Часть 9. Штаб ЧС

Часть 9. Штаб ЧС

Часы чуть слышно хрипели. Механизм проворачивался с усилием, словно песок застревал в шестеренках, стрелки поскрипывали, что-то внутри гулко бомкало на каждом часовом обороте. Кабинетное время вечно отставало от графика. Раз в неделю уборщица осторожно переводила стрелки, но точности хватало едва на день. Часы бессменно провисели на стене семьдесят лет и слышали столько, что их давно следовало бы застрелить. Но по счастью ни секретари обкома, ни депутаты, ни представители городской администрации не понимали пожилой механизм.

Сегодня утром уборщица не пришла. Поэтому неспешные стрелки только ползли к VI. А на часах товарища Патрушева, начальника отдела по вопросам гражданской обороны и ЧС города Феодосии четко значилось 18-24. Председательствовать на собрании конечно должен был мэр, но личная секретарша товарища Птицына звонила десять минут назад – Семен Семенович слег с сильнейшей мигренью. В такое время… Патрушев хорошо знал старого товарища по комсомольской ячейке - мигрень, янтарно-прозрачную и оглушительно пахнущую, мэр прятал в запертом ящике стола, и в очередной раз переусердствовал.  Ничего, не впервой, утром встанет как стеклышко.

В марте четырнадцатого администрация тоже делала вид, что в Багдаде все спокойно. А за порядком следил штаб ополченцев. Патрулировали улицы, оцепили военную базу, преступности ноль, ни единого выстрела. И сохранили город. Эпидемия страшная штука, но не страшней войны. Прорвемся, товарищи!

Патрушев вытер платком потную шею, расстегнул пуговку на рубашке – в кабинете жарковато. Качнулась дверь. Военком – минута в минуту. Рукопожатие бодрое, но лицо бледное, видно, устал мужик и не спал давно.

- Как обстановка, товарищ полковник?

- Докладываю - …, - военком выразился коротко, но по сути. – Семь попыток прорыва из оцепления, трое гражданских ранены, один убит. По личному составу – восемнадцать человек в карантине, девять в госпитале. Шестеро дезертиров.

- Думаете, сумели выбраться за кордоны?

Военком покачал седеющей головой:

- Не могу знать. Кто ушел ночью, кто сидит по дачам или попрятался по заброшкам. Пусть сидят, крысы – не до них пока.

Хмурый Патрушев утвердительно хмыкнул – дела обстояли ещё хуже, чем представлялось полковнику.

Начальник СЭС с чадами и домочадцами заперся в коттедже на Володарского, выпустил во двор собак и отказался выходить наружу. Читай книги на Книгочей.нет. Поддержи сайт - подпишись на страничку в VK. Начальника горздрава хватил инфаркт. Главврач горбольницы тоже не объявился, прислал зама – тощего, сутулого врача, не снимающего защитной маски. Патрушеву он не понравился с первого взгляда.

- Не работают, - буркнул врач вместо «здравствуйте». – Вы в курсе, что антибиотики первого ряда не работают? Нет, не слышали? Поздравляю. В городе действует биологическое оружие, неизвестный штамм чумы, а в городской администрации знать ничего не знают. Мэр наверняка уже сбежал?

- Семен Семенович нездоров, - отрезал Патрушев. – А вас прошу выбирать выражения. Доложите, что происходит в больнице.

- Эпидемия, знаете ли, происходит, товарищ начальник. Чума, септическая форма, каждый второй при смерти, в реанимации мест нет, не хватает крови, плазмы, лекарств, санитаров, постельного белья, коек. Что прикажете делать?

- Подавать докладную, представить список необходимого. Будем решать вопрос.

- Как решать?! - визгливо выкрикнул врач. – Закажете из Москвы ИВЛ и аппараты для плазмофореза? Обеспечите лекарствами триста больных? Хотя бы дезкамеры нам поставите, людей дадите?

- Людей дам, - твердо ответил Патрушев. – Койки дам, одеяла, постельное, - правда товарищ военком? Видите – правда. По лекарствам – пишите список, обойдем аптеки и склады, пошлем запрос на штаб ЧС. Дезкамер портативных в городе нет, дам запрос за оцепление. С продуктами у вас как? Ясно.

Придерживая щекой трубку, Патрушев набрал номер.

- Кондрат Егорыч, заседание началось. Нет, ждать не можем. Чем вы нас порадуете? Хоть что-то хорошее. С горбольницей свяжитесь пожалуйста. Благодарю, так держать. …Вот видите, товарищ доктор, с продуктами тоже все хорошо – у города двухнедельный запас. И это без супермаркетов и частных складов. С голоду не помрем!

Грохнула дверь. Красный и злой полковник Яблочков, начальник горотдела полиции, ввалился, ни с кем не поздоровавшись. Стул под ним жалобно пискнул.

- Грабят, сволочи! «Золото Крыма» обнесли подчистую, винный вскрыли, по квартирам пошли. Больных на улицах обирают и не боятся ничерта.

- А полиция куда смотрит? Старух на рынке трясет или бомжей гоняет? – рявкнул Патрушев.

- Взятки берет и девиц крышует, пока армия за ней дерьмо разгребает, - встрял военком. – Совести потому что нет.

- У тебя совести нет, мужик, - огрызнулся Яблочков. – Кому солдатики дачу строили и цемент воровали? Кто сейчас улицы патрулирует?! Одни старики в поле. Нас как учили – не за деньги служишь, не за звездочки на погонах. Каждый день поднимаешься, пистолет в кобуру – и идешь бороться со злом, жизни не жалея. Мы у шлюх никогда не брали, убийц, насильников никогда не отпускали, а эти... Молодые пришли бабло лопатой грести, жареный петух клюнул, половина состава на службу не явилась. Телефон с утра оборвал сегодня, казакам звонил, помощи просил, ополченцам нашим.

- И много ли помощи вы получили от наших ряженых казачков? – ехидно спросил врач.

- Встали и пошли, помолясь, как батюшка-атаман приказал, - констатировал Яблочков. – Обходят центр, магазины, склады проверяют – и то хлеб.

Патрушев снова снял трубку.

- Анечка, детка, сделай-ка нам три чая и один двойной кофе. И печенья, конфеток, знаешь, как полагается – разговор предстоит долгий.

- Вопросов много, - насупился военком. – Как дыры в гнилой шинели – одну зашьешь, а она назад расползается. Насчет биологического оружия – удалось что-то узнать? Какая сволочь нам заразу подбросила?

- Чекисты наши руками разводят, - признался Яблочков. – Никаких сведений, никаких диверсантов, пробы воды чистые, пробы воздуха чистые. А люди мрут как мухи.

- Ещё не мрут, - хмуро возразил врач. – Вот когда в семидесятитысячном городе сляжет каждый десятый, тогда и до трупов на улицах дело дойдет и до братских могил.

- Или люди напролом ломанутся сквозь оцепление, - продолжил военком. – А тогда уже баш на баш – поднимется рука у солдата стрелять в гражданских или его сметут к чертовой матери. Все жить хотят, у всех семьи, дети, родители. Вот вы своих вывезли?

Полковник опустил глаза. Патрушев промолчал – сыновья уже год как жили в Москве. Врач разозлился:

- Да как вы смеете! Моя жена в роддоме безвылазно. Закрыла здание, всех поступающих в обсервацию и держится, как на войне. Звонила – там все здоровы, уберегла. А ваша семья где, товарищ?

- У вас, – сказал военком. – Дочь и внук.

Неловкое молчание повисло над столом. Стало слышно, как похрипывают стрелки часов, дурит за окнами ветер, тяжело и неровно дышит немолодой уже врач. Беда не выбирает – куда прийти, кого забрать.

- Есть сведения, - как ни в чем ни бывало продолжил военком, - что в Керчи скоро высадится спецназ и пойдет к нам. Город возьмут в кольцо, всех выходящих станут отстреливать. И так сорок дней, пока не кончится карантин. Мы покойники, дорогие товарищи, скорее всего все мы уже мертвы.

«Quaranta! Quaranta!» прозвучало в голове у Патрышева. Бледные генуэзцы бросают лавки, дома, имущество, толпясь, садятся на корабли и отплывают на родину. Везут в трюмах черную смерть, беспристрастную и беспощадную. Сорока дней дороги хватит, чтобы в рай отправились все, кому на роду суждено скончаться вдали от отчих могил.

- Отставить панику! – повысил голос Яблочков. – Мой отец здесь войну пережил, партизанил в Старом Крыму. Улицами тогда фашисты народ расстреливали, дома жгли. А наши стояли – и выстояли. И сейчас выстоим. Двадцать первый век, мать его, не инквизиция сраная. Пришлют нам лекарства и докторов пришлют. Нечего тут демагогию разводить!

- Анечка, детка, поторопись, во рту совсем пересохло!

Плюнув на приличия, Патрушев вышел из кабинета, ему смертельно хотелось пить. Бог с ним чаем, простой воды, свежей, холодной, чистой – и прихлебывать её, задыхаясь, пока не погаснет огонь... Аня? Анечка?! Анна Петровна!!!

Секретарша сидела на полу в коридоре, непристойно раскорячив длинные ноги. Огромные, умело подведенные глаза, смотрели тупо, как у больного животного. На восхитительно белой шее выступил черный бубон.

Часы в кабинете начали бить – один, два, три…