Глава тринадцатая
Лугэрри сидела на заднем сиденье машины, напряженно ожидая зова, которого все не было. Из–за угла дома вышел человек с бледным лицом и глазами, утонувшими в тенях маски. Он подошел к машине и даже заглянул внутрь, но волчица сползла на пол, и в темноте он ее не заметил. Когда человек ушел, Лугэрри возобновила свое дежурство. День перешел в мрачный вечер, накатились облака тумана, как остатки прошедшей зимы, затемнившей долгожданную весну. Несколько птиц пролетели к своим гнездам, но ни звука не раздавалось из Дрэйкмайр Холла.
— Здесь есть что–то злое, чего опасаются птицы, — подумала Лугэрри и, прижав уши, стала еще пристальнее всматриваться в темноту. Все живые существа естественно сосуществуют с оборотнями и с колдовством, в их мире не выносятся моральные приговоры. Должно появиться что–то ужасное, чтобы грачи и галки шарахались от шелохнувшегося дерева. Должно произойти какое–то аномальное волнение магнитного поля Земли в том месте, где мир теней слишком далеко выбрался в мир реальности. Или присутствие хищника, столь смертоносного, что ни птица, ни зверь не рискуют оказаться с ним по соседству.
Когда ночь стала такой черной, как тьма в закрытой могиле, Лугэрри проскользнула в окно. Она почувствовала неладное, как только ее лапы коснулись земли. Там, в глубине, ощущалась вибрация, невидимые волны расходились от Холла и от холма, на котором он стоит, от полета ночной бабочки. Шерсть ее вздыбилась. В обычную темноту деревенской ночи, казалось, вторглось что–то гораздо более глубокое и древнее. Тьма, которая была в мире еще до первого рассвета. Сама земля передавала биение гигантского сердца, жестокость какого–то подземного зверя, голодного и отчаявшегося, запертого в клетку против его желания. Лугэрри всегда ступала очень легко, но сейчас ее шаги были еще более осторожными, будто волчица шла по битому стеклу.
Она обошла дом — нигде ни огонька, и все окна закрыты. Она нашла заднюю дверь, и ее нос сказал ей, что дверь ведет на кухню, но она заперта, и ее невозможно открыть. Рядом был бункер для угля, сейчас пустой, но с желобом, который, как она подумала, может куда–то привести. Она продолжала свои обследования, пока интуиция не подсказала, что за ней следят. Она обернулась.
Среди темных теней в кустах и деревьях была тень, которой там не должно было быть. Эта тень была очень неопределенной, но видны были длинные уши и руки невероятной длины… Лугэрри напряглась, определила запах существа и окаменела. Запах, долетевший до нее, ни одно животное ни с чем не спутает. Мертвец…
С невероятной скоростью существо отпрыгнуло в сторону и исчезло за утлом дома, Лугэрри по нюху преследовала его. Не будучи обыкновенным животным, оборотень не ест трупов, пока они гниют, и верхняя губа волчицы поднялась в гримасе отвращения. Но добыча убегала, и рефлекс заставлял волчицу преследовать ее, поймать, если удастся, убить, если понадобится. Лугэрри видела, как мертвец бежал перед ней по дорожке сада, затем исчез в сети теней и снова появился, в несколько измененном виде. Уши стали короче, ноги длиннее, ступни более плоскими, он очень быстро мчался прямо на нее. Запах смерти ударил ей в ноздри, перескочив запахи цветочной клумбы под согнувшимися ветками кустов, перебежал с дорожки на дорожку. И вот оно здесь, наконец отчетливо видимое, подпрыгивающее на месте, будто насмехающееся над Лугэрри. Только теперь у него огромная голова жабы, жаба с жабрами, задние ноги — с перепонками, а передние лапы — это лапы гоблина. Собрав все свои силы, Лугэрри кинулась по слизи полусгнивших листьев прямо на мертвеца. Она не увидела спрятанного в тени капкана. Она не увидела его, пока железные челюсти не сжали с хрустом ее переднюю лапу.
Она не завизжала, не завыла. Оборотни всегда молчаливы. Перед ней никого не было, но остался запах, пропитавший землю и воздух вокруг. Она языком обследовала рану и поняла, что кость сломана. Человеческая часть ее разума злилась на собственную глупость, но волк уже оглядывал темноту, чтобы оценить ситуацию. Она сразу же поняла, что не сможет открыть капкан, для этого механизма нужны были ловкие проворные пальцы, и челюсти капкана сжимали ногу слишком сильно, чтобы можно было ее оттуда выдернуть. От шока нога пока что не чувствовала боли, но Лугэрри знала, что скоро боль возникнет, заберет энергию, притупит ощущения. И тот —- те — где–то рядом, перебегают из тени в тень, кружат… Скоро они подползут ближе. Малорослые, размером с гоблина, но с другим запахом, с запахом смерти…
Из глубины сознания всплыло воспоминание: теплый южный вечер, Кэирекандал идет вдоль скал и описывает одну встречу с Эзмоделом. В его речи тепло, взятое у вечера, улыбка, взятая у луны. Он тогда рассказал ей о ядовитых испарениях над радужными озерами, о фавнах и сильфидах, танцующих в Саду Потерянного Разума, о криках жертв в храмах. И о других существах, которые пребывали там, — не людях, но и не животных, одержимых самыми низкими стихиями, бессмысленных и вечно голодных.
— За много столетий до моего рождения существовал колдун по имени Морлох, который считал себя величайшим волшебником своего времени. Так или иначе, но он был в этом уверен. Считаю, что он был предком Моргас, которой владели те же заблуждения, — очевидно, характерная семейная черта. Морлох стал обладателем Котла Возрождения — Котла Ада, как позже стало известно. Котел в доисторические времена своровали из древнего Подземного Мира, им злоупотребляли и в конечном счете сломали. Легенды гласили, что если тела или части тел, погибших в битвах, поместить в этот Котел и подогреть там, разумеется с правильными заклинаниями, то части тел соединятся и тела появятся снова, обретя ужасное сходство с живыми. Но они будут одержимы демонами, бессловесными, жестокими убийцами. Морлох, без сомнения, надеялся, что Котел сделает его Создателем, отцом целой армии. Он провел полжизни, собирая кусочки разбитого Котла, и складывал их, чтобы оживить ужасный тигель. Затем повелел слугам принести для опыта скелеты зверей, людей, гоблинов, кого угодно. Можно представить, что, очевидно, он относился к первым своим заклинаниям просто как к испытанию Котла. Морлох зажег огонь под Котлом, произнес нужные слова, но Котел взорвался и разлетелся на мелкие кусочки, и то, что в нем было, разбежалось в виде всегда жадно раскрытых ртов. Говорили, что если бы они не начали есть, то не узнали бы, что такое голод, но, однажды попробовав крови, они ели и ели, пока их не разрывало. Предполагали, что они проглотили самого Морлоха, он не смог с ними справиться. Старые Духи должны были уничтожить их, ужаснувшись этим чудовищам, но их прибрал Старейший и поместил у Эзмодела, заставив служить только ему. Он и до сих пор ими пользуется. У них нет имен, они без роду, без племени, но иногда их называют по имени их создателя…
Морлохи.
Они пахли трупами, из которых и были сделаны. Каким–то образом обитатели Прекрасной Долины оказались здесь, в этом уголке реального мира, стали частью того ужасного, что наполняет Дрэйкмайр Холл. Теперь Лугэрри была уверена, что Уилл и Гэйнор находятся здесь в заточении, а может быть, уже и убиты. Ее обнаженные клыки и когти пока удерживали морлохов на расстоянии — пока, — но помощи ждать неоткуда, потому что она сама и должна была быть помощью.
Она слизала кровь, текущую из раны, чтобы до них не доносился ее запах. Нога уже начала болеть. Она свернулась клубком, но ее горящие глаза следили за малейшим движением вокруг. Она решила, что они дорого ей заплатят за свой праздник.
Ночь тянулась медленно. Лугэрри заметила, что они стали передвигаться. Сначала она думала, что их трое или четверо, потом — их стало шестеро, потом десять, потом дюжина. Они начали кидать в нее камешки, обломки веток —- заставляя ее вертеться из стороны в сторону в бесполезных попытках схватить своих мучителей. Естественно, один подобрался слишком близко. Это был круглый клубок паутины, он катился быстро, но она была быстрее и прокусила его. Она ела его, хотя ее желудок противился этой пище, но это была единственная еда, на которую она могла рассчитывать. Ей очень хотелось пить, ведь она потеряла много крови, а существо содержало в себе много влаги. Остальные наблюдали за тем, как она ест, теперь они стали более осторожными. Но они знали, что скоро волчица ослабеет.
Бледный ветреный рассвет разгорался на востоке, ветер погнал по дорожке листья. Никто не вышел из дома, чтобы позлорадствовать или руководить последним ударом. Морлохи не могут обмениваться мнениями, они не говорят, у них есть только аппетит и инстинкт. Чем сильнее разгорался день, тем дальше морлохи, сжавшись, прятались в кусты и за деревья. Волчица могла бы даже подумать, что они совсем ушли, если бы ее нюх не был столь сильным. Боль накатывала волнами, пронизывая спазмами ногу, сотрясая все ее туловище. Вернулась предательская жажда, и те, кто за ней наблюдал, могли увидеть свесившийся из приоткрытой пасти язык, могли видеть, как у нее дрожит голова, как постепенно закрываются глаза. Парочка наблюдателей подползла совсем близко. День был тусклым, солнце сияло где–то далеко, не давая здесь, в Дрэйкмайр Холле, теней. Однако Лугэрри, сохраняя ясный, холодный рассудок, спиной почувствовала прикосновение другого солнца и увидела вместо заброшенного сада Райские кущи, с невероятными фонтанами, с гротами и легкими зелеными тенями. Она услышала оглушительное чириканье птиц и перезвон струн. «Это Йоркшир, — сказала она себе. — Это весна — это зябкий, серый день, который в Англии бывает только ранней весной. И нет никакой музыки, никаких фонтанов…» Волки не обладают воображением, они ничего не видят за пределами реальности. Фантазия отступила. Сужающиеся глаза Лугэрри измеряли расстояние до ближайшего морлоха. Это был тот, с головой жабы, его высунутый язык уже ощущал ее вкус. Более безрассудный, чем его собратья, он подползал все ближе и ближе. Лугэрри позволила глазам закрыться. Запах переместился. Когда он совсем приблизился, она прыгнула. Челюсти вмиг прогрызли тонкую шкуру, источавшую кислый мускусный запах, но ей было все равно. Она быстро ела, стараясь не подавиться, глаза ее снова загорелись желтым огнем. Предупреждая. Бросая вызов.