Спрятанный в коконе заклинаний, в той потаенной низине, черный фрукт уже почти созрел.

В темное время Ферн закрывает глаза и изображает сон. Но веки ее почти прозрачны, она смутно видит стену, оплетенную корнями, и крышу, неравномерный пульс свечения светлячков, отражение огня заклинаний на блестящем, лунообразном лице Моргас. Сисселоур находится рядом с ведьмой, голова ее откинута назад, глаза вытаращены, Кэла нигде не видно. Ферн многое понимает благодаря инстинкту и глубинным знаниям. Ее тело–дух давно не соприкасалось со своим домом во плоти, оно начинает терять очертания. Если она долго пробудет здесь, то станет аморфным пузырем, эктоплазмой, призраком, с трудом помнящим свою анатомию, который будет не в состоянии носить одежду, ибо она не сгодится для его дегенеративных форм. Но Моргас наверняка вычислила такую возможность. Ферн в виде привидения ей не нужна.

Когда? Когда? — повторяет Сисселоур, и в ее голосе слышатся нетерпение и страх.

Когда она будет готова. Когда я буду в ней уверена. Когда я впихну ее обратно в ее смертное тело и полностью овладею ею. Но мы должны быть очень осторожны, ее сила — больше, чем сила Элаймонд, возможно, больше, чем у кого бы то ни было в течение многих веков. Ее Дар так долго не проявлялся, что трудно его измерить, но я знаю — он очень велик. Огонь заклинаний нам не показывал никого, кроме нее. Несколько странно, что Старый хотел уничтожить или заманить ее. Когда я без помех овладею ее Даром, то буду знать и пределы его возможностей.

—Элаймонд была очень навязчивая, опасная. Откуда ты знаешь, что эта не такая же?

—Элаймонд была дурой, ослепленной своей жестокостью. Порывистость и неуклюжесть мешали ее Дару. Она не была нам предназначена, на самом деле в ее будущем я не видела ничего, кроме бессмысленности и смерти, вот почему я рассталась с ней, дала ей уйти. Фернанда значительно умнее, но она все еще очень уступчива, пассивна, нетемпераментна. Бродяга Рэггинбоун не отпечатался в ее душе. Она — мое существо, мое создание. Скоро наступит час, когда снова начнется Время. Соки Древа бегут в нас обоих: бесконечные смены зим и весен, листья всегда зелены и всегда гниют. Так будет и с нами. Мы сбросим с себя эту кожу, этот изношенный кокон и явимся такими, какими уже однажды были, — сильными, юными и прекрасными. Через нее мы вернемся обратно. Скажу тебе, я следила за современным миром, и нам не нужно будет подчиняться очарованным королям или прекрасным морякам. Теперь есть другие пути. Теперь существуют магические кристаллы, которые действуют без всякой магии, видения — без огня заклинаний, корабли, которые летают, провода, которые говорят. Существует такое оружие, о котором наши герои и не мечтали, стальные трубы выплевывают смерть, огненные шары могут сжечь целый город. Человечество изобрело тысячи новых форм мучений, тысячи новых возможностей на дороге страданий. Через Моркадис мы все это хорошо узнали — мы будем этим знанием пользоваться — мы снова войдем в тот мир — испробуем его — обретем над ним власть — будем жить] Неназываемый, не имея соперников, правил много веков. Но чем он был, как не тенью в человеческом сознании, тем, кто торгуется за человеческие души, тогда как мы протянемся к ним и возьмем их? Мы будем реальными. Я заберу обратно свой остров, зеленый остров Британию, и в этот раз никто его у меня не вырвет из рук. Никто.

Ферн не видела выражения ее глаз, но в голосе были слышны неукротимый напор, ненасытная страсть, безжалостная воля.

Мы должны торопиться, — сказала Сисселоур, вкалывая иглу сомнения, то ли ради провокации, то ли от того, что в финале Моргас не употребляет слово «мы», исключая ее как партнера, — иногда мне кажется, что она начинает таять.

Нет, — возразила Моргас. — Она не осознает своего состояния. Пока она верит, что здесь ее тело, она выживет.

Кэл может все рассказать.

Если он расскажет… я залью его внутренности жидким огнем. Кровь закипит в его венах. Он узнает, что значит гореть заживо. Я не терплю предательства.

Откуда ни возьмись, по ее лицу пробегает отблеск красного огня.

Так, — бормочет ведьма, сосредоточившись на образе, который не виден Ферн. — Старый нашел еще кого–то, кто может заклинать его крылатую змеюку. Только посмотри! — дряхлый, серый, как грязь, ублюдок, недостойный своих предков. Лай ведь в самом деле умер.

Однако ты не нашла его.

Его время придет, оно для всех приходит. Он мертв уже неделю — день — год. Что значит Время для нас? Это записано в пепле, это прошептал дождь. Такой, как он, не может умереть незаметно. Он скоро здесь созреет. И тогда — он расскажет мне свои секреты. Все свои секреты. Я выжму их из него, как сок, выдавлю его мысли, как семечки, и останется только пустой череп, чтобы свинья могла его сожрать.

Это мы еще посмотрим! — насмехается Сисселоур.

Идиотка. У тебя мозги сгнили, как фрукты. Я скормлю тебя свинье — как сладко будет вершить этот суд! — только думаю, на твоих костях слишком мало мяса, чтобы свинья могла порадоваться. Мне не нужен камень. Вот дракон — другое дело. Старый знает ценность этого оружия, какое бы там ни было время. Мне нужен этот летающий конь, обгоняющий ветер, волшебная молния, наделенная разумом. Дракон — это не только проявление силы, он еще и символ Жизни. Кто, кроме Заклинателя драконов, может им управлять? Однако через этого серого полукровку он думает обрести силу. Мы забрали у него девушку, еще лучше будет, когда мы и дракона приберем к рукам. Я покажу ему, кто на самом деле правит землей. Когда я найду голову…

С драконом может говорить только Заклинатель драконов, — напомнила Сисселоур.

Ты смеешь во мне сомневаться? Теперь, когда мы так близки?

Сисселоур с писком отступает от нее, и Моргас гасит огонь одним движением руки. Дым взвивается между ними, и, когда Ферн открывает глаза, их уже нет. Теперь она относится к ведьме бесстрастно, без ненависти, как к растущей опухоли, которая должна быть вырезана, чтобы спасти все живое. Это не враг, которого надо убить, а болезнь, которую следует вырвать с корнем. Ферн лежит, погруженная в мысли, снова повторяя про себя речи Моргас, представляя себе лечение.

Наступает время составления планов. Ферн теперь сама следит за огнем заклинаний, при этом она отрезает большими ножницами кусок своей юбки.

—Хочу еще одну подушку, — говорит она Сисселоур, и ведьма хохочет, насмехаясь над любовью Ферн к комфорту, но дает ей иглу, сделанную из птичьей косточки, кусок почти новой тряпки и нитку. Однако вовсе не подушку делает Ферн.

Дым огня заклинаний стелется, пляшет по пустыне. Из клочка дыма образуется некая тень, возможно, высокая, подобная человеку, но это не человек. Тень странными движениями шествует по песку. Очертания тени извиваются и преобразуются, они никак не могут принять точный абрис, но из тени глядят глаза, они щурятся от солнца. Фигура, возникшая из дыма, наполняет Ферн страхом, внезапный холод сковывает ее руки. Фигура, движущаяся по песку, уплотняется, приобретает вес и притягивает к себе песок, в глазах ее, как в зеркале, отражается заход солнца. Над землей облаками поднимается пыль, вдали становятся видны костры лагеря, привязанные к столбам животные и конусообразные силуэты палаток. Движущаяся фигура торопится, вырастает до чудовищных размеров. Сквозь тени между ребрами просвечивают звезды. Фигура вытягивает руку, выбрасывая вперед гибкие пальцы, и отдаленные огни гаснут по велению этой руки. Издалека до Ферн доносятся голоса кочевников, в которых слышатся и ужас, и преклонение перед Божеством:

— Эзмордис! Эзмордис!

Ночь сменяется ночью. Обширное пространство пустыни скрывается, пыльные вихри превращаются в снегопад, который ветер закручивает метелью. Позади себя Ферн видит два, нет, три пятна желтого света, это окна в призрачной стене. Вверху можно угадать очертания остроконечной крыши. Метель вьется вокруг строения, выдергивая соломинки из кровли, пробиваясь в незастекленные окна. Захлопываются ставни. Внутри, не поддаваясь зимнему холоду, кто–то поет. Но снаружи снегопад образует колонны бури и тьмы. Ставни распахиваются, лампы и песни гаснут, и те, кто присел в ужасе перед вошедшим, издают крик страха и молитвы:

— Эзморд!

Легко быть богом в дни магии и суеверий, когда бессмертные, жадные до власти, питались верой людей и становились все сильнее, сильнее и только наделенные Даром могли им противоречить. Теперь наука изучила мир до последней молекулы, и магия загнана в угол, к границе реальности и Бытия. Но Эзмордис… Эзмордис существует вечно, меняясь вместе с родом человеческим. Он познает новые пути взамен старых. Может быть, ему стало труднее, и скука разъедает его сердце, и ползучее отчаяние оскверняет все, к чему он ни прикоснется, но если это так, то это делает его лишь еще более мстительным и злым, и он не знает ни жалости, ни сострадания, даже к себе. И очень быстро — в образе, в ночном кошмаре — Ферн заглядывает в преисподню его духа: существование без страха смерти или надежды на жизнь, целые эры существования, которые нечем заполнить, где любое чувство, любая страсть обращаются в раздражение, в желчь, которая его душит, даже если его ею вырвет. В огне заклинаний Ферн видит храмы и идолов, ритуалы и жертвоприношения. Возможно, она наблюдает не за фрагментами прошлого, а за памятью Эзмордиса, за сценами из тех дней, когда сильное пламя его энергии все еще воспламеняло его, — тех дней, после которых все утонуло в мрачности и в бесконечной ненависти. Она прикасается к его сознанию и тут же отступает, чтобы он не почувствовал ее близости. Она теперь знает, почему сцены в огне заклинаний съеживаются от неожиданных встреч. Как и Рьювиндра Лай, он осведомлен о ее присутствии в качестве наблюдателя и хочет ее разыскать. И Ферн внезапно вспоминает, как иногда она чувствовала, что за ней наблюдают, и как однажды увидела глаза Моргас, уставившиеся на нее из зеркала.