ТАЙНА ШУРИКА ВОРОБЬЁВА

Шурик Воробьев гордился тем, что его отец бьет врага на фронте. Но ему становилось очень жаль маму, когда она доставала из сумочки карточку отца и долго, тоскливо смотрела на нее. Шурик подходил к матери, прижимался к ее теплому боку головой, нежно гладил руки.

Обычно, набегавшись за день, Шурик спал крепко. Но на рассвете он часто просыпался от тихого стука в окно. Мать, шлепая по полу босыми ногами, шла открывать. Люди входили в дом бесшумно, огня не зажигали, и Шурик снова засыпал.

Люди эти оставались в их доме до вечера. В такие дни мать бывала особенно неспокойна. Она часто выглядывала в окно, вздрагивала при каждом стуке калитки. Иногда посылала Шурика во двор и наказывала смотреть, не идет ли кто-нибудь. Шурик понимал, кого боится мать. Прогуливаясь по двору, он то и дело выглядывал на улицу и предупреждал каждый раз, когда вблизи появлялся полицай или гитлеровец.

Бывало, что мать посылала Шурика с каким-нибудь поручением. Чаще всего это опять-таки случалось, когда в доме был посторонний. Шурик не требовал объяснения, с него было достаточно, что он помогает взрослым в их большой борьбе. Он был уверен, что люди, которые тайно приходят в их дом, — партизаны или красноармейцы, бежавшие из лагеря военнопленных. По тому, что ему удавалось услышать и увидеть, он догадывался, что к ним приходили связные из партизанского отряда. Они приносили оружие, чаще всего гранаты, а обратно уносили продукты и теплую одежду. Бежавшие из фашистского плена бойцы переодевались, отдыхали, и связные уводили их в лес, к партизанам. Но Шурик никому не говорил о своих наблюдениях и о том, что поручала ему мать, даже своему лучшему другу Вите Коробкову. Это была его тайна, которой он гордился и дорожил.

Чаще всего мать посылала его к Богдановым или к часовщику Николаю. Обычно она давала ему две гранаты-лимонки или пачку листовок и говорила: «Снеси Николаю». Он молча одевался и шел. Гранаты оттягивали карманы. Приходилось поддерживать их руками да так и идти — руки в карманах, беспечно посвистывая и глазея по сторонам. Он выбирал самый опасный путь — по Галерейной улице, через центр города, мимо зданий, где помещались полиция и гестапо.

Почти всех, кто тайно приходил в их дом, Шурик вечером провожал к часовщику. И не было случая, чтобы он попался. Их даже ни разу не задержали. Они выходили обычно незадолго до того, как заканчивалось хождение по городу. Полицаи принимали их за людей, которые задержались на работе, и теперь спешат скорее попасть домой. Обратно Шурик возвращался один. Если это бывало после комендантского часа, то он тайком пробирался проходными дворами, перелезал через заборы, дождавшись, когда замолкнут шаги патрулей, а потом крался, словно кошка, темными переулками.

Однажды Витя, возвращаясь от Славки в самом конце дня, на углу улицы Циолковского лицом к лицу столкнулся с Шуриком.

— Ты куда бегал так поздно? — спросил он.

— Мамка за солью посылала, — не сморгнув, соврал Шурик.

— За солью? — удивился Витя. — В такую даль? Что у вас, соседей нету?

Шурик замялся, заморгал в смущении глазами, но все же нашелся:

— Соседи у нас, знаешь, какие злющие. Двое спекулянты, один полицай. У наших соседей зимой снега не выпросишь. А соль теперь, сам знаешь, чего стоит…

Может быть, Витя так и не узнал бы тайны Шурика Воробьева, если бы не случай. Однажды, вскоре после того как они со Славкой отнесли теплые вещи Богдановым, Витя зашел вечером к Воробьевым. Он обычно не ходил так поздно к Шурику. Но отец сказал:

— Надо срочно пойти к тете Ане. Там и заночуешь. Передашь: заболела врач Богданова. Просила навестить.

Витя удивился: когда это отец успел подружиться с Богдановыми? Но смолчал — научился не расспрашивать о том, что ему, видимо, не положено было знать.

На новом месте Витя спал беспокойно и проснулся от тихого, но настойчивого стука в окно. Светало. Он вскочил с постели, прильнул лицом к стеклу. За окном стояло двое мужчин. Витя неслышно выскользнул в коридор.

— Кто там?

— Тетя Маша дома? — послышалось в ответ.

— Какая тетя Маша? — не понял Витя. — Здесь никакой тети Маши нет.

Мужчины удивленно переглянулись. Один из них дернул другого за рукав, как бы говоря: «Давай-ка, брат, сматывать удочки».

— Как нет тети Маши? Ты что болтаешь? — раздался вдруг за спиной Вити сердитый голос Шурика. — Дома тетя Маша, заходите.

На шум вышла мать Шурика. Она велела ребятам идти в постель и досыпать.

После завтрака Витя поманил Шурика во двор:

— Так это твоя мама тетя Маша? Она же Анна Николаевна.

— Для кого Анна Николаевна, а для кого тетя Маша, — сердито проворчал Шурик. — А ты за хозяев не отвечай. А то сунулся: «Нету, нету!» Чуть все дело не испортил.

Витя обиделся и сказал, что Шурик ему не указ. Они поссорились.

Витя хотел уйти домой, но Анна Николаевна вышла одетая, сказала, что сходит ненадолго к Богдановым, и попросила его вместе с Шуриком постеречь дом.

Мать Шурика вернулась с большим тюком за плечами. Скоро она позвала ребят обедать.

Мальчики уже расправлялись с борщом, когда к столу вышли двое мужчин, те, что пришли на рассвете.

Витя глянул и остолбенел: на одном из них был Славкин свитер, который они несколько дней тому назад отнесли Богдановым…

Гости с аппетитом ели борщ, шутили над Витей, рассказывали, как он не пускал их в дом. А он, не слушая их, вспоминал события последних дней, связывал их одно с другим.

«Вот оно что! — думал он. — Вот как попадают к партизанам теплые вещи! А Шурик-то, друг-приятель, — обиженно, но и с невольным уважением покосился он на двоюродного братишку, — хотя бы раз проговорился, хотя бы намекнул!»

Ему стало ясно, что тайную, подпольную работу ведет не только Листовничая, не только Богданова, Самарины, Бивстрюк и его собственный отец, но и мать Шурика — Анна Николаевна Воробьева, а скольких он и не знает! Он понял теперь, почему, слушая при первой встрече его рассказ о Шурике, Нина Михайловна объяснила Самарину: «Шурик — это сын тети Маши». «Тетя Маша» — это было подпольное имя Анны Николаевны Воробьевой.