Борис читал уже с увлечением. Он забыл и о санитарке, и о раненом летчике, и о споре с Тамарой. Его волновала судьба Алеши Решетова. И Тамара успокоилась, поставила стул поближе и заглядывала в текст из-за Бориного плеча.
— «Диплом об окончании училища через несколько лет вручил Решетову тот же генерал.
— Рад, что не ошибся в тебе, — сказал он и снова, как и в первый день, по-отцовски обнял за плечи. — Хорошо должен летать. И назначение тебе — особое…
Алексей попал в группу летчиков, впервые в стране осваивавших ночные полеты. Летал он на истребителе И-153, который в народе любовно называли «Чайкой».
Утром 22 июня 1941 года Алексей одним из первых взлетел по тревоге. Он вел машину с одной неотвязной мыслью: «Что это? Война или провокация?»
Вот они, самолеты фашистов. С длинными, широко расставленными шасси. С непривычными еще для глаза черными крестами на фюзеляжах.
…Трудно пришлось Алексею в первом бою. Это был яростный бой. В нем Решетов ощутил святые чувства: презрение к смерти и ненависть к врагу. Но и торжество победителя испытал он в эти минуты, когда задымился первый сбитый им Ю-87. Задымился и свалился в беспорядочный штопор.
Было это 22 июня сорок первого года в первые минуты войны.
Так началась боевая жизнь Алексея Решетова. А дальше — вылет за вылетом. И горечь отступления. И, словно бритвой по сердцу, скупые сводки Совинформбюро.
Особенно запомнились воздушные сражения под Валуйками, где он потерял своего боевого побратима Женю Жердия.
Бой шел над самым передним краем. Жердия сбил одного фашиста. Второго. Он бросался, словно заговоренный, в самое пекло. Его не брали снаряды врага. Однако и свой боезапас был на исходе.
Третью машину Евгений Жердия таранил…
Начальник политотдела танковой дивизии, над которой шел бой, потрясенный мужеством летчика, немедленно связался с авиационным командованием. Он кричал в трубку:
— Если вы его на Героя не представите, мы сами представим!
Лейтенант Евгений Жердия стал Героем Советского Союза. Посмертно».
Борис читал, и перед ним словно оживали эти люди, насмерть схватившиеся с врагом. Совсем еще молодые, только вступавшие в жизнь.
— «Тяжело пришлось под Валуйками и Решетову. Возвращаясь с задания, он попал под сильный зенитный огонь.
Не помогли противозенитные маневры. Алексей почувствовал, как теплая кровь, своя кровь, заливает лицо. Рулевое управление почти не действует. Плохо дело.
Невероятными, нечеловеческими усилиями он выравнивает машину у самой земли. На счастье, она падает уже у своих.
Солдаты вытащили его из кабины без сознания…»
— Уф! — перевел дыхание Борис. — Не могу больше. Скажи: остался он жив или нет? Ты ведь все читала. Сама говорила.
Тамара посмотрела на него жалостливо. Успокоила:
— Ну что ты разволновался? Все в порядке. Его еще не раз сбивали.
— Но жив-то он остался? — сердился Борис. — Остался или нет?
— Остался, остался. Вот тут читай.
— «…Мы с Алексеем Михайловичем Решетовым, — читает Борис, понемногу успокаиваясь, — инженером-конструктором одного из московских заводов, смотрим семейный альбом.
На фотографиях юные лица. Они оживают передо мной. Решетов рассказывает о каждом. Ведь десять летчиков его эскадрильи стали Героями Советского Союза. Десять!
Переворачивается еще одна страница альбома, и вот перед моими глазами скромный паренек. Таким, наверное, он стоял, переминаясь с ноги на ногу перед начальником училища в тот далекий и памятный день. Московский комсомолец Алеша Решетов, ставший Героем Советского Союза, полковником, почетным гражданином села Шотовки, что на Херсонщине. Жители этого села в годы войны купили самолет на свои трудовые деньги. На нем и летал Решетов. Да. Поистине героическая жизнь. Поистине его подвигов хватило бы на несколько славных жизней! Ведь человек сделал восемьсот двадцать один вылет, провел двести воздушных боев, сбил тридцать пять самолетов врага!
…А в альбоме — юные лица с Золотыми Звездами Героев, боевые друзья Решетова.
— Вот Фотий Морозов, а это Чистяков, а вот Нестеров, — это уже поясняет мне Анна Дмитриевна, жена Алексея Михайловича.
— Аня всех их знает, — улыбается Решетов.
Еще бы! Ей ли не знать их всех! Ведь Анна Дмитриевна — та самая санитарка (помните?), что вынесла его под пулями полуживого с «ничейной» земли».
Борис отложил в сторону газету, и мы долго сидели молча, боясь потревожить те мысли, которые вызвала эта статья. Потом Борис сказал:
— Ну и что? Что ты восхищалась! Санитарка, санитарка! Ну, вынесла из огня. И других выносила. Это ее долг. А вот он действительно герой.
— Дурак! — шлепнула его по коленке Тамара. — Эта и статья-то вовсе не про летчика, а про санитарку. Что летчик? Ведь если бы она его тогда с «ничейной» земли не вытащила, что бы он? Летал? Да? Как же! Помер бы, и все. Суть-то вся в санитарке. Понял?
Они еще помолчали, глядя, как сгущаются сумерки за окном. Потом Тамара призналась:
— Эта статья всю мою судьбу перевернула. Прочитав ее, я и на курсы пошла. Медсестрой решила стать.
— Ну и чудачка. Сейчас же мирное время. Санитарка сейчас самая пустяшная профессия. Ничего героического.
Тамара упрямо тряхнула головой:
— Не собьешь!
— Понятно, что не собью. Ты упрямая.
— И пусть упрямая. А чего плохого? Потом мне все равно специальность нужна. Не могу я, — потупясь, тихо сказала она. — Уйду из дому. Все равно уйду! А на хлеб зарабатывать как буду? Об этом ты подумал?
— Не подумал, — машинально ответил Борис.
— Вот видишь! А еще другом называешься.
Она встала, откинула за ухо упрямо торчащие завитки волос.
— Пойдемте. И так засиделись. А еще уроки надо делать.
Боря взял ее за руку. Тамара протянула мне другую руку. На цыпочках мы вышли из класса. Нас объединила новая тайна. Надолго ли? Мы оба чувствовали, что Тамара за эти несколько месяцев стала серьезнее, взрослее нас. У нее появилась своя цель в жизни.