Поросль становилась еще гуще и выше, молодые стволы закрывали небо и приходилось двигаться будто в туннеле. Ручей уже высох и можно было удобно идти по его дну. Потом растения сблизились и вот они уже со всех сторон, можно только раздвигать их плотные ветки. Уже нет направления, ни впереди, ни сзади.

Под ногами всякие коряги, на некоторых листья. Их становится больше – вот уже деревья и под ногами. Из последних сил я раздвинул ветки и оказался в кроне невысокого дерева. Деревья стоят полукругом, очень плотно, а все пространство впереди до видимой бесконечности заставлено торчащими из земли бетонными конструкциями в один-два этажа. Преобладает вертикаль. Все выкрашено в коричневый цвет и покрыто каплями росы. Небо сразу же над моей головой переходит в молочно-зеленый туман и как таковое отсутствует. Мне сразу же не понравился этот мир.

Прежде чем спуститься с дерева, я записал все, что со мной произошло в тот день. Потом дважды перечитал старые странички. С памятью пока был порядок, за исключением одного: в нее уже вливались правила и законы нового и ужасного мира. Так мутная река вливается в океан.

8

Это был мир смерти, возможно худший из миров.

В этих пространствах нужно убивать. Убиваешь любого, кто слабее тебя, даже если тебе это не нравится. Если много людей встречают одного, его убивают.

Если семеро встречают троих, они расправляются с ними. Если ты можешь догнать собаку, ты ее убиваешь, если собака может догнать тебя, она убивает тебя. Здесь осталось еще довольно много собак и все сильные и хищные, маленьких уже перебили.

Убивать здесь нужно для того, чтобы жить. Каждый человек здесь имеет несколько жизней и несколько смертей. Убив другого, он прибавляет его жизнь к своим. Чем больше ты убил, тем большее количество раз могут убить тебя самого, при этом ты воскресаешь. И лишь тогда, когда ты имеешь последнюю жизнь, тебя можно убить окончательно. Вся времяпровождение здесь состоит из одних лишь убийств и умираний – как в худших вариантах компьютерных игр.

Я знал, что сейчас за мной гнались трое вооруженных охранников: я увел их от охраны склада, чтобы можно было взломать двери и проникнуть внутрь. На моем счету пока было плюс три смерти, это означало, что три раза я могу выскочить из смертельной ситуации сам. Чем больше ты убьешь, тем больше шансов на жизнь. Но шансы эти условны. Я помню, как толпа мальчишек семнадцать раз подряд убила какого-то недоростка с кошачьим взглядом – и лишь на восемнадцатый раз окончательно.

Я спустился с дерева и огляделся. Мое тело уже приобрело звериную гибкость и какую-то мерзкую вязкую силу, которая чувствовалась во всем вокруг. Я стал частью этого мира. Мне даже начинало это нравиться.

Итак, за мною гнались. Но в таких преследованиях у меня немалый опыт. Я побежал так, чтобы они не отставали – тогда они будут ждать, что я устану, или погонят меня к какой-нибудь ловушке. Они не будут применять оружие, чтобы не тратить патронов и потому, что вручную убивать приятнее. Я подбегал к реке и уже собирался броситься и переплыть на ту сторону, как увидел за камышами старуху, стиравшую белье. Не было никакого оружия, чтобы убить ее быстро, ни камня, ни даже приличной палки. К счастью, она хотя бы не успела побежать. Я начал ее душить и попробовал быстро сломать шею. Мои преследователи приближались и я сейчас не мог терять ни секунды. Шея гнулась как резиновая. Я старался изо всех сил, но старуха не умирала. Она вращала глазами и скалила рот. Пришлось тащить ее с собой. Я нырнул в реку и утопил ее. Ну, нее не было дополнительных шансов, здесь мне повезло. Но, пока я старался, меня сильно снесло течением, к порогам. На камнях сидели несколько собак и высматривали для себя жертвы. Я еще раз нырнул и проплыл мимо них. Один раз меня так грохнуло о камень, что я сразу потерял два шанса – это значило, что смертельное повреждение было в двух местах. Когда я вынырнул, две овчарки плыли за мной и целая стая неслась по берегу. У меня оставался последний шанс и я его использовал: я создал дополнительную низкую скобу на стальной стойке моста, мимо которого меня проносило течением, схватился за нее и выбрался на мост.

Теперь у меня оставалась лишь последняя жизнь и жизнь утопленной старухи.

От своих преследователей я оторвался довольно далеко. Я сел на краю моста и оценил шансы: с одной стороны мост был разрушен взрывом, значит, по суше собаки не смогли бы до меня добраться, а переплывать реку у них не хватит ума. Я полез в карман и похолодел. Вместо записной книжки в моем кармане была лишь бумажная жижа. Мне оставалось совсем немного времени до полной потери памяти. Еще чуть-чуть – и я окончательно и навсегда срастусь с этим миром. Нужно что-нибудь записать. Чем-нибудь и на чем-нибудь. Буквально через минуту или две может наступить амнезия. Стоит мне чуть отвлечься, обратить внимание на новые вещи, как я сразу же забуду о старых – так, как будто их и не существовало. Так наша душа не помнит своих прошлых воплощений и считает себя обитательницей подлунного мира – но никто не знает так ли это.

Я поднял ржавый болт и нацарапал на грязной стали моста свое имя. Что еще?

Что-то очень важное, такое, чего нет в этих мирах. Луна, как бледное пятно, сквозь тучи мрачные желтела, и ты печальная сидела… В этих мирах нет луны.

Закончив писать, я с удивлением прочел собственную надпись. Мне потребовалось несколько минут, чтобы понять содержание. Наконец, я вспомнил. Закончив с этим, я пошел по мосту. Нужно было выработать план действий. Главное – не оставаться здесь. Но что, если следующий мир будет еще более ужасен? Мне стало плохо и я присел прямо на влажную траву. Что-то происходило в моей грудью: она судорожно вздымалась и опускалась. Кружилась голова. Кожа на моих руках посинела, я чувствовал, что не могу вздохнуть. Сердце билось быстро, как у кролика. Я упал на спину и увидел как надо мною переворачивается мутно-зеленое небо.

9

– Уже лучше, – услышал я женский голос. – Вот здесь, посмотрите на монитор.

– Где?

– Эти зубцы. Он возвращается к жизни. А веки. Его веки дрогнули.

– Хорошо. Теперь мы останемся одни.

– Еще не все.

– Я сказал, оставьте нас.

Шаги и скрип двери. Шаги, как удары молоточком. Я открыл глаза. Уродик сидел на полу и сосредоточенно сжимал кистевой эспандер. Хозяин вглядывался в экран монитора. Два представителя породы «человек».

– Что здесь? – спросил я, – почему?

– Это я хочу спросить что и почему. Ты был в коме четыре дня.

– Всего четыре?

– Тебе мало?

– Я предупреждал, что буду выходить в астрал.

– Твой прибор гудел так, что подвал чуть не развалился. Но, как мы ни старались, оживить тебя не удавалось. У тебя была клиническая смерть. Пришлось делать укол прямо в сердце. Я все это затевал не для того, чтобы получить труп.

Поэтому я хочу объяснения.

– Это был просто несчастный случай, – сказал я. – Моя работа опасна.

– Нужно было предупредить. Я буду держать врача наготове.

– Здесь есть врач?

– Трое. Моя работа тоже опасна. Сейчас тебя осмотрит врач, а потом получишь первое задание.

– Я еще не в форме.

– Ничего. Дело срочное и ты постараешься.

Врачом оказалась высокая старая дева дет сорока пяти, высохшая как таранка и злющая как скорпион. Еще один экземпляр породы «человек». Стоило лишь взглянуть на ее костлявое лошадиное лицо, как сразу пропадала охота иметь дело с медициной. К счастью, осмотр был недолгим. Напоследок экземпляр высказался в том смысле, что, раз я давно не был у врача, у меня наверняка куча болезней и среди них несколько смертельных. От этой фразы она получила явное удовольствие.

Затем настал черед задания.

Для начала мне нужно было всего лишь доказать свою силу и преданность хозяину. Доказать так, чтобы это увидели другие. Хозяин принес с собой пачку фотографий. Отобрал несколько.

– Эту щелкнули только вчера, – сказал он.