О Найденыше, например, чем не тема? Как Мария принесла его, как лечили, а теперь пес уже средних лет, друг и умница! Жаль только с кормежкой трудновато стало. Вот он уже издалека встречает ее, гремя цепью.
— Привет, собачина, привет! — отдала ему должное Настя, и Найденыш, воспитанный в строгих правилах, сразу умолк. Он был доволен: ритуал встречи с юной хозяйкой выполнен обоюдно!
Едва вступив на порог своей боковушки и распахивая дверь, Настя громко возгласила:
— Всем! Всем! Всем! У меня сегодня произошло важное событие... Имеющие уши да услышат о том!
Ксения Николаевна, как несла в руках тарелку с супом, так и застыла с нею посередине комнаты.
Первой нашлась тетка Акулина:
— Ты выкладывай, девонька, новости, не тяни!
— А новости такие: педагог по литературе велела мне писать... Ну сочинять что-нибудь. Она верит в мои способности.
— Батюшки-светы, сочинительницей будешь? Ну, Ксения, поживешь ты еще в почете. Помяни мое слово! — предсказывала Акулина, воспринимая события в семье Воронцовых как свои собственные. — То-то я гляжу в окно — прыгает наша ученичка на одной ножке!
— Настенька, ты расскажи все подробнее, — присаживаясь к столу и наконец избавившись от тарелки, попросила мать. На худое, изнуренное лицо ее точно кто-то невидимый вдруг брызнул живой водой, и оно преобразилось, расцвело.
Послушная дочь Настенька, раздевшись, опустилась было рядом с матерью на стул, но от распиравшего ее ликования тотчас встала и принялась уже стоя подробно излагать радостное событие в школе.